Сломанный

Князь сидит неподвижно, стараясь лишний раз не моргать. В голове чуть шумит в силу абсурда происходящего. Ему даже не смешно, а по настоящему страшно. Что-то внутри скребет и кричит, говоря о том, что это уже точно будет перебором. Это неправильно, нехорошо, это запрещено. Но вот Мише, например, все равно. Он сидит напротив него, а глаза горят блеском нездоровым. Улыбка нагло пробирается на его лицо, не собираясь сползать. От Горшенева пахнет, нет, просто несет опасностью. Смех у него хриплый, жуткий, Андрею банально некомфортно рядом с ним. Сознание твердит о том, что бежать пора прямо сейчас. — Давай, Дюх. Это нормальная тема, — Горшок говорит медленно, перекатывая звуки на языке. — Я не знаю, Мих. Стремно, — тихо отзывается Князев. — Они легкие. Не возьмет сильно. Расслабимся, ты, может, напишешь чего гениального. Часто говорят, что хиты достигаются таким путем, — Горшеневу важно уломать его. Он хочет вместе. Одному упарываться никогда не было в кайф. Зато с Андреем будет по другому. — Миш… Князев смотрит на него в упор. Страшно ему черту переходить. Чертовски страшно. Мозг адекватно настаивает на том, что надо отказаться. Но что-то внутри подначивает. Любопытно же. Тем более, Горшок под боком, он знает, как и что. — Я уже пробовал это. Все было нормально, не бойся. Я же шарю, как оно работает, — Миша старается убедить Андрея всеми силами. Конечно, он пробовал. Только промолчит о том, что в прошлый раз он словил бледного. Шептал в бреду несвязные слова, видел галлюцинации, валялся заблеванный у туалета, пытаясь разобрать, где рвота, а где кровь от его разбитого об косяк носа. Кишки словно вывернули наизнанку, а во рту металлический привкус снова заставлял склоняться над унитазом, пока живот стягивало адски болезненной судорогой. Было отвратительно. Вся одежда в грязи, крови и рвоте, а ему дела не было. Он ловил хорошие такие трипы, тихо мучаясь, а после отходил еще дня три. Никто не мог понять, почему Миша не появлялся на репетициях, ведь Татьяна Ивановна лишь пожимала плечами, мол, Горшок спит. Он и правда спал, только вот неестественно много. Сил не было ни на что. Он только спал и выходил из комнаты лишь для того, чтобы доползти до туалета. Больше ничего не хотелось. Даже от еды приходилось отказываться, уверяя маму, что все в порядке, просто не очень хорошо себя чувствует. А в голове всплывали яркие сны, которые появлялись после той ночи. Хотелось снова. Поэтому он потратился до неприличного много на несколько часов радости. Андрей смотрит на его сияющие в предвкушении глаза, видит его чуть потрясывающиеся руки, взбалмошенную голову. Миша уже давно не выглядит собой. Все внутри говорит о том, что надо отказаться. Что это погубит. Что так нельзя. Поэтому Князь принимает решение, тяжело вздыхая. — Хорошо. Я готов.

***

— Перельешь воду, лады? Миша стоит у раковины, сильнее сжимая руки, пока камень в его ладонях не разламывается пополам. Внутри что-то небольшое, замотанное в желтую изоленту. То, что надо. Он отмывает с рук остатки грязи, переползая за стол и пытается размотать липкую ленту, наблюдая за Князевым. Андрей переливает из бутылки воду в тазик, доливая еще из раковины, чтобы тара была практически полная. Он ставит таз на стол, вопросительно глядя на Горшенева. — Теперь бутылку разрезай. Вот тут, — Миша тычет в нужное место на пластике, и Князь покорно отделяет нужную часть, — Крышку мне передай, еще фольгу надо, изоленту, зажигалку и ножик, который не жалко будет. Андрей только кивает, отправляясь вглубь квартиры, чтобы найти нужные вещи. Повезло быстрее ему: родители уехали на дачу, оставив сына на неделю в городе. Поэтому свой план Миша решил осуществить буквально на первый же день Князевского одиночества. Андрей знает, что сейчас у него еще есть шанс отказаться. Он может сказать, мол, сворачивайся, Мих, оно нам не надо. Но что-то его останавливает. Интерес в борьбе со страхом все равно держит верх. Миша ловко делает дырки в крышечке бутылки, обматывая её фольгой, перед этим проводя с ней прочие манипуляции. Он довольно ставит вещь на стол, возвращаясь к вскрытию пакетика, который уже был освобожден от изоленты. Выглядит он совсем не примечательно, но цвет в глазах отражается, оседая в подсознании и вновь давая сигнал о том, что это опасно. Он распаковывает маленький желтый зип-пакет. Внутри странный