Ноябрьский дождь

«Я — Туу-Тикки, я вижу, как идут молодые ветра: Седые ветра зимы, Звенящие ветра весны, Горячие ветра лета, И только осень приносит ветра на плечах…» Туу-Тикки напевала, аккуратно расставляя чашки. Невидимые мышки положили в чашки сахар, имбирь, налили заварку. Чайник принесла Муми-мама. Это был очень красивый чайник с розочками, ее любимый. Имбирь тоже принесла Муми-мама: она считала, что это хорошее средство от простуды. Ее семья лежала на кроватях с животами, набитыми хвоей, и опрятно подоткнутыми одеялами, а Муми-мама сидела одна в доме и слушала осенние ветра: желтые и шелестящие ветра листопада, зовущие ветра журавлиных перелетов, ритмичные и сырые ветра дождя. Розы в саду были укрыты палыми листьями, саженцы заботливо укутаны, сельдерей и петрушка посеяны под зиму. Это время принадлежало только ей. Пару раз она выходила в гости к Филифьонке, а потом застала там Гафсу и почему-то смутилась. Филифьонка, как обычно, засуетилась, и ее булькающий голосок привычно задрожал, но Муми-мама угадала, что в этот раз он дрожит не просто так. О чем-то важном они говорили с Гафсой, а может быть, о сущих пустяках, но им был очень важен сам разговор. И Муми-мама, поспешив сослаться на неотложные дела по садовой части, еще не оконченные перед зимой, отправилась восвояси. Теперь она решила нанести визит Туу-Тикки. — Дожди вырастают в облаках, — говорила Туу-Тикки, помешивая чай ложечкой в виде желудя. — А облака нужны, чтобы зимой было не так страшно. — Мне было бы не так страшно, если бы их стало поменьше, — зябко поежилась Муми-мама. — Вы бы не хотели увидеть зимние звезды, фру Муми. В день Йоля, когда Полярная звезда зовет вдаль, в руки Ледяной Девы, нет ничего страшнее. Лапка Туу-Тикки случайно легла на подлокотник деревянного кресла рядом с лапкой Муми-мамы. Точно так же лежали рядом лапки Филифьонки и Гафсы. О чем же они тогда говорили? Ах да, излюбленная тема Филифьонки — катастрофы… Что она знает о катастрофах, подумала Муми-мама. Ведь она всю жизнь провела безвылазно в этом своем большом и неуютном доме на берегу моря. Худшее, с чем она сталкивалась, это буря. Просто буря. И то она не коснулась Филифьонки — лишь повредила крышу в ее доме. На ее мордочке было такое выражение, точно катастрофа разразилась у нее в душе и прямо сейчас. Но это же Филифьонка, она из всего сделает историю. — Мне бы хотелось увидеть настоящую метель, — сказала Муми-мама. — Нет ничего проще, — засмеялась Туу-Тикки. — Скоро они будут мести что ни день. Ее лапка подвинулась еще ближе. Как приятно подружиться с соседями, сказала себе Муми-мама. Конечно, досадно, если некоторые из них предпочитают обсудить свои катастрофы с кем-то другим. Но ведь в этом уж точно нет никакой катастрофы для меня самой, верно? Зато у меня есть милая Туу-Тикки, с которой так приятно пить чай с имбирем. — Ах, я чуть не забыла, — сказала она, всплеснув лапками — и с досадой отметив, что убрала лапку с подлокотника, где она была рядом с лапкой Туу-Тикки. Они почти держались за лапки. Как в детстве. Это было так мило! — Ведь я связала для вас шарфик, фру Туу-Тикки. Если вы позволите, я обмеряю вашу голову и свяжу еще и шапочку. Мне попалась превосходная пряжа, а у нас в семье, сами знаете, шапки никто не носит… — Но у меня есть шапчонка, — засмеялась Туу-Тикки. — Будет две. Знаете, мне просто нечем заняться. Когда моя семья укладывалась спать, я думала, что у меня наконец-то появится время для себя. А теперь мне некуда его девать. Может быть, у времени должен быть смысл, а если оно ничем не заполнено, то и смысла никакого. — Время можно заполнить не только тем, чтобы что-то делать для