Ты меня воскрешаешь

Хозяйка встречает в откровенно блядском наряде и с понимающей улыбкой. Явно чрезмерно тешится мыслями, что знает грязные тайны высокопоставленных лиц. Ирме всё равно: это не самый страшный её грех, да и истинная его суть сокрыта ото всех. И от этой бляди перед ней в первую же очередь, оттого ликование той пустое. Хозяйка, как всегда, сама вызывается провожать богатого клиента и по пути всё изощряется в лести, едва за руки не хватает и не осыпает их поцелуями, перемешивая те с лицемерными словами восхваления. Ирма её не слушает, задумалась о своём, о том, что и привело её в коридоры, которые пропитаны тяжёлыми ароматам эфирных масел и духов, а также запахом похоти и тех самых грязных тайн. Она думает о числе поражений и павших в недавней битве солдат. Хочется отвлечься, сбежать от реальности, дробящей всё больше позвонков с каждым днём войны, забыться с ним. Остановившись перед нужной дверью, Ирма небрежно машет рукой, прогоняя хозяйку прочь. Та покорна, угодливо кивает головой и исчезает всё с той же понимающей улыбкой. И ради таких людей Ирма сражается, ради тех, кто наживает себе состояние, подкладывая детей под богатых уродов и продавая чужие тайны? Нет, не ради них, они всего лишь неприятный, отравляющий факт, который оставляет мерзкий, несмывающийся отпечаток на действительно хорошей, правильной цели, неизбежное условие жизни. Взгляд утыкается в дверь. Они не виделись месяц. Или больше? Ирма не знает – на фронте поток времени течёт совершенно иначе. Она замирает, не нажимает на ручку, мнётся, словно невинная и наивная девчонка, которая не знает, как и зачем оказалась здесь, которая не видела ещё каких-то несколько дней назад кровавое месиво, ранее бывшее её солдатами, и оттого не желала хотя бы на пару часов вычленить эти образы из своей головы. Губы сковывает улыбка, что вовсе на ту не походит. Ирма всё же переступает порог. Мягкий свет множества ламп завораживающе золотит собранные в низкий хвост волосы, сейчас нисколько не мешающие чтению. Седрик устроился у большого окна, с которого утром открывается чудесный вид на рассвет и пробуждающуюся от ночной пелены столицу, и с умиротворением поглощает строчку за строчкой. Его пристрастие к знаниям всегда Ирму забавило – при желании он мог достичь гораздо большего, занять в обществе роль весомее и влиятельнее, но, похоже, нынешняя жизнь всецело его устраивала и не побуждала стремиться к величию. Может, оно и к лучшему. С властью приходит слишком уж большая, порой неподъемная ответственность. Стоит только Ирме оказаться в наполненной сладостно-фруктовым запахом и блещущей роскошью комнате, Седрик аккуратно захлопывает книгу и обращает к ней пристальный, обжигающий взгляд, улыбаясь одними уголками губ. Длинные золотые серьги, поблескивая, покачиваются от движения головы – они идеально дополняют его природную, сводящую так многих с ума красоту. Ирма сразу отмечает: новые, явно чей-то очередной чрезмерно дорогой подарок. Она больше не бежит от правды, не отрицает, что это её нисколько не волнует, не пронзает сердце отравляющей иглой ревности. — Что же вы замерли, миледи? — тихо, маняще, словно соблазняющий жертву демон, выдыхает Седрик, откладывая книгу на столик, и поднимается на ноги. Ответ погребён где-то под обвалившимися столпами сознания, но вопрос подталкивает к действию: Ирма откидывает полностью скрывающий лицо капюшон, распутывает узелки плаща и следом без раздумий сбрасывает его на пол, оставаясь в простых штанах, белой рубашке и туго стягивающем талию и грудь корсете. Они встречаются на середине комнаты, пристально всматриваются друг в друга, словно видясь впервые, словно он никогда до малейших, практически незримых шрамов не изучал её тело, а она никогда жадно не касалась губами его кожи. Очередные глупости, которые их временно подчиняют. Седрик «сдаётся» первым: мягко касается скулы Ирмы, поглаживая большим пальцем, и его глаза тут же приобретают темно-фиолетовый