Противоречия

Утренней почты сегодня было в несколько раз больше, чем обычно, и выглядела она гораздо ярче. Богатая текстура бумаги, фигурная высечка по краям, прикрепленные к посланиям лепестки цветов или даже целые бутоны. Кто-то умудрился прицепить к плотному листу небольшую золотую брошь с мелкими изумрудами. Все это великолепие венчало буйство красной сургучной печати с замысловатыми рисунками, узорами или инициалами. Губы Рене тронула легкая улыбка. Почти помимо ее воли. Девушка сладко потянулась, утопая в мягкости подушек и перин, в теплоте покрывал. Запах горячего черного чая, который Элиза принесла вместе с письмами, и легкая острота аромата корицы заполонили комнату. В камине бархатно потрескивал огонь. Служанка раздвинула тяжелые гардины, впуская в спальню герцогини мягкий рассеянный свет. За окном падали крупные снежинки, стекла были изрисованы инеем. Стояла середина февраля. Взбив подушки и устроившись чуть повыше на кровати, Рене открыла первое письмо, скрепленное, в отличие от остальных, не красной печатью, а чуть ли не нежно-розовой. Принц Филипп, ничего не стесняясь, слагал оды ее красоте, фигуре и грации, используя искусные двузначности, которые можно было одновременно принять как за намеки, так и за простую витиеватость фраз. Его послание словно и было призвано служить негласным вопросом — в одной интерпретации оно так и осталось бы простым поверхностным набором комплиментов, в другой — превратилось бы в приглашении к нечто большему. Это был истинный мастер-класс и образец чувственной корреспонденции, где на место ее имени можно было бы подставить любое другое — и смысл бы совсем не поменялся. Рене начала вскрывать конверт за конвертом. Шевалье де Лорен, видимо, перепутал любовное послание с исповедью перед Жаком-Бенинем, поделившись с ней всеми своими бесстыдными фантазиями и идеями для возможного будущего «концерта» их трио с Филиппом. Рене лишь покачала головой, чувствуя одновременно светлую грусть и небольшую тоску. Они «выступали» втроем всего один раз — больше года назад, но, казалось, что шевалье все еще надеялся на воссоединение. Катерина не написала ни строчки, зато оставила большой красный отпечаток своих губ прямо по центру плотной узорчатой бумаги. Герцогиня не смогла сдержать легкого смешка. Послание Армана ощущалось скорее дружеским, чем любовным, но излучало глубокое восхищение и привязанность. Некоторые письма были анонимны. Они же порой оказывались и наиболее откровенными. В самом плохом из возможных смыслов. Герцогиня неодобрительно сморщила нос. Одно послание и вовсе содержало длинную и слегка кривовато составленную поэму об Аполлоне и его трагической любви к Авроре, которую у него вероломно похитил Аид. Рене не стала ее дочитывать — этих незатейливых метафор было достаточно, чтобы понять, кто был отправителем. Среди всего букета нежных и страстных фраз, красноречивости и изысканности форм, а также периодической нелепицы и пошлости не было лишь одного. Острого, резкого, колючего, лишенного закруглений, стремительного почерка. Последнее письмо Александра пришло к ней около недели назад, и Рене была почти уверена, что он выбрал именно такое время для его отправки не случайно, словно бы давая понять, что ей не следует ничего ожидать в канун Валентинова дня. Она и не стала бы — знала его слишком хорошо. Бывший губернатор был далек от всяких банальностей, даже приятных. Ей не нужно было повторять дважды, она все поняла достаточно быстро — любовь могла существовать между ними в каждой мысли, в каждом порыве, в каждой мечте и в каждом желании, но не на словах. Здесь было место лишь тишине, тяжелой и напряженной, будто бы только и стремящейся разразиться громким признанием, но упорно сдерживаемой, игнорируемой. Незавершенной. Пока он не вернется ко двору, пока затерян на просторах огромного государства, которое Александр любил настолько сильно, что готов был озвучивать свои чувства к нему даже вербально, пока он ищет способ снискать королевское прощение. Пока он не вернется ко мне. Таков был концепт. И Рене принимала его. Герцогиня уже не чувствовала ни боли, ни обиды, ни горечи — лишь смирение. Александр просто был таким. И именно за все, кем он был, она его и любила. Даже за то, что последнее его послание впервые за два месяца не содержало ни слова о чувствах — все строки были лишь о телесности, о бесстыдных фантазиях, о распутных желаниях, о его глубокой и непреоборимой жажде к ней. Они словно откатились к началу, к моменту, когда началась их корреспонденция. Это был еще один защитный механизм — щит, который уберег бы его от сложного положения, а ее — от разочарования, именно в этот особо опасный период, когда любовь властвовала и пыталась просочиться во все поступки и слова, даже если никто не желал ее там видеть. Рене надеялась, что составленное ему в ответ письмо тоже придет чуть позже Дня влюбленных, потому что иначе Александр мог бы сделать вид, что никогда не получал его и проигнорировать все написанное. Она не хотела давить на него, как и просить чего-то, к чему он был не готов. В их жизни любовь не должна была принимать никакую конкретную форму. Ни словами, ни торжествами. Это были правила игры. Тяжело вздохнув, Рене потянулась к стоящей на прикроватной тумбочке чашке с чаем и сделала большой глоток. Мягкий вкус богато раскрывался на языке. Девушка собрала раскинутые на простынях письма в одну плотную стопку. Свесив ноги с кровати, она встала и размеренно прошла к письменному столу, чтобы спрятать все в нижний ящик, куда заглядывала нечасто. Снегопад за окном прекратился — из-за плотных облаков даже показалось такое редкое зимнее солнце. Сады Марли искрились под ним так, словно были покрыты алмазной пылью. Где-то в глубине поместья часы пробили двенадцать раз. Сегодняшнее празднество в Пале-Рояль должно было начаться через несколько часов. Ей нужно было подготовиться. Проходя мимо большого зеркала, Рене улыбнулась своему отражению, натягивая на себя привычную невозмутимую маску.

