Я боюсь, что ты не будешь ждать меня на другой стороне

Каэтана никогда не умела подолгу сидеть спокойно. Иногда она думала, что в прошлой жизни была птицей. Птицей с тонкими ногами и инстинктивно хлопающими нервными крыльями, покрывающей милю в минуту в надежде достичь вовремя некой точки и не чувствующей себя полностью свободной, пока не воспарит над облаками. Каэтана лишена этой роскоши — возможности сбежать — в любом из аспектов своей жизни, вот и приспособилась вместо крыльев использовать хобби. Свои нервные руки она успокаивает аккуратными стежками, а новые дизайнерские идеи облегчают тревогу, терзающую её мозг. Из-за этой врождённой неспособности расслабиться Каэтана проводит долгие ночи у рабочего стола, пока весь остальной мир спит. Сегодняшняя ночь ничем не отличается. Занятие на этот вечер — черновой набросок розового тюлевого платья, которое она надеется закончить к выпускному, дню настолько далеко в будущем, что ей трудно представить его в своих мечтах. Но грандиозность замысла и то, как много времени потребует воплощение, пугают Кайе, вынуждая сгорбиться над слегка помятой бумагой с коротким карандашом в одной руке и почти допитым чёрным чаем в другой, пока часы перед ней тикают, с каждой секундой приближая её к завтрашнему дню. То, насколько безмятежной может быть глубокая ночная тишина, когда самый громкий шум — прищепка, выпавшая из её руки, — почти умиротворяет. Резкий контраст с шумным утром, когда вокруг хлопают шкафчики, яростно перешептываются школьники, тяжело стучат пока каменной плитке каблуки. В безлюдной тишине эхо разносится так глубоко, что Каэтана почти дрожит. И это делает внезапный стук в дверь ещё более резким. Каэтана срывается со стула, пытаясь добраться до источника шума прежде, чем он разнесется по всей квартире и разбудит остальных, мирно спящих в своих постелях. В спешке она на свой страх и риск открывает дверь, не глядя в глазок, и мысленно готовится к чему угодно. Она пытается вспомнить, когда им последний раз приходил белый конверт, и молится, чтобы мама оплатила достаточно счетов и домовладелец не явился к ним на ночь глядя с требованием съехать. Но то, что она обнаруживает на пороге, намного, намного хуже. — Поло, что случилось? Слова срываются с её губ прежде, чем она успевает прикусить язык. Вопрос риторический, не нужно быть гением, чтобы догадаться о последствиях встречи Поло и Гусмана — достаточно бросить взгляд на Поло: весь дрожит, глаза опухли, дорожки слез стекают по лицу, щеки ввалились. — Поло, — повторяет она вопросительно и уже тише — шок от его внезапного появления исчез и уступил место беспокойству. Поло пытается что-то сказать, и Каэтана смотрит, как он открывает рот раз, другой, но не произносит ни единого слова. Тревога, скручивающаяся в узел у Кайе внутри, только усиливается, когда Поло смотрит на неё — в его взгляде нет ничего, кроме усталости. Кажется, он покачивается на ветру, слишком слабый, чтобы стоять прямо — будто уже то, что он добрался до её дома, потребовало чрезмерных усилий, и он готов рассыпаться в прах. Она не в силах на это смотреть. Не раздумывая, Каэтана обнимает Поло. Пожалуй, малость слишком небрежно, учитывая, что на нём словно висит невидимая табличка «осторожно, хрупкое». Он слегка вздрагивает в ответ, подтверждая её подозрения, и Каэтане приходится ослабить объятие. — Кайе, — выдыхает он ей в шею — его лицо, влажное от слёз, прижимается к её обнажённой коже, вызывая мурашки вдоль позвоночника, и Каэтана готова поклясться, что никогда не слышала более печального звука. При виде Поло в таком состоянии, почти обезумевшего, словно приходит в действие инстинктивная часть её мозга — быть может, та самая, что и в ту ночь, когда он пытался убить себя и чуть не утонул, — та, что заставляет её действовать на чистом адреналине. Каэтана двигается бессознательно, будто ведомая лишь своей интуицией и неукротимой потребностью унять исходящую от Поло боль. Она берёт его за руку и уводит из квартиры, даже не пытаясь захватить пальто для