брикетик, который Горшок аккуратно расправляет, и взору является два маленьких листика. — Это… Оно? — тихо спрашивает Андрей, рассматривая то, что находится у Горшка в руке. — Да. Бошки, — сухо кидает Миша, хватая маленькие ножницы, — Осталось только измельчить. Горшок аккуратно режет листья на маленькие кусочки, и у Князева в голове не укладывается, что это может быть отравой. Это слишком безобидно выглядит. Он просто заторможенно наблюдает, как Миша берет щепотку травы, кладет на дно крышечки, подбирая зажигалку. Подносит к самому носу Андрея, заставляя вдохнуть запах. Так пахнет жженый мусор. Так пахнет сожженная жизнь. — Чувствуешь? — утробно мурчит Горшок. — Чувствую, — хрипло отзывается Князь. От этого запаха что-то скручивается внутри. Ощущение, что случится что-то нехорошее. Но он старается отогнать эти мысли. Горшок сказал, что если думать о плохом, то плохое и произойдет. Нервничать нельзя. Психика тебя поведет по этой дороге и будет реагировать на каждую твою мысль, осуществляя её. Подумаешь о том, что может затошнить — затошнит. Подумаешь о приходе — словишь. Он лишь наблюдает, как Миша, словно в замедленном действии, начинает магию. Горшок берет крышку, лишь чуть-чуть накручивая ее на горлышко части бутылки. Опускает бутылку в таз с водой, чуть придерживая её. Поджигает траву, и Андрей наблюдает, как в пространство за пластиком над водой проникает густой дым, словно избегая водной глади, поднимается выше, но из бутылки не выходит. — Наблюдай, — почти бесшумно бросает Миша. У него глаза блестят так странно-страшно. Он будто Андрея хочет вывернуть изнутри. Неотрывно глядит, да так, что у Князя сердце скручивается. За Горшком он даже в ад готов идти. Миша откручивает крышку, быстро припадая губами к горлышку, втягивая шумно весь дым, пока вода спешно поднимается следом. Но он вовремя отстраняется, довольно выдыхая. — Видишь? Всё просто, — улыбается он, подзывая Андрея ближе, — Не бойся. Князь подходит, пока Горшенев стряхивает на салфетку жженую траву, засыпая новую партию. Он надевает крышку обратно, жестом показывая, чтобы Андрей взял бутылку в руки. — Только не опускай её. Иначе всё пропадет, — предупреждает Миша и поджигает содержимое крышечки. У Андрея колотится сердце. Это первый раз, когда он притрагивается к наркотикам, и ничего страшнее с ним еще не происходило. А еще потому, что рядом Миша. От этого тоже немного страшно. Он видел его угашенным много раз, но Князь-то всё то время был трезвый. А Миша нет. Под действием алкоголя Горшенев становится искренним, позволяя порой себе слишком многое. Благо, на утро он это не помнит. А Андрей помнит. Хранит бережно в памяти, не позволяя забыться таким моментам, когда чужие руки были не там, где должны быть руки у друзей. Тем более, одного с тобой пола. Когда чужие губы целовали, но не какую-то новую девчонку, а его, Андрея. Но это было по пьяни. Всегда тогда, когда Миша абсолютно в стельку. И Князев никогда не позволял ему идти дальше. Потому что не хочет так. Хочет по нормальному, но в нормальное время Горшок никогда бы не стал таким для него. Потому что Горшок, блять, гетеро. И в этом Андрей уверен. Он делает затяжку. Аккуратно, даже не касаясь горлышка, втягивает дым в легкие, тут же выдыхая его. По лицу Миши видно, что он недоволен таким положением дел. Поэтому бросает лишь жесткое: «Давай еще», параллельно накручивая крышку и дожигая остатки. Тогда Князь делает затяжку плотнее, но не рассчитывает, и вода вдруг втягивается вместе с дымом. Он отчаянно кашляет, отплевываясь от жидкости, пока Горшенев заливисто смеется. Андрей хватает со стола молоко, пытаясь сгладить им режущую боль в горле. Помогает немного, отчего становится легче. Правда, пробуждается еще кое-что. Голод. — Давай еще, плохо пошло, — торопит Миша, и Князь оборачивается, видя, что тот уже подготовил все для новой затяжки. Больше не хочется, но ради Горшка он идет ближе. На третий раз затяжка выходит хорошей. Андрей медленно выдыхает дым, усаживаясь на стул. Смотрит на то, как Горшенев делает еще пару затяжек, после чего опускается рядом, вальяжно облокачиваясь на стену. — Сейчас, подожди пять минут. Ты поймешь… Последнее слово Миша растягивает, блаженно улыбаясь. Князю вдруг кажется это смешным, отчего он тихо прыскает в кулак. Горшок глядит на него с удивлением всего пару секунд, а потом и сам сыпется, хохочет