***
Возбуждающий фактор — фетиш, который задели невзначай, — для страсти то же, что ветер для огня: маленькую страсть он тушит, дабы возлюбленные не пресекли черту, а большую — точку невозврата — раздувает еще сильнее. Дай лишь повод, и подействует несуществующий афродизиак, перед которым нельзя устоять. Подействует цепная реакция, и огонек на фитиле побежит к основанию бомбочки.***
Еще бы немного, и дверь оказалась снесена с петель — Руи, не смея отцепиться от чужих губ, теряется в выстроенном по памяти маршруте и с трудом находит дверную ручку, только когда врезается в нее поясницей. Тсукаса ерзает слишком много и часто, буквально бултыхаясь в объятиях Камиширо, но на коридорном перекрестке дается зеленый свет в виде распахнутой двери, и он силком заталкивает парня в помещение под аккомпанемент его отрывистого смеха. Стремительно развивается ажиотаж: оба соревнуются за лидирующую позицию, почти задыхаясь в глубоких и приторных поцелуях. Какофония развратных звуков наполнила всю гримерную, где в порыве вожделенной любви уединились юноши, потерявшие всякое самообладание, как только маленькая и заветная стрелка на часах пробила двенадцать. — Тенма-сан так сильно хотел, чтобы я прикоснулся к нему, м? — руки скользят все выше и с каждым поворотом все резче ощупывают брючную ткань в области бедер. Они жалеют лишь о том, что не могут расправиться с ней, как с раздражающим тряпьем, совершенно здесь ненужным. Наконец, нетерпеливые пальцы подкрадываются к паху, карауля выступающую складку, и с щелчком избавляются от одного из препятствий — пуговицы. Создается впечатление, что слова Камиширо оборачиваются против него же: ненасытен здесь только он — никак не извивающийся от неразборчивых прикосновений Тсукаса. — Непристойные мыслишки загрязняют Вашу блестящую головушку, Тенма-сан. Это непозволительно для звезды. — Не наглей, подлец, — с легкой одышкой процедил Тенма, по уши окунувшийся в палитру из красных оттенков. Не сказать, что ему не по нраву такой Руи, при любой удачной возможности проявляющий свою доминантную сторону, но дразнящий тон голоса напрашивался, — точно провоцировал, — на ответную грубость. Если Камиширо и желает сыграть в бои без правил, воспользовавшись козырем в рукаве — чувствительными местами юноши, то он вполне может осмелиться и дерзнуть. Однако рассчитывать на то, что Тсукаса станет поддаваться и пойдет на уступки, глупо, иначе Руи проявит себя наивным дураком, которому при помощи соблазна промыли мозги. Невмоготу больше держаться на краю обрыва, и Камиширо свободно падает в объятия Асмодея, а точнее — к ногам возлюбленного, что доверил функцию опоры стене. Приземлившись на колени, он без особых усердий ухватывает зубами ширинку — честное слово, прямо как собака, на лету поймавшая свою любимую игрушку. — О нет, Руи, давай нормально! — моментально запаниковал Тсукаса, увидев самоуверенные проказы режиссера. Как же все-таки редко ему предоставлялся шанс глядеть на него сверху вниз, такого суетливого и взволнованного, жаждущего навести марафет в чужих штанах. Слишком вызывающее зрелище, однако оно не должно потребовать жертв. — Разумеется, ты очень, гм, сексуален с такого ракурса, но... — Тсукаса замялся, как только в голову ударило неприятное осознание того, что, устроив переполох из-за обычного замка́, он нарвался на порчу интимной атмосферы. Нет же! во всем виноват Камиширо — ему это и расхлебывать! Руи что тут, заведенный и нахальный, что там — на сцене, вытворяет черт знает что, не задумываясь о последствиях, ставя в приоритет эффектный способ подачи. — Но побереги свои зубы, в конце-то концов! — отчеканил обеспокоенный, отбросив все свои сомнения по поводу исхода. Парень снизу послушался своеобразного приказа и нехотя, но оставил ширинку в покое. — Оя? Тсукаса-кун, я и не думал, что ты так позаботишься обо мне. Как это мило, — одним уголком рта заулыбался Руи, щекой прислонившись к внушительному бугорку. Даже когда