окрас. Хочется отдаться грозовому шторму в ту же секунду, принести ему в жертву измученные, истерзанные тело и душу, только бы его бушующие волны принесли покой и блаженство. Ирма охотно льнёт к чужой прохладной руке, приподнимая уголки губ и ощущая возникновение яркого, жаркого сгустка пламени в груди. Увидь её сейчас хоть кто-то из знакомых, удивился бы не на шутку, что она, всегда такая стойкая и несгибаемая, решительная и нередко властная, способна быть настолько податливой, мягкой, в какой-то мере слабой. «Иногда позволено, иначе точно бы долго не продержалась», – думает Ирма. В лицо бьёт более сильный фруктовый, дурманящий своей сладостью аромат – Седрик склоняется к её губам и касается их в каком-то совсем уж невинном поцелуе. Ирма ему подыгрывает: они всегда начинают с долгих, неторопливых прелюдий, как будто бы это действительно важно, как будто бы между ними нечто большее, чем отношения клиента и того, кому платят за возможность раствориться в моменте, на время отринуть реальность. Час для грубости, прекрасно играющей на контрасте с изначальной нежностью, наступит позже. Пламя стремительно расширяется, опаляя стенки органов. Лёгкие тлеют, производят едкий, оседающий плотной плёнкой на слизистых дым, и сердце травится, сжимается, нисколько не справляется. Пламя бы сдержать, да вот только разум вновь с радостью становится его жертвой, желает в который раз выйти за допустимые пределы, испытать греховное, но до одури сладостное удовлетворение. Её пальцы развязывают ленту, зарываются в мягкие золотистые волосы, слегка оттягивают за них – Ирма доверчиво подставляет шею и тут же чувствует, как чужие клыки дразняще задевают кожу, а язык оставляет тёплый влажный след. Дыхание ещё больше сбивается, пламя вязкой, плавящей всё на своём пути массой по сосудам стекает ниже, формируя новое ядро внизу живота. Ладони цепляются за крепкие мужские плечи, сжимают, поглаживают, не могут остановиться. Седрик возвращается к лицу Ирмы, медленно очерчивает поцелуями линию подбородка, вновь припадает к губам и одновременно с тем аккуратно распутывают переднюю шнуровку её корсета. Женщине хочется ухмыльнуться: даже у неё так ловко никогда не выходило. Дым сильнее окутывает сознание. Корсет глухо падает на пол, а воздуха всё равно критически недостаёт. Рёбра продолжают трещать, но уже, казалось, из-за увеличившегося, зашедшегося в бешенном ритме сердца. Мужские ладони ложатся на грудь, даже сквозь плотную ткань обжигая, оставляя ожоги. Соски набухают от ласки и растущего томления. Ирма не сдерживается и преждевременно прибегает к грубости: кусает Седрика за нижнюю губу и оттягивает её. Грозовой шторм без следа пожирает чернота, пульсирующая и манящая. Казалось, вот-вот Седрик тоже отпустит себя и вонзит клыки до боли в плоть. Но он лишь усмехается, вновь склоняется к шее Ирмы, ведёт носом, щекоча кожу дыханием. Длинные аккуратные пальцы теперь сосредотачиваются на завязках рубашки, так же ловко с ними расправляются. Ирма тем временем занимается его собственной, с пышными рукавами и до рези в глазах белоснежной. Седрик тянет её рубашку вниз насколько позволяет вырез, в который раз со жгучим любопытством изучает линию ключиц, плечи со множеством шрамов с уже неисчислимого количества битв. Практически невесомо касается рубцов кончиками пальцев, следуя их траектории. Ирма как в первый раз вздрагивает, наблюдает за ним, ощущая как к уже имеющемуся пламени прибавляется ещё одно, слегка видоизменённое, но более разрушительное, неконтролируемое. Она до ужаса боится его колоссальной мощи и одновременно жаждет её всю пропустить через себя, слиться с ней, охотно утратить частицы разума в обмен на мгновения счастья. Свет внутри Ирмы яркий, настойчиво пробивается меж рёбер, и это словно служит для самого Седрик сигналом, даже скорее разрешением поддаться рвущимся наружу чувствам: вместо пальцев по тем же маршрутам следуют губы, осторожно и будто бы и правда