заливисто, закрывая лицо руками, что побуждает Андрея смеяться больше и больше. Они даже не говорят ничего. Просто смотрят друг на друга и смеются. Князев не понимает, почему ему смешно. Он просто не может остановиться, даже слов не надо, чтобы просто смеяться. Ему легко. Дышится хорошо, и словно существовать легче становится. Правда, кое-что снова не дает покоя. Голод. — Мих, кушать что-то охота, — тихо просит Князь. Горшок даже ничего не произносит, лишь поднимается, заглядывая в холодильник. Там ничего особо не находилось, поэтому Миша полез в морозилку, вытащил оттуда пельмени и запихнул их под подмышку, параллельно захватывая в две руки четыре яйца. Ловко закрывает холодильник, добираясь до стола, пока Князь ставит чайник с водой и сковородку на плиту. Горшенев приносит еще колбасы с помидором, успевая их нарезать. Далее просто кидает их на сковородку, залитую маслом, обжаривая слегка и разбивая туда яйца. Простая яичница оказывается даже слишком вкусной. Князь чуть ли не давится, буквально заглатывая пищу. Хочется еще. Горшок ставит кастрюлю, заливая туда кипяток из чайника, после чего закидывает пельмени, пару минут помешивая и оставляя их вариться. Запах пищи слишком сильно играет на желудке Андрея, поэтому он просто хватает колбасу, отрезая себе большой кусок. Он ест жадно, будто до этого его морили голодом несколько дней. А Миша продолжает смеяться. Сумасшедший. — Кушай, кушай. Потом еще захочешь. Опрометчиво мы, конечно, ничего не купили, — Горшок гладит его по голове, вынуждая Андрея замереть. Он медленно переводит взгляд на Мишу, фокусируя взгляд на его глазах. С виду с ними всё в порядке, но Горшенев вдруг мельком глядит на потолок, позволяя Князеву вздрогнуть. Белок вокруг сосудов окрасился в красный, совсем не здоровый цвет. Миша накурен еще хлеще, чем Андрей. Гораздо. Пельмени покорно лежат в тарелке, из которой их быстро таскают Миша и Андрей, Они разговаривают ни о чем, потому что в таком состоянии забивать себе голову чем-то серьезным просто не хотелось. Горшок бегло глядит на часы, вдруг поднимаясь. — Я еще сделаю, будешь? — смотрит на него в упор Миша. — Ну… Час же где-то прошел, в целом, можно. Горшок хмыкает. Андрей даже не догадывается, что прошло лишь порядка двадцати минут после того, как они приняли первый раз. Время в этом состоянии тянется критически медленно. Когда тебе кажется, что прошло полжизни, на деле проходит лишь около четверти часа. Миша вновь поджигает водник, впуская концентрированный отравленный воздух в свои легкие. Князь идёт следом, но все еще боится делать большие затяжки. И его вполне можно понять. Как Горшенев и говорил, он чувствует приятное расслабление, и больше не надо. Просто ощущать, что наконец-то хорошо и можно не думать о другом. О том, что тревожит и не дает покоя, о том, что разъедает изнутри. Просто сидеть и наслаждаться моментом рядом с Мишей. А тот глядит на Князя своими огромными глазами-безднами, и не поймешь совсем, что у него в голове творится. От этого снова хочется смеяться, и Андрей не в силах себя сдерживать. Уголок рта Горшка дергается, следом искривляясь в усмешке. До Князева не сразу доходит, что Горшенев оказался как-то слишком близко. Он кидает взгляд на стоящий позади него водник. Потом на Мишу. Потом снова на водник и снова на Мишу. В квартире повисает гробовая тишина. Такая, что слышно, как в голове Андрея щелкают и гудят шестеренки. Он не понимает. Что-то не так. Это видно по взгляду, по виду, по всему. Князь чувствует. Ощущает всеми клеточками тела, что всё не так, как надо. Неправильно. Опасно. — Мих? — тихо зовёт его Андрей. Миша молчит. Улыбается криво, но молчит. Он угашен почти в ничто. И Князев этого сразу почему-то не заметил. Ему казалось, что они выкурили одинаково. Но, бросив взгляд на стол и пакетик, вдруг понимает, что тот пуст. Абсолютно. Андрей вновь переводит взгляд на Мишу. А тот тянется к нему, хватая за руку и рывком поднимая со стула. — Что ты делаешь? — из уст Князя это звучит жалко. Ему становится банально страшно от поведения Горшка. — Тебе понравится, — хрипит Миша. Его голос неестественный, не его Миши, а какого-то другого, совсем не того, которого Князев так долго знал. Горшенева будто подменили. Он часто бывал резким и грубым, но не с Андреем. Андреем он дорожил, даже во время перепалок лишнего не позволял, контролировал