ему делают замечание, он превращает это во флирт и продолжает настаивать на своем. Иначе говоря, ходит по необычно тонкому льду, пока нервы другого, как струны, постепенно натягиваются до предела. — В таком случае позволь мне помучить тебя немного. Тебе, видимо, нравится оттягивать самое интересное, — он внимательно наблюдает за реакцией светловолосого и всеми кожными покровами ощущает на себе тяжелый вопрошающий взгляд, однако давать слабину после предупредительного укора некогда. Руи, потеряв всякое чувство стыда, берет власть над силой трения за счет руки, неторопливо стимулирующей половой орган сквозь одежду, и ластится прямо у междуножия, любезно предлагая Тсукасе поизнывать и тем самым вынуждая его прикусить нижнюю губу. Камиширо мастерски перевел тему, подкинув дров в огонь беспроигрышным методом: Тенма подумать не мог, что очередная выходка окажется довольно-таки действенной, а возбуждение встанет ножом у горла и заставит сглатывать вязкую из-за стиснутых зубов слюну. Как же удобно тот пристроился, завоевав роль ведущего: издевается, явно насмехается, разведывая наиболее чувствительные местечки. Но то не может продолжаться без внесения небольших поправок. Прервать это самодовольство несложно, если знать тайное пристрастие режиссера, которым он наедине с Тсукасой старается не пренебрегать. Однако сейчас самое время пустить в ход тяжелую артиллерию: правая рука сценариста, словно черная ехидна, подкралась к чужой шевелюре и осторожно прильнула к ней, всей пятерней впившись в кожу головы. Руи будто током обдало — жужжащие и колкие мурашки разразились от макушки до самого затылка, заставив его рефлекторно съежиться. С нежностью массируя корни фиолетовых волос, пальцы Тенмы явно приноровились и возомнили себя главенствующими среди тысяч прядей. Они приводили в негодность укладку, бесцеремонно тормошили залакированную челку и при помощи ногтей обводили линию пробора, в то время как парень снизу получал неимоверное удовольствие. — Тсукаса... кун... — во рту жутко пересохло, и все, на что был способен Руи, — это непроизвольное закатывание глаз и неразборчивый шепот, больше напоминающий приглушенные, нарочито сдерживаемые и маскируемые стоны. — Тсукаса-кун, еще, еще немного... — не давая отчета своим мыслям вслух, мямлил он, самостоятельно прислоняясь и впоследствии не отлипая от чужой ладони. Жадный до чертиков, Руи, не видя и не желая знать меры, напрашивался на добавку. И он обязательно ее получит, но при одном условии, исполнение которого задержалось еще в самом начале. Их взгляды встретились, и Тсукаса просто не смог сдержать ухмылки при виде расплывчатого и немного потрепанного Руи. Такая забавная картина, которую не запечатлеть в памяти — целое преступление; Тенма то ли умилялся рожицей, что корчил благодаря ублажению Руи, то ли гордился исходом, добиться которого, как оказалось, проще простого, однако его вновь перебивают пошлого характера прикосновения, стоило перестать быть начеку. Вот ведь Камиширо! — Давай попробуем без презерватива, Тсукаса, — и хотя предложение было озвучено, парень так или иначе намеревался провернуть эту незамысловатую практику, вне зависимости от кивка или же порицания возлюбленного. — Что?! — спохватился Тенма, категорически не воспринимающий предлог «без». Он готов себе поклясться: ни одна еще фраза за такой короткий промежуток времени не бросала его из холода в жар, из оцепенения — в крайнее смущение. — Руи, подумай хорошо! — Так тебе будет вдвойне приятно, — пока не столь убедительные аргументы, служащие отвлекающим маневром, обрабатывались в сознании Тенмы, бессовестный и любящий похозяйничать Руи на раз-два распоряжался с чужим бельем. — Тем более мне всегда было интересно попробовать... м-м, попробовать тебя. Перед лицом режиссера предстал в стоячем положении окрепший член, долгое время теснившийся в темнице плотных брюк. Предвкушая развлечение, Руи, как и привык, решает начать с прелюдии, чтобы