него, зная, что его собственное, пусть и промокшее, согреет его лучше, чем что угодно в её шкафу. У маленького пруда на углу её дома она осторожно усаживает Поло на холодную металлическую скамейку. Ничего особенного: и близко не тот вид, который открывается из окна спальни Поло, но здесь тихо — не считая нескольких жужжащих вокруг них кровожадных комаров — и спокойно, особенно если сосредоточиться на том, как ветер слегка колышет водную гладь. У Каэтаны сложилось впечатление, что Поло ценит такие вещи больше яркой красоты. — Ты была права, — со стыдом признает он — первое связное предложение, сорвавшееся с его губ. Неудивительно, думает она, что для него сейчас важнее правота другого человека, а не собственное благополучие. Она почти чувствует, как его сердце хаотично бьётся под кожей — словно рябь на поверхности пруда в тот момент, когда камень разрезает воду. Следующее предложение немногим лучше. Оно настолько наполнено паникой, каждое слово произносится так нетвёрдо и с таким отчаянием, что, по мнению Каэтаны, вряд ли это вообще можно определить как предложение. — Он не... Когда я приехал.... — Всё хорошо, — тут же прерывает она Поло. Эгоистично заставлять его нести весь груз того, что гнетёт его, в полном одиночестве, но хотя бы одному из них сейчас нужно быть в норме, а она-то точно не будет, если услышит, что Гусман с ним сделал. Ей всегда нравилось, как каждая эмоция немедленно отображалась у Поло на лице. Она не часто видела это у других: и там, откуда она пришла, и внутри источавших мороз школьных стен, где каждый фасад — каждой династии — казалось, грозил обрушиться от едва заметной перемены выражения лица. Но сейчас это больше не кажется ей милым. Не после того, как она много раз видела это выражение лица, будто что-то рушится у Поло внутри, прямо как сейчас, когда он бормочет: «Я не могу поверить, я не сознавал...» Его руки так трясутся, что она берёт их в свои, но её собственные слишком малы, чтобы унять эту дрожь, и они оба нервно вздрагивают каждый раз, когда Поло потряхивает особенно сильно. Слишком много несчастий и кофеина помутили её разум, с беспокойством сознаёт она всё острее, глядя на Поло. Каэтана заставляет себя найти ложное утешение в том, что это с ней не впервой. Поло того гляди слетит с катушек, и она пытается удержать его от этого хотя бы чуточку дольше. Эту роль Каэтана знает хорошо, её навыки обмана — не что иное, как практика, и это делает её лучшей актрисой, какую этот город когда-либо знал. Если это кому и по силам, то ей. Когда-то Поло вызывал у неё мысли о тепле, но теперь всё, что она чувствует, — ледяной холод, когда её пальцы скользят вверх по его спине и зарываются в волосы на затылке. Ей не нужно притягивать Поло к себе — он и так сворачивается рядом клубочком. — Я думаю, ты знал, — начинает она намеренно мягко, подыгрывая ему, — глубоко внутри. Просто был ослеплён надеждой. В этом была ещё одна трагедия Поло Бенавента: он так и не смог избавиться от желания наивно надеяться. Он пронёс это стремление через всё детство, и ничьи злые руки не разрушили этот иллюзорный концепт для него; Поло избежал этого — не то что Кайе. До настоящего момента. Вселенная оказалась менее сурова к нему, только сейчас показывая реальность, где он вынужден был столкнуться с жестокими последствиями своих жестоких поступков. К такому его жизнь не готовила. Каэтана ничего не может с собой поделать: она одновременно жалеет Поло и завидует ему. Поло в ответ сильнее стискивает её плечо рукой, словно боится, что она достаточно бессердечна, чтобы бросить его в таком состоянии. Как будто уже знает по опыту. — Ты, должно быть, думаешь, что я идиот, — глухо бормочет он. Она не может сказать, намеренно ли Поло это делает: каждый раз, когда в повисшей между ними тишине он шепчет что-то самоуничижительное, в его голосе слышится отчаянная надежда, что она быстро опровергнет его слова. Кааэтана бы вздохнула в ответ, если б не опасалась, что мягкий вздох усилит и без того растущую ненависть к себе, которая уже