любяще. Он никогда не признает, продолжит с какой-то странной задумчивостью изучать каждый новый её шрам, но ему явно до безумия нравилось их касаться, ощущать шероховатость, выпуклость и грубость кожи. С ними Ирма совсем неидеальна, оттого и прекрасна, неповторима. Каждый шрам это она сама, её история, чувства, боль. И, касаясь их, Седрик будто бы желает так получить эти знания, драгоценные и явно запретные для большинства. Желает мягкими поцелуями забрать причиняемую ими непроходящую фантомную боль. Ирма же никогда не признает, что у него получается. И внутри неё всё дробится на мельчайшие частицы, созвездиями вырисовывается на обратной стороне век. Ирма полностью опускает свои щиты, открывается, позволяя себе быть уязвимой, слабой, податливым материалом в чужих – всегда желанных – руках. Дым всецело поглощает сознание, не остаётся и малейшего просвета для мыслей. Не найдётся места и личности, ничего нет, кроме нынешнего момента, наполненного всплесками красок и жизни. С губ срывается первый приглушённый стон – ладони Ирмы проникают под рубашку Седрика, скользяще проводят вверх по твёрдому, рельефному торсу. Этого мало, больше, ещё больше, чтобы кожа к коже без каких-либо преград. Ирма мягко отталкивает Седрика, хватается за низ его рубашки, тянет вверх. Взгляд тут же жадно бегает по сильному, идеальному телу. Он – произведение искусства, божество и сейчас – почему же, блядь, только сейчас, а не всегда? – всецело принадлежит ей. Ядра пламени оглушающе взрываются, причиняя сладкую боль, дезориентируя. Ноги слабеют, как будто бы лишаются костей. Промедление смертельно, недопустимо: Ирма рывком стаскивает собственную рубашку, сразу же прижимается грудью к мужскому телу. Она позволяет себе полнейшую глупость: потирается щекой, словно приласканная кошка, блаженно прикрывая глаза от его запаха, заполняющего уже всё её существо, и ощущения крепости чужих мышц. Для удержания равновесия её руки обхватывают Седрика за талию, периодами спускаются к ягодицам, а губы оставляют рассыпь поцелуев там, куда в силах дотянуться. Всё ещё недостаточно. По её телу проходит сковывающая дрожь. Сейчас Ирма совсем не думает, что всегда будет недостаточно, как бы ни желала большего. Седрик лишь поглаживает её по спине, предоставляя полную свободу действий и учащённо дыша. Звук сбитого ритма его сердца служит настоящей усладой для ушей и лишь подчёркивает правильность происходящего. Меж поцелуев, чередующихся с безболезненными укусами, Ирма довольно усмехается и старается прижаться сильнее к Седрику, как если бы желала слиться с ним воедино. Она приподнимается на носочки, тянется к его лицу и клянёт себя за низкий рост. Сбивчивый поцелуй попадает куда-то в подбородок – Седрик смеётся, дразнит её из-за нахмуренных бровей, а затем ловко подхватывает на руки и всё с той же издевательской улыбкой заглядывает прямо в глаза. От этого жеста внутренний мир переворачивается, рушится всё ранее известное, привычное, родное. Ирма думает, это такая ничтожная плата за возможность увидеть, как Седрик действительно доверяется ей, приоткрывает хотя бы ненамного дверцу собственной души. Тепло, заструившееся по сосудам, такое опьяняющее, жизненно необходимое, без него лишь дикий холод и бесконечная кровавая бойня. Отчаянно хочется верить, что только ей доступны все эти поцелуи, мгновения, доверие. Чистая энергия переливается внутри, вызывает безумный эмоциональный шторм, окончательно сносит голову. Ирма притягивает Седрика ближе и жадно, нетерпеливо впивается в губы, тут же углубляя поцелуй. Пальцы впиваются в его плечи, царапая. Взгляд затуманивается – она действует вслепую, не контролирует себя, покрывает поцелуями всё его лицо. Ощущения обостряются, захватывают всё её существо: пустота пульсирует, отвлекает, желает исчезнуть. Ирма упускает из виду, когда они оказываются на большой мягкой кровати, но ещё не отказывается от ведущей роли. Она наваливается на плечи Седрика, опрокидывая