***

Бал Любви в этом году уступал, возможно, лишь нескольким самым пышным мероприятиям в Версале. Людовик не пожалел денег на излишества. Обилие красного и золотого бархата, букеты роз по всему периметру зала, их лепестки — под ногами. Десятки приглашенных актеров, облаченные в костюмы купидонов и херувимов, шутливо стреляли в гостей из лука бутонами цветов. Нежнейшие мелодии скрипки, флейты и клавесина разливались по всему огромному пространству, возносясь к высокому потолку, утопающему в пламени свечей огромных люстр. Маски, вихрь танцев, поэзия, вино. Литры вина. Сотни дам и кавалеров в своих лучших одеждах. Многие женщины гордо демонстрировали украшения, возможно, полученные лишь сегодня утром в качестве подарка. Прекрасная иллюзия мира, где возможно всё — от внезапно вспыхнувшей страсти до мгновенно зарождающихся романов. Здесь, среди роскоши и света, любовь могла быть одновременно и откровенной, и обманчивой, позволяя каждому скрыть свою истинную сущность или, наоборот, показать её всему миру. Всем, но не ей. Рене была одновременно близка и далека от всего происходящего. Ее платье могло посоревноваться в роскоши с нарядом самой королевы. Улыбка казалась такой же искренней и игривой, как у самых заядлых придворных кокеток. Движения — элегантнее и утонченнее танцовщиц королевского балета. Герцогиня благосклонно подавала руку все новому и новому кавалеру, парила по паркету в танце, уворачивалась от непрошенных поцелуев, заливисто смеялась и то и дело ловила на себе ревнивые взгляды Людовика, который каким-то образом умудрился узнать ее, несмотря на маску. Возможно, из-за родинки на щеке. Он не отпустил. Король все еще на что-то надеялся. Даже сейчас. Даже после стольких месяцев. Рене пыталась игнорировать его повышенное внимание, старалась получить столько удовольствия от празднества, сколько могла, пусть на балу и присутствовала лишь ее пустая оболочка, а не она сама. Ее душа была не здесь, а где-то далеко. За многие сотни лье от Парижа. Там, вдали, на ветреных морозных сырых пустошах Испанских Нидерландов, где Александр служил уже второй месяц. Ее душа тянулась к нему, затерянном на этом промерзлом севере. К его холодным грозовым серо-голубым глазам. Когда Рене вернулась назад в Марли, звезды ярко горели на небосклоне. К ночи небо расчистилось окончательно, герцогиня не помнила, когда в последний раз воздух и все вокруг было таким кристально-ясным. Поместье погрузилось в сонную безмятежность. Бонна, широко зевая и устало вздыхая, пожелала ей спокойной ночи и отправилась в свои покои. У герцогини и самой гудели ноги после многочасовых танцев и курсирования среди придворных с их праздными разговорами о многом и одновременно ни о чем, а все внутренности ныли из-за сегодня как-то по-особенному туго затянутого корсета. Рене с тоской посмотрела на ступени лестницы, ведущей на второй этаж. Девушка закатила глаза и, высоко приподняв голову, принялась по ним взбираться. К счастью, Элиза не спала, покорно дожидаясь ее возвращения в спальне. В камине все так же приятно потрескивали угли и пламя. Свечи мерцали на каждой поверхности. Комната была увита едва ощутимым запахом воска. Служанка мастерски боролась со шнуровкой ее платья, выпуская девушку из тисков навязанной моды. Тело пело, чувствуя освобождение. — Вы желаете еще чего-либо, Ваша Светлость? — учтиво поинтересовалась Элиза, складывая лиф, юбки и корсет вглубь высокого гардероба. — Быть может, ужин, чай или теплое молоко с медом на ночь? — Нет, благодарю, дорогая, — девушка мягко покачала головой, внимательно вглядываясь в свое отражение в зеркале над туалетным столиком и выпуская волосы из высокой прически. — Еды и питья мне на сегодня было достаточно. Можете быть свободной. — Как прикажите, мадемуазель, — служанка отвесила неловкий реверанс. — Пока Вы были на балу, посыльный приехал с еще одним письмом. Я положила его на