Утро без тебя

Хосок жмурит глаза, когда первый луч касается его век, и медленно выныривает из сладкой дремоты. Во сне все было хорошо. Все было, как раньше. Во сне ласковые волны омывали его стопы, ветер путал и без того непослушные волосы, а чьи-то нежные руки мягко обнимали его тонкую талию. Во сне Хосок чувствовал себя живым. Счастливым. Свободным. В реальности же, Чон медленно поднимает тяжелые веки и делает глубокий вдох, чтобы настроиться на очередной день. Хосок каждый раз надеется, что он будет последним. Ждёт, что переходя в очередной раз дорогу, его размажет по асфальту камаз. Или какой-нибудь придурок решит скинуть кирпич с крыши и он приземлится точно на макушку, проходящего возле дома Хосока. Или, прогуливаясь поздним вечером по парку, он наткнется на вооруженных грабителей. Таких «или» было бесчисленное множество в голове Чона с тех пор, как он… Хосок заваривает крепкий кофе и думает, что, наверно, было бы проще уже самому закончить свое бессмысленное волочение, но он слишком слаб. Слишком труслив. Слишком жалок. Черный кот утыкается в худощавые ноги, намекая, что может для глупого человека чашка черной жижи и является нормальным завтраком, но его желательно покормить чем-то более существенным. Ладно, возможно, Хосок продолжает вставать по утрам и ходить на работу, чтобы наглый пушистый комок не голодал. Ведь он единственное, что осталось от… Наполнив керамическую, слегка кривоватую, миску, которую он когда-то сдалал своими руками, сухим кормом, Хосок ополоснул белую чашку от остатков кофейной гущи и поплелся в душ. Скинув с себя огромную зеленую футболку, уже совсем выцветшую из-за времени, Хосок поднял взгляд на зеркало, откуда на него смотрела чья-то тень, в которой он давно перестал узнавать себя: сухие потрескавшийся губы, темные круги, что давно уже стали больше самих глаз, впалые щеки. Он выглядел как истощенный старец или как оживший мертвец. Ощущал он себя точно так же. Горячие капли стекают по коже, оставляя красные отпечатки на груди и боках. Хосок вновь жмурит глаза. Завтра будет ровно год, как он… Черный галстук сдавливает горло, но, к сожалению, недостаточно, чтобы забрать весь кислород из легких. Хосок зашнуровывает лакирование туфли и запирает квартиру. Путь от дома до остановки составляет ровно семь минут. Девятьсот двадцать пять шагов. Проехать на автобусе еще пол часа. Пейзаж за стеклом - выучен до мельчайших подробностей. Серые высотки, старые и новые машины, люди - все движется и мельтешит, но продолжает оставаться на месте. Мир замер как доисторической насекомое в янтаре с тех пор, как… Высокое здание из стекла и камня, отражает солнечные лучи, ослепляя на мгновение. Хосок делает вдох и погружается наконец в реальность. Цепляет привычную маску и заходит в раздвижные двери. Поправляет серый пиджак, дарит дежурные улыбки коллегам и спешит в свой кабинет, чтобы спрятаться. - Доброго утра, Хоби-хен, - хубэ, что уже сидел за соседним столом, встречает бодрым приветствием и единственной в этом офисе не фальшивой улыбкой. - Привет, Чимини, - Хосок приземляется на стул, включая компьютер и раскладывая документы по местам. Скорее отвлечься, скорее погрузится в работу и отключится хотя бы на восемь часов. - Как ты себя чувствуешь, Хоби-хен? Сегодня ведь годовщина… - Чимин, не помнишь, куда я положил файл с отчетом за этот месяц? Мне нужно внести несколько правок, прежде чем нести его Киму. Чон знает, что не сможет избегать этого вечно. Знает, что только лишь игнорируя и не называя все своими именами, не сможет принять и отпустить. Знает и не хочет этого. Он выбрал такой путь намеренно. Путь самоистязания и самоуничтожения. Уверяют, что все проходит со временем, только вот Хосок хочет уйти вместе с ним. Он не ждёт, что боль ослабеет, забудется. Чон уверен, что заслужил тонуть в этом чувстве, ведь оно единственное, что у него осталось. - Хоби-хен, ты не можешь избегать разговоров вечность. Меня беспокоит твое состояние, - надлом бровей Чимина добавляет драмы. Хосок лишь хмыкает. Что ж это было ожидаемо. Чон никогда не был достаточно хорошим актером, поэтому он и сидел в душном офисе перед старым компьютером. - Хосок-хен, прошел год. Юнги не вернуть. Ты должен принять этот факт и отпустить хена. Он бы хотел, чтобы ты жил дальше. - Чимин поднимается со своего места, собираясь опустить ладонь на плечо Чона, но тот резко отскакивает от него, будто боясь обжечься. - Не говори! Не смей говорить, чего бы хотел или не хотел Юнги! - Нервы, что итак были на пределе, рвутся с треском, заставляя Хосока сорваться на крик. - Я… Ты ничего не знаешь, Чимин. Это моя вина. Я не заслуживаю жить, как раньше, будто ничего не произошло. Просто не имею права! - Хосок-хен, - Чимин делает еще одну попытку приблизится, осторожно касаясь руки Чона, плечи которого безвольно опускаются. - Ты ни в чем не виноват. Как бы избито это не звучало, но ты правда не причастен к смерти Юнги. - Нет, замолчи, просто заткнись. - Хосок изо всех сил вертит головой из стороны в сторону, пытаясь вытряхнуть