его на спину, неожиданно медлит и с нескрываемым удовольствием наслаждается его возбуждением, скользящим по её фигуре пылким взглядом сквозь полуопущенные ресницы, светлые и тем очаровательные. Седрик опускает одну ладонь на упругое бедро, слегка сжимая, а второй кончиками пальцем скользит по низу живота. От его касания под кожу словно ток запускают, и клетки сокращаются, сжимаются. Тело бросает в ещё больший жар. Если его в ближайшее время не сбросить, он поглотит, разрушит изнутри. Седрик медленно скользит ладонью вверх по плоскому, также иссечённому шрамами животу, осторожно обхватывает объемную грудь, мягко сминая, слегка пощипывая за сосок. С губ Ирмы слетает тихий одобряющий стон. Седрик, вероятно, даже не представляет, как же она дико скучала по его непозволительно мягким рукам, по дразнящим, жаждущим взглядам, в целом по нему самому, что каждый раз заставляет её истлевшую, изрезанную душу хоть ненадолго возвращаться к жизни. Правда, вряд ли ему когда-либо доведётся понять её тоску, ломающую рёбра в нескольких местах и изрешечивающую осколками тех грудь. Злость не упускает возможности, берёт своё, требует наказания. Он его заслужил. Он его получит. Руки поглаживающими движениями тоже в который раз исследуют идеальное тело, а затем Ирма резко меняет ход игры: обхватывает чужие запястья и закрепляет их над головой Седрика, нисколько не удивлённому, заинтересованному происходящим. Быстрый поцелуй в скулу, в губы, в линию подбородка и, наконец, шея. Далее пока запретная черта. Ирма ласкает его кожу губами, руками, а затем, решив сыграть на контрасте, впивается в неё зубами до боли, до отметин. Седрик дёргается, недовольно шипит, слегка давит на её плечи, но не отталкивает. Она зализывает укус, словно в качестве извинения, отрывается от своего занятия, торжествующе усмехается, видя последствия, и ловит эмоции в фиалковых, ныне чёрных-чёрных глазах. Его волосы золотом рассыпаются по подушкам. Грудная клетка и руки на её плечах слегка подрагивают от сдерживаемых чувств. Сейчас в своём недовольстве он так божественно прекрасен, что извивающееся томление внизу живота становится всё более невыносимым. Она желает его, всего без остатка, до беспамятства, но злость требует другого, вынуждает замедлиться. Недавно оставленная отметина уже исчезла – кожа вновь гладкая, без изъяна. Ирма щекочет кончиками пальцев то место, смотрит заворожено и улыбается. Нужно сильнее, больнее, так, чтобы он точно понял причину. Она вновь склоняется к шее Седрика, медленно движется губами вниз и повторяет один и тот же цикл действий: поцелуй, укус, «извинение». Седрик периодами шипит, когда зубы вонзаются глубже, практически до крови, но терпит, отдаётся грубым ласкам, словно всё же понимая их причину. Его удивительная покорность вызывает смех, который застревает где-то рядом с бешено колотящимся сердцем. Недовольство показное, всего лишь попытка отрицать истину: ему нравится, когда она берёт инициативу и делает с ним всё, что только пожелает её извращённая душа. Ирма кладёт ладонь на возбуждённый член, ласкает его сквозь ткань штанов. Седрик сглатывает, прикрывает глаза и, кажется, сейчас дико её ненавидит. Она сполна упивается его эмоциями, своей властью. Кажется, её белье уже насквозь промокло – внутренние стенки сокращаются, пульсируют жаром, жаждут наполнения. Тело слабо и греховно, ставит жажду удовольствия во главе всего, верно уничтожает и без того жалкие остатки здравомыслия. Прелюдия затянулась. Ирма отстраняется, из-за дрожащих рук не с первого раза распутывает завязки на своих штанах. Тихий издевательский смех Седрик лишь подкрепляет раздражение – у него самого с этим не возникает проблем. Лорд Идеал, который никогда не допускает ошибок. Раздражает. Избавившись наконец от проблемной одежды, Ирма в отместку оставляет очередной укус на чужой коже. Кажется, это лишь сильнее распаляет Седрика. Ирма обхватывает член, слегка надавливает на головку и проводит