познакомиться с реакцией разогретого тела, найти отправную точку и подхватить чужой настрой. Даже несмотря на то, что многие секреты Тенмы были давным-давно рассекречены, «руководить парадом», когда вся ответственность возложена на умелые руки, очень заманчиво. Одарив возлюбленного сексуально провокационным взглядом, от которого у Тенмы едва не подкосились ноги, Камиширо бесцеремонно обхватил ствол рукой и легким движением оттянул крайнюю плоть, тем самым открыв доступ к головке. Как и ожидалось, последовал протяжный, вперемешку со скачущим дыханием стон, окончание которого было проглочено. — О черт, приступай уже, Руи, — взамен на отчаянную просьбу Тсукаса был готов стать личным массажером. Постепенно рука его, не поддающаяся контролю, ныряет в фиолетовые волосы и вот уже активно рыщет в них, изредка, но грубовато сжимает. Словно кота, он поглаживает парня у висок, заботливо поправляет за ухо мешающие процессу голубые пряди и пытается намотать те на кулак, бросая вызов их несовершенной длине. Такое внимание к деталям не могло не льстить Руи, канувшему в пучину подлинного восторга. — Фу-фу, какой же ты все-таки нетерпеливый. Естественная смазка распространилась по всему органу и упростила задачу Руи, ладонь которого, пройдясь сверху вниз, от уретры до основания, чуть ли не блестела от вязкой консистенции. С наигранной робостью губы Камиширо обвили головку, а язык соприкоснулся с открытой щелочкой, облизав ее кольцевым оборотом. Тсукаса бросается из крайности в крайность: загребает запутанные до ужаса волосы, а после оттягивает Руи, тем самым задавая темп и контролируя частоту движений, порой прижимает обратно, чтобы тот захватил глубже, насколько только может. Он действительно восхищен потенциалом чужого горла и не в силах устоять перед шершавым небом, дружащим с горячей глоткой. Щедро сочащийся предэякулят обеспечивал идеальное скольжение, с которым вполне могла бы посоревноваться слюна, дуэтом выступавшая с предсеменной жидкостью. Руи изредка морщится, притом хмурясь и из последних сил сохраняя нахальный характер, но покорно подстраивается под чужие прихоти и старательно следит за ритмом. Все интенсивнее происходят толчки, сопровождающиеся оглушительным чавканьем. Незащищенный минет — это, безусловно, экстремально, но повышенная, в самом деле крышесносная чувствительность перебивала все недостатки. Возбужденный до предела член трется о внутренние стенки щек, легко всасывающих наполовину, обволакивающих своей удивительной структурой, от которой ощутимо для обоих набухала головка. Внутри слишком мокро, — Тенма вообразить себе не может, насколько именно, если то физически возможно, — и сочнее этого мог быть только свежевыжатый сок. — Я уже... я уже близок, Руи, — монотонно бормотал Тсукаса сквозь хрипловатые стоны, трепля по макушке вошедшего во вкус парня, с челюсти которого стекала тягучая слизь — мешанина из самых разных жидкостей. — Ха-а, Руи, Руи-кун, заканчивай, слышишь? — спускался с небес на землю Тенма, почувствовав, как напряглись мышцы живота, намекающие о последнем рывке. Непонятно, чем руководствуется «слетевший, — по мнению сценариста, — с катушек» Камиширо, как зверь, вцепившийся в чужие ягодицы, чем моментально сбил с толку вспотевшего и готового замахнуться на него Тенму: Руи расслабляет горло, задерживая дыхание, и что есть мочи, в один присест вбирает в себя по самое основание, практически врезаясь носом в лобок. — Прекрати!! В эту роковую секунду на лице режиссера расцветает неоднозначная гримаса: чуть кривая, выражавшая некую брезгливость, а с другой стороны — довольная, но с выпрыгивающей наружу фальшью. Тот судорожно и не бесшумно сглатывает, таращась на красного — настолько красного, будто бы Тсукасу одолевала горячка, — возлюбленного. — Мы сделали это. Поверить не могу — сделали, — заверещал Камиширо, со смеху упав на пол. — Придурок! — беззлобно фыркнул Тенма, изумленно и даже как-то скептически приподняв бровь.