поглощает его разум. И она уже уяснила, что, если не будет осторожна, утешая Поло, это может привести её не туда. В первый раз, когда она показала ему собственную уязвимость, всё прошло гладко, но это не значит, что она собирается повторять эту ошибку дважды. — Я думаю, — начинает Каэтана намеренно неопределённо, — что, если бы у меня был кто-то настолько дорогой, как твои друзья для тебя, я бы сделала всё, чтобы удержать их в моей жизни. Каэтана не произносит «ты всё, что у меня есть» или «я знаю, я не более, чем временное утешение для тебя, но ты единственный человек, кто когда-либо видел меня по-настоящему». Нет, она позволяет этим словам умереть на кончике языка, наполняя рот горечью. «Я не могу винить тебя — я бы сделала гораздо, гораздо более глупые вещи, лишь бы ты оставался моим». Она не позволяет этой мысли даже коснуться своих губ и, моргнув, стряхивает её прочь. Благодарный звук, который вырывается у Поло, когда он поворачивается к Каэтане, прижимаясь носом к её челюсти, подтверждает, что она приняла правильное решение. Вздох облегчения Кайе теряется между прядями скользких от пота волос Поло. Уже когда она думает, что он достаточно устал и ей нужно как-то уложить его в постель, Поло шепчет второе за ночь признание в изгиб её шеи: — Иногда у меня такое чувство, будто я всё ещё под водой — жду, когда у меня закончится воздух. Каэтана чувствует, как у неё в груди всё сжимается от этой мысли. Она позволяет свежему ночному воздуху проникнуть ей в горло и болезненно сглатывает, прежде чем ответить: — Тогда возьми немного моего, — и добавляет: — Как в прошлый раз. Каэтана не такая смелая, как её слова, так что она скрывает сомнения за импульсивными действиями и тянет Поло вслед за собой вниз, на металлические рёбра скамейки. Он вырывается из своего укрытия в её объятиях, и она сопротивляется желанию не отпустить его. Расстояние между ними невелико, но эффект незамедлителен: Кайе обхватывает себя руками, ощущая, что ветер пронизывает её до костей. Поло не поправляет прядь волос Кайе и, убедившись, что она смотрит на него, говорит: — Я уже взял у тебя слишком много. Он улыбается ей, но так грустно — уголки рта почти опущены, — что она не может смотреть на это и секундой дольше и мягко целует его, замечая: — Я взяла не меньше — ваш банковский счёт может это подтвердить. Поло издает смешок — она знает: больше чтобы её порадовать, нежели искренне, ведь он обычно ненавидит любые упоминания его денежной помощи и всего, что с этим связано, но наслаждается этим звуком всё равно. Металл скамейки неумолимо впивается ей в спину, и она думает, что Поло сейчас так же неудобно, как и ей. Если бы это зависело от него, они бы, возможно, просто остались здесь на всю ночь: совесть Поло напоминает о себе в каждой ситуации, когда у него есть возможность наказать себя. Каэтана знает: он думает, что не заслуживает даже чего-то столь незначительного, как минутный комфорт — и оттого ещё более настойчива в стремлении дать ему это. Поло не возражает, когда она убирает его руку, мягко постукивающую по её ноге, но тянет Кайе назад, когда она пытается встать. Она вырывается, и он делает глубокий вдох, словно набираясь смелости, прежде чем попросить: — Можем мы... просто побыть здесь ещё? Хочу посмотреть на тебя здесь ещё немного. Поло обхватывает её обеими руками за талию и усаживает рядом с собой прежде, чем она успевает выразить протест. Он скользит рукой вверх по её плечу, гладит её волосы, улыбаясь, пока пытается привести в порядок её влажные кудряшки. В том, как он смотрит на неё, есть что-то особенное, словно он пытается запомнить её черты, и Каэтана, хоть убей, не может понять, почему это её пугает. Паника сворачивается тугим узлом в животе — ей не нравится окончательность во взгляде Поло, не нравится тишина этого момента, которую могут нарушить разве что её резкий вздох да отдалённый стрёкот сверчков. Она пытается справиться с дискомфортом, выставив между ними руку с оттопыренным в сторону Поло мизинцем. Жест столь внезапный, что