несколько раз вверх-вниз, размазывая предэякулят по всему стволу. Седрик с шумным выдохом откидывает голову. Его ресницы мелко подрагивают, мышцы живота напряжены. Он явно пытается сохранить самообладание, не сорваться, не положить ладонь поверх её небольшой, задавая так необходимый ему сейчас ритм. Ирма возбуждена не меньше, настолько, что влага едва не стекает по бедрам. Тело снова ставит свои условия, настойчиво требует желаемого. Ему невозможно противостоять, как и невозможно удержаться от страстного, требовательного поцелуя. Седрик пользуется этой слабость, чтобы изменить правила игры на собственные: касается набухших половых губ, размазывает по ним ещё сильнее смазку, ласкает клитор. Ирма приглушённо стонет сквозь поцелуй, желает поддаться бёдрами навстречу его пальцам, но в следующий миг поспешно отстраняется, словно её настигает страшное осознание, и с шаловливой улыбкой ощутимо бьёт по чужой руке, так выражая недовольство из-за проявленной инициативности. Но в неё и правда тоже не осталось каких-либо сил бороться с наваждением. Ирма вновь перекидывает одну ногу через Седрика, помогает себе рукой направить его член в себя и медленно опускается на него, задавая неспешный ритм. Приятное, до одури желанное чувство наполненности, того, как он плавно начинает двигаться в ней, вырывает несколько тихих стонов из её груди. Внутренние стенки сжимаются, пульсируют вокруг него, и это самая невыносимая и сладостная пытка из всех. Тело изнывает, требует ускориться, быстрее добраться до кульминации и одновременно молит зависнуть в состоянии небытия как можно дольше, растянуть момент близости, чтобы это больше походило на занятие любовью, а не просто секс ради отвлечения, сброса накопившегося напряжения, из-за которого призраки рвут плоть, стоит только прикрыть веки. Удивительно даже, суть истинного желания Ирмы до смешного проста, но отчего-то с его реализацией не задаётся. Она всего лишь хочет любить и быть любимой, ничего большего и не просит. Боги к ней явно неблагосклонны, оттого и приходится каждый раз изощряться в попытках убедить разум в обратном. И с ним эта иллюзия стала слишком, до сжимающей боли в сердце реальна. Седрик вновь принимает условия Ирмы, легко подхватывает заданный ритм и кладёт ладони на округлые бёдра, поддерживая, надавливая, поглаживая. От каждого движения, внутри и снаружи, меж клеток проскакивает распаляющий ещё сильнее, разносящий сладкое, тягучее удовольствие заряд. Ирма неосознанно кусает нижнюю губу, дразняще проводит ногтями по мужской груди и всё останавливает себя от того, чтобы запрокинуть голову. Нельзя, не сейчас, когда его взгляд, зачарованный и неожиданно кажущийся любящим, всецело сосредоточен на её собственных глазах. Седрик словно любуется ею, никак не может насмотреться, мыслит одними эпитетами и тоже искренне наслаждается каждой проведённой секундой вместе. Возможно, разум вновь играет с Ирмой злую шутку, но сейчас подобное становится не важным, ибо в груди распускаются прекраснейшие, испускающие чудесный, одурманивающий аромат цветы. Её стоны становятся громче, темп немного нарастает. Ирма вновь прикусывает губы и в этот раз до крови. Она не замечает ни боли, ни вкуса металла на языке. Зато вид крови будто бы служит для Седрика своеобразным сигналом: он медленно приподнимается, в итоге меняя их позу и садясь, и быстро слизывает проступившую алую каплю. Ирма забывает, как дышать: то ли из-за этого такого дикого и всё равно кажущегося ей невероятно сексуальным жеста, то ли из-за изменения угла их соприкосновения. Самоконтроль трещит по швам, разлетается вдребезги: она всё же откидывает голову и сама наклоняется назад, и сильные обжигающие руки на лопатках не позволяют упасть. Всякие границы размываются, цветные круги пляшут перед глазами. Мир распадается, становится далёким, исчезает в небытие. Остаются лишь ощущения, эмоции, которые не позволяют утонуть во мраке, кричат о жизни: лёгкое прикусывание