других, — заметила Туу-Тикки. Муми-мама согласилась. Она снова положила лапку на подлокотник. А потом все-таки сняла мерки у Туу-Тикки. Ведь нет ничего хуже, чем вязать кому-то подарок и промахнуться с размером. Не то чтобы она часто вязала или хорошо умела это делать. Просто заполнять время делами, которые не нужны кому-то из ее близких, Муми-мама не умела совсем. Вывязывать сложные узоры она тоже не умела. Поэтому решила сделать одноцветную и самую простую вязку, а затем связать цветочек и пришить его сбоку — будет красиво, думала она. А может, не цветочек? Может, помпончик? Нет, у нее старая шапчонка с помпоном, зачем же две шапки с помпонами… Спицы постукивали при свете керосиновой лампы, и мало-помалу Муми-мама успокаивалась. Нервы ни к черту, размышляла она. Вот уж не подумала бы, что Гафса и Филифьонка так близки. Они сидели почти вплотную друг к другу. Когда-то мы с Муми-папой сидели рядом так же близко, но это, конечно, совсем другое. Пару дней спустя Туу-Тикки нанесла ей ответный визит. — Какая прелесть, — сказала она, увидев вязание Муми-мамы. Шапочка была еще не закончена, но Муми-мама успела связать изрядный кусок. «Ей не нравится, — поняла она. — Хвалит, чтобы меня не обидеть». — Я испекла пирог, — невпопад произнесла она. — С земляничным вареньем. Туу-Тикки уселась за стол. — Мы собирали землянику с Муми-троллем, — рассказывала Муми-мама, — и потеряли друг друга. А когда я наконец увидела его, мне показалось, что у него руки в крови, представляете? Но это был просто сок земляники! — Вы испугались из-за сока? — озадаченно переспросила Туу-Тикки. — Я испугалась, что он упал и поранился, — пояснила Муми-мама. — Однажды он отправится своей дорогой, — сказала Туу-Тикки. — На ней он не раз упадет и не раз поранится. Но это будут его собственные шаги, его падения и его раны. Обойтись без них можно, если жить на одном месте. Но хочет ли он этого? Муми-мама заерзала на месте. — У нас в семье не принято беспокоиться друг о друге, если кто-то хочет отправиться в путешествие, — сказала она. — Но речь о взрослых, а он еще ребенок. Пока он не вырос, я о нем беспокоюсь. — Он скоро вырастет. Они помолчали. Их лапки соприкоснулись. — Вы когда-нибудь отправлялись в путешествие, фру Туу-Тикки? — Да. А вы? — И я… Пирог истаял — от него остались несколько крошек на блюде, чай закончился, керосин в лампе почти догорел, а они все вспоминали свои путешествия. И когда Туу-Тикки ушла, Муми-мама вдруг подумала, что самые интересные из ее путешествий закончились. Настало время других путешествий — тех, в которых другие делали открытия и находили сокровища, а она собирала бутерброды, и теплые носки, и желудочные пилюли, и коврики, и тенты, и проверяла, чтобы чего-нибудь не забыть… Она находила повод повеселиться во всем. Но стоило поразмыслить: не заставляла ли она себя веселиться, чтобы не огорчать других? Прошло еще несколько дней. Ноябрь катился к концу, и Муми-мама чувствовала себя усталой. Подмораживало, и по ночам шел снег: несколько раз она просыпалась и видела сад белоснежным. Но к полудню снег таял и сменялся тоскливым и безнадежным холодным дождем. Как печально он шелестел по ее окнам! В доме становилось холодно. «А Филифьонке и Гафсе, наверное, не холодно, — думала она, — они сидят, прижавшись друг к дружке, у камина и слушают этот дождь, и он не кажется им таким уж грустным. Когда слушаешь вместе, грустно не бывает». Если бы на ее месте был Муми-тролль — ведь в прошлом году он и был на ее месте, — он находил бы новых друзей и узнавал бы что-нибудь любопытное. А если бы одинокий ноябрь в свое распоряжение получил Муми-папа, он бы потратил его на