Вашу прикроватную тумбочку. Спокойной ночи, Ваша Светлость! С этими словами девушка мягкой поступью вышла из спальни, чуть слышно прикрыв за собой дверь. Рене вытащила из локонов последние шпильки, позволив прядям мягко опасть вниз. Она вздохнула и покачала головой, теряясь в догадках, какой еще поклонник мог так запоздало опомниться и все же найти в себе желание настрочить ей несколько ничего не значащих строк. Надеюсь, хотя бы не Гуго. Поморщившись и несколько раз взбив пальцами водопад огненных волос, девушка прошла к кровати и подняла лежащий возле свечи конверт. Моей Аномалии Воздух застрял где-то на подступах к горлу. Острый, стремительный, резкий, колючий почерк. Частокол прямых негнущихся линий. Александр. Рене облизала пересохшие губы. Иногда казалось, что легче было предугадать развитие всего мира, чем хотя бы одно действие бывшего губернатора. Лицо начало само растягиваться в широкой улыбке. Полной теплоты, полной нежности, надежды и любви. Любви, о которой было запрещено говорить, но которая зрела внутри лишь сильней, вопреки всем условностям. А, возможно, и из-за них. Девушка дрожащими пальцами вскрыла простую бордовую сургучную печать без узоров или инициалов. Бумага тоже была самой обычной — никаких украшательств или излишеств. Не было ни фигурной высечки, ни бутонов цветов. Такое же послание, как и все другие, что она получала от него. Чувствуя трепет в груди и какую-то особую нервозность, которую был способен вызывать в ней лишь он, Рене опустила взгляд к строчкам: Рене, мой величайший парадокс, Я не люблю Вас. Никогда не любил. И никогда не полюблю. Таков сценарий всей моей жизни. Каждое слово — лишь элемент грандиозной иллюзии. Я не думаю о Вас. Это чистая правда. Момент, пронизанный глубочайшей истиной. Ваша улыбка не освещает мою Вселенную. Ваше отсутствие не омрачает ее. Я не нахожу утешения в Вашем смехе. Не познаю покоя в Ваших объятиях. Сны о Вас? Они не преследуют меня. Отчаяние от невозможности быть с Вами? Я его не испытываю и никогда не буду ему подвластен. Мне не нравится, что Вы видите меня насквозь. Не нравится, что Вы верите в меня, несмотря ни на что. Ваши прикосновения не воспламеняют мою душу, а Ваш голос не успокаивает мои самые глубинные страхи. Я не хочу впиться в Ваши полные губы, не хочу целовать их. Я не хочу проводить кончиками пальцев по Вашей родинке на левой щеке. Я не вспоминаю Ваши стоны, не вижу перед собой Ваши изумрудные глаза, полные желания и мольбы. Я не думаю о том, каково это — входить в Вас, обладать Вами, забываться с Вами. В Вас. Я не вспоминаю Ваш вкус на языке. Я не хочу вновь опуститься перед Вами на колени. Мне не нравится, что Вы смотрите на меня так, будто я единственный мужчина на Земле. И уж, конечно, мечты о том, что я проведу с Вами всю оставшуюся мне жизнь, не наполняют меня необъяснимой радостью. Мои легкие не сжимаются от одной только мысли о них. Я не люблю Ваш маньеризм, то, как Вы морщите нос, когда смеетесь, как вздымаются Ваши брови, как Вы надуваете губы, когда я в очередной раз поступаю не так, как Вы бы того хотели. Я не вспоминаю, как Вы танцевали одна в пустом бальном зале, который я арендовал для наших занятий год назад, когда думали, что никто не видит. Я ненавижу, когда Вы бросаете мне вызов, заставляя меня стараться и стремиться стать гораздо лучшим человеком, чем я думал, что когда-либо смогу быть. И меня совсем не радует осознание того, что Вы — моя, а я — Ваш. Мне не нравится, что сама только мысль об этом заставляет меня чувствовать себя непобедимым. Когда я говорю, будто не люблю Вас, то я хочу, чтобы Вы знали: это — самая большая искренность, на которую я способен. Я скрываюсь за противоречиями. «Я не люблю Вас» — это мантра, щит, ложь, которая скрывает правду. И мне нравится, что Вы делаете вид, будто верите в мой обман. Я люблю, что могу лгать Вам о том, будто не люблю Вас, Рене.