мочки уха, клыки глубже вонзаются в шею, оставляя быстро сходящие царапины, чужая рука ласкает грудь, порой пощипывая за сосок, влажное касание линии шрамов. Ирма накручивает длинные золотистые волосы на свою ладонь, в моменты будоражащей боли сильно оттягивая их назад, полосует мужские плечи и следом гладит, целует. Игра на контрасте сводит их обоих с ума, вынуждает задыхаться и сбиваться с ритма, ускоряясь. Внутреннее пламя выжигает напрочь внутренности, плавит кожу, желает выбраться за пределы слабой оболочки. Давящая сверху тяжесть дико приятна, желанна, спину холодит нежная ткань простыней – Ирма не знает, в какой момент оказалась снизу, но уже нисколько не против. Всё, что сейчас имеет значение – быть ближе, соприкасаться как можно большим объемом кожи. Её руки не находят себе места, они везде: скользят по влажной от пота мужской спине, сминают простынь, сжимают чужие ягодицы. Стоны наполняют комнату, выходят за её пределы. Ирма полностью утратила над собой контроль: неосознанно приподнимает бедра Седрику навстречу, руша темп и вынуждая его вновь подстраиваться под её условия. А ей хочется лишь одного – глубже, быстрее, иначе внутреннее пламя всё же её уничтожит, навсегда лишит рассудка. Сердце не выдерживает, готовится остановиться. Шепот Седрика на ухо не различим, не достигает сознания, но Ирме хочется верить, что он сейчас восхищается ею, называет прекрасной. Конец всё ближе – остаётся лишь ощущение жара, концентрирующегося в одной точке внизу, там, где они соприкасаются, обращающегося в трепещущий сгусток, который вот-вот взорвётся, окончательно разрывая для неё все связи с реальным миром. Седрик, кажется, просит открыть глаза. Ирма не реагирует, распалась на атомы, потерялась в потоках вселенной. И он крепко хватает её за подбородок, прямо-таки требуя повернуть голову к себе, грубо целует в губы. Боль так не к месту, лишняя, мешает. Ирма полосует до крови чужую спину, пытается сфокусировать взгляд на безмерно любимом лице. Видит лишь ярко пылающие фиолетовые отблески, завораживающие своей пляской. Прекрасен, идеален, её, всецело, до последнего вздоха. По телу проходит крупная дрожь, которая вынуждает выгнуть спину, и следом по сосудам стремительным потоком тепла разливается приятная усталость. Горячая сперма обжигает стенки влагалища. Те продолжают ещё какое-то время сокращаться, сжимая медленно обмякающий член. Мозгу катастрофически недостаточно кислорода, оттого эйфория затягивается. Белые пятна всё туманят взор – блаженная улыбка касается губ. Грудная клетка часто-часто вздымается. Связь с реальность понемногу возвращается, но ощущения запредельно остры, выходят за дозволенные человеку рамки. Каждая клетка трепещет, переполняется счастьем, от которого немеют кончики пальцев и временно затягивается зияющая дыра в груди. Мысли вновь наполняют голову, но текут вяло, не кромсают своими острыми гранями стенки сознания. И одна из них выбивается из общего потока, практически полностью затмевает тот собой: она жива, свободна, любима. Ирма давно отвыкла лить слёзы, но сейчас глаза предательски намокают. Чужое учащённое дыхание опаляет кожу, вызывая мурашки. Сквозь сладковатый фруктовый аромат пробивает запах пота. Седрик всё ещё в ней, и она сжимает бёдра, чувствуя щекочущие отголоски недавнего оргазма. Мужское тело влажное, раскалённое, дарит ощущения небывалого умиротворения и пребывания в месте, что смело можно назвать домом. Вот бы замереть в этом моменте навечно или и вовсе умереть. И где-то в беспрерывных потоках вселенной им будет позволено остаться навсегда вдвоём, так, чтобы она навечно принадлежит только ему, а он – ей. И больше никому и ничему не найдётся там места. Ирма пропускает золотистые волосы меж пальцев и с печалью улыбается, всё борясь с застигшей врасплох недопустимой слабостью. Принято считать, что солдаты мечтают отдать свою жизнь в бою. Глупость, да и только. Они мечтают умереть в объятиях любимых, собственноручно