Стойкий оловянный лейтенант Опасные Сиськи

      С сотворения мира не нашлось бы ни единой живой души, способной терпеть выходки Адама столь стоически, как это делала Лют. Он был небрежен до абсурда. Известно, быть может, одному Богу, как его драгоценному первенцу удавалось хотя бы внешне сохранять себя в форме. Богу и, разумеется, его верному лейтенанту. Лют в великолепии Адама играла далеко не последнюю роль, ведь если тот ударит в грязь лицом, она полетит следом. Им не впервой. Обмазаться в крови грешников — тёмные багровые сгустки, что через несколько часов смердят ещё больше прежнего. Они носили бы их как трофеи в раю, если бы рай готов был принять своих защитников как героев.       Адам никогда не затыкался. Не сосчитать, сколько раз он ставил под угрозу секретность их операции. Лют приходилось обрывать его, из раза в раз выслушивая что-то про «тупую суку», и все же он смирялся с тем, что Лют была совершенно права. Она часами слушала его бесконечную болтовню. Историй у него — на десять жизней кого-то вроде Лют, и одна каким-то образом оказывалась даже отвратительнее другой. Своими эротическими похождениями Адам особенно гордился, будто это единственное, чем он мог ее впечатлить. Тогда лейтенант Опасные Сиськи как бы невзначай вспоминала про тот недавний стрим Алекса Брайтмана — и Адама было уже не остановить. Первый человек никогда не сознался бы в этом, но музыка занимала его, пожалуй, даже больше, чем секс. И как он играл! Гитара в его руках была покорнее любой из его женщин, он трогал струны, и она легко поддавалась, рычала на выдохе, скулила на первой-второй струне.       Адам не знал меры в еде, девках и своих полномочиях. Он, как никто другой, был хорош в том, чтобы заходить без малого слишком далеко, но в этом Лют, пожалуй, превзошла его. Лейтенант не терпела полумер и серых правил. Грешники заслуживают страдать — страдать до конца, страдать за каждый свой неверный шаг и помнить, что они сами прописали свои души в Пентаграмме до конца времён. Невинных под своим крылом пусть берегут серафимы и херувимы, это их работа. У экзорцистов — иные задачи. Ведь если с добротой относиться к каждому смертному, и глазом не успеешь моргнуть, как налетят любители на ней наживаться, сколько бы ни причитала Эмили насчёт эфемерных «вторых шансов» и запоздалого «желания перемен».       Лют до греха раздражало, когда Адам осаждал её, опрокидывал ведро ледяного осуждения на разгоревшийся энтузиазм. И ему ли говорить о её «выходках»? Ему?! Тому, кто совершил проступок, который Лют никогда и ни за что уже не сможет ему простить! И как в его тупую непричесанную башку вообще пришла столь блистательная затея?       Как назло, в голове которую неделю крутилось навязчивое «Baw na-na-na-naw guitar solo, fuck yeah!», заглушая любые другие мысли. Лют невольно подпевала вслух, до рези и искр в глазах вглядываясь в святой лик ласкового райского солнца. Его посредственный золотистый блеск она заметила лишь недавно, когда исчезла та звезда, что беспощадно затмевала его многие сотни лет.       Адам больше не назовёт её лейтенантом Опасные Сиськи. Никто не будет донимать её самодовольными бреднями и обрывать на полуслове. Позволить себя прикончить какому-то таракану, это ж надо ещё додуматься до такого! Никто не просил Адама трогать дочку Люцифера. Никто не просил его нарушать заключенный между ними договор. Его смерть решила разом половину проблем Лют, теперь она у руля, и Лилит у неё в должниках. ...Лют отдала бы всё, чтобы снова проснуться под хриплое визжание «Су-у-чка, подъе-о-ом!» прямо над ухом. Чтобы снова увидеть крошки и жирные пятна на своем постельном. Чтобы Адам велел ей остыть, и ей оставалось только послушаться приказа. Потому что теперь, когда его нет, она лично обрушит на ад небеса. Им стоило подумать дважды, ведь теперь её уже никто не остановит.