эти мысли из головы. Нет, все не так. Это его вина. Хосок не доглядел, Хосок позволил Юнги сесть за руль поздним вечером в дождь, когда дорога была едва ли лучше чем гололед. Мин спешил к нему. Чон ляпнул, что соскучился, и Юнги уехал от родителей среди ночи, а не утром, как планировал. Если бы только Хосок держал язык за зубами… Чимин прижимает содрогающееся тело к груди, стараясь взять хотя бы частицу той боли, что Хосок испытывал. Чон заходится в истерике, наконец давая волю эмоциям, впервые с той ночи, как его вызвали опознать бездыханное тело его возлюбленного. На похоронах он не проронил и слезинки, только сидел в углу, пялясь в одну точку, будто ожидая, что Юнги появится перед ним и объявит, что происходящее лишь глупый розыгрыш. Хосок себя заморозил в тот момент, запер в клетке собственных мыслей, истощающих его день за днем. Он не просил о помощи, но былое солнце больше не восходило со дна его глаз. Хосока, что раньше сиял, излучая тепло и радость, выключили, обнулили. И сейчас, Чимин будто разбил вазу, в которую по капле собиралась боль Хосока и она хлынула горным потоком, стекая по впалым щекам. - Плачь, Хоби-хен, плачь так сильно как только можешь. Отпусти эту боль, пускай слезы смоют ее с тебя, с твоей души. - Чимин гладил темную макушку, чувствуя как его рубашка стремительно намокала, но он не испытывал сожаления, лишь облегчение от того, что его друг наконец дал себе волю. Всхлипы утихали, оставляя за собой лишь тяжелое дыхание. Хосок медленно отстраняется от чужого плеча, вытирая рукавом белой рубашки мокрые щеки и глаза. Что-то внутри него вновь надломилось, маска треснула, пропуская свет и изливая соленую воду. Хосоку нужно выйти, ему нужен воздух, хотя бы один глоток напоследок. - Спасибо, Чимин, я… Скажи, Киму, что я заболел и уехал домой. Боюсь, я не смогу сегодня работать. - Чон сделал глубокий вдох и обернулся, спешно собирая вещи. - Хоби-хен, ты будешь в порядке? Может мне поехать с тобой? - Не переживай, я напишу тебе, как доберусь до дома. Мне просто нужно побыть одному. Покидая кабинет под обеспокоенный взгляд друга, в голове Хосока возникает лишь одно место, где бы он хотел оказаться прямо сейчас. Сердце отбивает неровный ритм о ребра, когда Чон садится в такси. Машина виляет по трассе, унося Хосока дальше от душного Сеула туда, где когда-то он мог дышать полной грудью. Чон закрывает глаза и откидывает голову на сиденье. За прошедший год, он даже в мыслях не говорил его имени или причину отсутствия. А сегодня, Чимин так просто взял и разбил этот хрупкий хрустальный шар, куда были заперты все воспоминания. Хосок опять задыхается, слезы продолжают катиться по щекам, будто кто-то сорвал плотину. Очередной поворот и он, наконец, выскакивает из автомобиля, стремительно направляясь в сторону моря. Здесь будто ничего и не изменилось: все тот же золотой песок, все те же волны неспешно ласкают берег, все же чайки кружат, разбавляя белый шум своими криками. Хосок сбрасывает туфли на ходу и заходит в воду сразу по колено. Холод пускает мурашки по всему телу от самых кончиков пальцев, мокрые штаны неприятно облепляют икры, но Чону плевать. Его дыхание наконец выравнивается, а мысли перестают разрывать черепную коробку. В голове только шум моря и крики чаек. Хосока начинает потряхивать от холода. Будь здесь Юнги, он бы непременно начал ругать его, взял бы на руки, замотал в теплы плед и отогревал бы замерзшие конечности, все время побуркивая себе под нос. Был бы Юнги…Хосок и подумать не мог, что провожая любимого на выходные к родителям, он прощается с Юнги навсегда. В ту ночь, они долго говорили по телефону, хоть и не виделись едва ли двое суток. Хосок лишь вскользь упомянул, что скучает. Одно слово и Юнги, не думая, сел за руль и помчался обратно в Сеул. Ночь была безлунной, дорога скользкой, скорость слишком высокой, а Юнги не был не таким искусным водителем, как следовало. Роковое стечение обстоятельств, судьба или чистая случайность - у Хосока не было ответа, но в ту ночь его душа покинула тело вместе с Юнги. Окоченевшие ноги подрагивают при каждом шаге. Хосок выходит из воды и устало опускается на песок. Солнце было еще высоко, но его осенние лучи едва грели. На самом деле, Хосоку кажется, что его уже ничто не согреет. Его тепло осталось в прошедшем октябре. Сидя на том же месте, где когда-то они были вдвоем, Чон и правда думает, что готов. Готов отпустить. Остатки его сердца крошатся в пыль - даже самое незначительное дуновение ветра и оно разлетится. Жизнь без Юнги никогда уже не станет прежней, никто не сможет заполнить пустоту в груди, но… Юнги действительно хотел что бы Хосок продолжал жить. Поэтому, утопая ногами в песке, глядя в небо и представляя, что где-то из-за облаков на него смотрит его возлюбленный, Хосок клянется. Клянется дышать, даже когда грудь сжимают тиски, выбивая весь воздух. Клянется радоваться: восходящим лучам, проливным дождям, чашке утреннего кофе. Клянется не убегать - от себя, от реальности. Смотря в бесконечную глубину, Хосок клянется жить.