застает Поло врасплох, и его напряжённые плечи чуточку расслабляются. Он наклоняет голову набок, вопросительно глядя на неё, и Кайе использует это как разрешение крепко схватить его запястье другой рукой, показывая, чего она хочет от него. — Разве не принято говорить людям, что они обещают, прежде, чем они поклянутся? — спрашивает Поло. — Не доверяешь мне? — с притворной обидой интересуется она. — Я не знаю, — говорит он задумчиво, и его голос дразнит, пока эхо танцует вокруг них. — Это большая ответственность. Она почти инстинктивно дуется в ответ, но не может заставить себя разозлиться по-настоящему — не тогда, когда Поло, кажется, возвращается к версии себя до инцидента в доме Гусмана. В конце концов, её недовольство заставляет его наконец скрестить свой мизинец с её. Его густые, расходящиеся веером ресницы скрывают его взгляд от неё. Он опускает голову, пытаясь спрятать улыбку, но так сияет, что Каэтана замечает её всё равно. Она обращает внимание на их сцепленные руки, на пурпурные вены под его нежной кожей, на то, что костяшки пальцев Поло покрыты синяками. — Скажешь мне, что я пообещал только что? — спрашивает он снова — мягче и нежнее, чем в первый раз. — Прийти ко мне в следующий раз, когда ты почувствуешь, что у тебя заканчивается воздух, и позволить мне помочь и одолжить тебе немного своего, — отвечает Каэтана. Она не смотрит на него — не хочет видеть выражение тоскливого отчаяния, разливающееся по его лицу. — Кайе, — умоляет он. — Ты уже пообещал, — напоминает она, уверенная, что может обмануть его и заставить выполнить её требования. Каэтана знает, что это по-детски — искать призрачный комфорт в чужом обещании. К тому же каждый раз, как кто-то что-то ей обещал, это заканчивалось катастрофическим разочарованием. Обещания — не что иное как ложь, завернутая в фольгу и перевязанная золотой лентой. Она забывает об этом на мгновение, когда смотрит, как Поло высвобождает свои пальцы, переплетенные с её, и его глаза мягко вспыхивают, прежде чем он берёт Кайе за руку и прижимается губами к тыльной стороне её ладони. — Ну ладно, становится прохладно. — Кайе тянет его за руку. Мурашки покрывают её тело, но она не уверена, что может винить в этом ночной холод. Поло хмурится, но всё равно следует за Кайе. — Не хочу пока идти домой, — говорит он раздражённо. Она ярко улыбается. — Ты можешь остаться на ночь со мной, — и, как будто это только пришло ей в голову, добавляет: — А утром ускользнёшь потихоньку. Он смотрит на неё, щурясь: — Не думал, что от твоей мамы нужно прятаться. — Не нужно, — признаёт Каэтана. Когда Поло выгибает бровь, она улыбается шире и шепчет, будто открывая огромный секрет: — Но разве так не куда более волнующе? Я всегда хотела прятать дома бойфренда. Уголок его рта дергаётся, пока он пытается понять, говорит она серьёзно или нет. Она серьёзна. Поло закусывает губу и качает головой не более пяти секунд — Каэтана считает каждую, — прежде чем смех срывается с его губ. Настоящий смех на этот раз. И она знает, несмотря на то, что мозг пытается обмануть её месяцы спустя, когда Поло в четырёх футах под землёй и не может подтвердить это сам, что в течение тех немногих моментов, когда они скользили под её простынями и смотрели на луну, освещающую бледные выцветшие обои, ничто его не беспокоило. Ошибка Кайе приносит ей целую жизнь воспоминаний о той ночи. Когда так влажно и душно, что даже уличный воздух, проникающий через треснувшее окно, не помогает Кайе успокоится и уснуть. Она утешает себя чувством вины за то, что не была достаточно хороша для него — не настолько, чтобы он остался. Это её наказание, говорит она себе, за то, что слишком нуждалась в нём, была слишком отчаянной, слишком эгоистичной, за то, что взяла на себя его боль и роль спасительницы. Жизнь Каэтаны полна мимолётных возможностей счастья, каждая из которых ускользает сквозь пальцы. То, что её первая любовь пополнила этот список, было неизбежно, потому что Поло удалось сбежать, а Каэтана всё ещё прочно прикована к реальности.