вырвать сердце из груди ради них, а не ради незаметно навязанных идеалов кого-то свыше – королей, богов. Да катись они все в бездну! Печаль сгущается, рисует новые узоры шрамов: как жаль, что у Ирмы уже давно вместо сердца полуразбитый сосуд с магией, которая способна лишь губить, уничтожать, но никак не любить и чувствовать. Хотя – боги видят! – она пытается вернуть утраченное, сшить новое из лоскутов редких, но всё же действительно хороших моментов. Иначе её бы здесь не было, и его у неё не было бы. Или всё же мозг, не желая погружаться в пучину безумия, ища спасения, играет с ней злую шутку? Седрик словно слышит недобрый шёпот мыслей Ирмы, ощущает их липкие, пачкающие чернилами щупальца, ведёт носом по её шее и приподнимается, заглядывая в глаза. Ирма тихо смеётся, с сохраняющейся печалью вглядывается в лицо напротив. Не может удержаться: убирает мешающиеся волосы Седрика, ласково ведёт по его щеке и целует сначала в один, следом в другой уголок губ. Он усмехается, вероятно, из-за вновь пролегшей между ними нежности. Застывшие в её глазах слёзы намеренно не замечает. — Останешься? — никаких титулов, официальных тонов, только тихий, обжигающий губы вопрос. Ирме отчаянно верит, что в нём томится надежда. — Позволишь? — Ирма бесстыдно дразнит его, игриво улыбается и одновременно переполняется невыразимой словами благодарностью за всё: за ласку, заботу, убежище от мира и от себя в частности. — А у меня есть выбор? — Седрик отыгрывает удивление, но в глазах мерцают веселые огоньки. — Нет, — Ирма ни на секунду не задумывается, говорит властно, лукаво и следом заливается громким смехом. Она не смеет, боится даже, упомянуть о деньгах, о том, что пока слышен звон монет в её кармане, Седрик в принципе лишён выбора, обязан быть с ней. Не хочется портить искрящуюся от счастья и тепла атмосферу, лишь негласно предложить продолжить поистине глупый спектакль под названием «давай притворимся, что мы и правда любим друг друга и у нас всё хорошо». Несколько обречённый выдох Седрика приходится куда-то в плечо, затем следует несильный, раззадоривающий вновь укус. Ирма недовольно шипит, намеренно продолжительно и громко, снова дразнясь, даже будто бы и вовсе насмехаясь над мужчиной и его природой. Правда, Седрик лишь невозмутимо щёлкает её по носу и всё же с хлюпающим звуком выходит из неё, следом сразу же поднимаясь на ноги. Ирма полностью увлечена видом, которым, наверное, никогда не насытиться вдоволь, и её нисколько не волнует, как бедро холодит вытекающая из влагалища сперма, смешанная с её жидкостью. Она следит за ловкими движениями рук, вновь собирающих золотистые волосы в низкий хвост и повязывающих те поднятой с пола лентой, и как Седрик затем пропадает за дверью ванной. А ей совсем не хочется шевелиться – усталость медленно сковывает мышцы, облачает их в металл. Ирма только сейчас понимает, что уже давно, с последней встречи с ним нормально не спала. Кошмары вели успешную осаду её разума, брали измором, разрушили большую часть «постройки». Но сейчас у неё есть он, тот, кто отбросит захватчиков и даст возможность для передышки и восстановления сил. Прикосновение чего-то горячего и влажного к бедру заставляет вздрогнуть – Ирма всё же успела задремать и не заметила, как Седрик вернулся. Сейчас он мягко обтирает её бедра полотенцем, и его забота служит живительным эликсиром для цветов в груди. Они разрастаются, упираются стеблями в рёбра и смещают органы, но эта боль не мучит, напротив, успокаивает, кажется восхитительной и вожделенной. Сегодня ночь и правда лишена кошмаров. Раны пусть наспех, но удалось подлатать. Пусть останутся уродливыми шрамами, зато не кровоточат и чисты. Еще до того, как первые лучи солнца коснутся столичных крыш, Ирма оставит на столике увесистый мешочек и перед уходом не удержится от ласкового поцелуя. За него Седрик цены не спросит. Это что-то да значило. По крайней мере, Ирме всё так же отчаянно хочет этому верить.