Ваш, во всех невысказанных истинах,

Александр

Девушка медленно осела на простыни, провела пальцами по его строчкам, представляя, что прикасается к нему самому. Ее сердце натужно стучало. Легкие сжимались. Живот скручивался. Было больно и прекрасно одновременно. Уникальное ощущение. Наверное, вся квинтэссенция ее чувств к нему. Александру не было равных в его играх, в его трюках с полуправдой, в его противоречиях, в его перетасовке смыслов и слов. В этом письме нельзя было бы заменить ни ее, ни его имя, чтобы не утратить сути и содержания. Эти строки могли принадлежать только им двоим во всей Вселенной и никому больше. Улыбаясь все шире, все счастливее, все беззаботнее, Рене опала на подушки. Ее волосы рассыпались огненным вихрем по белоснежному шелку. С губ сорвался мягкий, хрупкий смешок. Девичий, мечтательный. Она бережно сложила письмо Александра и, перевернувшись на бок, оставила на подушке возле себя. Сейчас ей казалось, что это послание настолько важно, что ему не место даже в верхнем ящике ее письменного стола, где она хранила все остальные его письма. Рене, продолжая улыбаться, смотрела на грубую бумагу — долго, неотрывно, почти не моргая. В голове мелькали слова ее будущего ответа, сливались в предложения. Десятки вариантов, все новые и новые признания, парадоксальные словосочетания, жонглирование смыслами. Игры, которые он так любил. От которых и она сама неожиданно начала получать удовольствие. Противоречия. Но окончание своего послания герцогиня уже знала. Я тоже не люблю Вас, Александр. Никогда не любила и никогда не полюблю.

Ваша лгунья,

Рене