свои мемуары. Впрочем, он бы скоро заскучал: чего стоят мемуары, если их некому читать? Но она потратила целый месяц на бесплодные размышления, визиты и вязание. Впрочем, шапочка вышла просто загляденье. — Вам очень идет, — сказала Муми-мама, оценивающе разглядывая Туу-Тикки. Та явно чувствовала себя не в своей тарелке, надев эту кокетливую яркую шапочку с цветком сбоку поверх старой полосатой куртки. Как будто примерила на себя какую-то другую жизнь. Этого Муми-мама не могла понять. Когда ты один, подумала она, можно выбирать любую судьбу, какую пожелаешь. — Я буду ее носить, пока не похолодает по-настоящему, — решила Туу-Тикки. — Зимой нужна шапка потеплее, а на нее капюшон. — О, я не знала… Я ведь еще ни разу не видела метель. — Идет зима. Если хотите, фру Муми, мы можем вместе смотреть на метель через окно и слушать ее песню, — предложила Туу-Тикки. — А потом можно будет вспомнить молодость и отправиться в путешествие. Она не сказала ничего, кроме этого. Но Муми-мама прикрыла глаза, и по ее мордочке прошла тень, а потом щеки залились румянцем. Она представила, как они отправятся в это путешествие — неважно, куда, на остров, или, может быть, в лес, — и это будет путь только для них двоих. Они будут идти лапка об лапку, вплотную друг к другу — так же, как сидели у камина Гафса и Филифьонка, — и все, что они увидят, будет принадлежать только им двоим. И больше никому. Никаких Муми-пап, Малышек Мю и даже Муми-тролля с его друзьями. Никаких забот о других. Ни прошлого, ни будущего — только настоящее в двух лапках… Муми-мама почти согласилась. Почти собралась провести зиму у камина, держась за лапки и слушая песню метели, которую она еще ни разу не слышала. Почти простилась с Муми-папой и Муми-троллем, поднявшись к ним в спальню. Они спали, не подозревая, что их Муми-мама собирается весной в путешествие без них. Их тихое дыхание поднималось легким парком над мордочками, а одеяла мерно колыхались на пухлых животах. И только тогда Муми-маме пришло в голову, что для них ее уход окажется, верно, одной из тех катастроф, о которых так любила толковать Филифьонка. И для нее самой — тоже. Туу-Тикки ждала ее с имбирным чаем и булочками. — Если хотите, фру Туу-Тикки, — сказала ей Муми-мама, отдуваясь. Она почему-то очень спешила пройти эти несколько шагов до купальни и запыхалась. — Если хотите, я весной свяжу вам еще летнюю панамку. Думаю, теперь у меня больше опыта, и она получится лучше, чем шапочка. Невидимые мышки начали разливать чай. — О, нет, спасибо. Я… мне… сами знаете, мы, тролли, зимой залегаем в спячку, — промямлила Муми-мама. Запал у нее прошел, она смутилась и потерялась в раздумьях. «Не совершаю ли я самую большую ошибку в своей жизни? Или я, наоборот, остановилась, чтобы ее не совершить?» — Панамку? Это было бы замечательно, — ответила Туу-Тикки. — Слышите, какой дождь? Это последний ноябрьский дождь, который вырос в облаках. Действительно, за те несколько минут, что они разговаривали, снова пошел дождь. Но теперь в его перестуке слышалось что-то новое. Какой-то мертвенный шелест. Муми-мама подняла глаза к небу: капли на лету превращались в хлопья снега. Тогда она вернулась домой, давясь, съела целую миску заранее заготовленной хвои — она стала жесткой и горькой, и так противно щипала язык, что у Муми-мамы сами собой покатились слезы, — и забралась в кровать. Укрылась одеялом потеплее. Слезы все еще не высохли, когда на нее накатил сон. А за окном все шелестел ноябрьский дождь — последний дождь этой осени, и к вечеру он сменился тихим-тихим снегопадом. Снег ложился и больше не таял до весны, и издалека, с севера, слышалась первая песня метели.