себя. А сейчас он жестко сжимает его запястье, тащит вглубь квартиры, пока непонимающий Князь просто хлопает глазами. Он понимает, что в таком состоянии сделать ничего не сможет. Эффект наркотика вновь обрушивается, заставляя тело не слушаться хозяина. Андрей не может вырвать руку или упереться, чтобы Горшок не тянул его вперёд. Он просто покорно идёт, задавая один и тот же вопрос, который озвучил ранее. Но Миша молчит. Он буквально силой втаскивает Князя в его собственную комнату, толкая на кровать и тут же забираясь сверху. Андрей не понимает ровным счетом ничего. Зачем Горшенев это делает? Почему так? Что вообще…? Нет, Князев не хочет в это верить. Миша не станет. По многим причинам не станет. Только вот правда упирается Андрею в бедро, пока её обладатель буквально разрывает на Князе футболку, тут же больно кусая сосок. Андрей вскрикивает, но Горшок только зажимает ему рот рукой, но тут же её убирает. — Что ты, блять, творишь?! — это последняя капля мужества, оставшаяся в Князе. Она утекает также быстро, как и появляется резкое осознание того, что с ним будут сейчас делать. — Расслабься, принцесса. Тебе понравится, — Миша скалится, обнажая недостающие зубы. Он выглядит пугающе. Крайне пугающе. От такого Миши хочется убежать, скрыться, спрятаться. Но он крепко держит тело под ним. — Я не хочу, слышишь?! Не хочу! — кричит на него Андрей, надеясь, что до угашенного мозга дойдет. Но доходит лишь резкий удар по щеке, заставляющий сознание слегка поплыть. Горшок только что ударил его. Дал хорошую такую затрещину. Но до этого он никогда не трогал его, даже когда был пьяный в стельку. Никогда. Князю хочется реветь. От ужаса, страха и тотального отчаяния. Он пытается противиться, но выходит плохо. Силы появляются вновь, когда Миша стягивает с него штаны. Резко и быстро. Андрей моментально подскакивает, пытаясь ударить в ответ. Горшок ловит его руку, перехватывает, не позволяя нанести удар или хотя бы дезориентировать. Он знал, что Князев будет сопротивляться. Только такой расклад в его планы не входил. Он ловко выкручивает чужие руки, тут же опрокидывая тело на кровать и прижимая ладонью. Андрей чувствует, словно рука на его спине сейчас прожжет кожу. Он лежит, упираясь коленями в живот, пока с его задницы рывком стягивают белье и разрывают его. Князь вновь пытается дернуться, но не выходит. Тогда становится совсем страшно. — Миш… Миш, не надо, пожалуйста! — молит Андрей. Он готов ползать на коленях. Но он не хочет, чтобы происходящее продолжилось. Это грязно, мерзко, неприятно. Это неправильно, — Миш, остановись… — Завали ебало! — рявкает Горшок. Слезы горячим потоком текут по щекам Князева. Он больше не в силах сдерживать их. Слышит, как щелкает ширинка, как возятся сзади, чувствует пульсирующую плоть, прижатую к ягодице. Внутри все холодеет и, кажется, еще что-то умирает. Андрей бы рад ничего не чувствовать и ничего не помнить. Но эту боль забыть невозможно. Она разрывает изнутри, заставляя орать, но Миша вновь бьет его, затыкая рот ладонью и прижимая к себе. Насухо, без какой-либо смазки, больно и быстро. У Князева даже мелькает мысль о том, насколько же Горшку не мерзко самому. Только эти мысли выкидывает новая вспышка невыносимой боли. Он пытается дергаться, вырваться из адского котла, но Горшок держит крепко. Он свою жертву не выпустит. Он просто грубо втрахивает безвольное тело в кровать, не задумываясь о том, как Андрей себя ощущает. Он не замечает и кровь, что струйками бежит по внутренней стороне чужого бедра. Ему все равно. Он лишь скалится, облизывается пошло, смеясь тихо. Шипит, рычит, мычит и царапает чужую кожу до кровавых подтеков. Андрей не знает, сколько времени прошло. У него нет сил кричать и вырываться больше. Он просто уже не чувствует ничего, кроме всепоглощающей боли, не отпускающей ни на шаг. Он — кукла сейчас. Никто его не спасет. Никто ему не поможет. Им управляет один человек, решивший уничтожить свою марионетку как морально, так и физически. Только скрип кровати и ритмичные толчки не позволяются забыться и перестать ощущать невыносимую боль, не покидающую его. Он даже не чувствует, как внутри все наполняется чем-то вязким, не чувствует, как из него, наконец, выходят. Не слышит, как Миша поднимается и хлопает дверь комнаты, а через несколько минут и дверь квартиры. Андрей один. Разбитый и сломанный. Боль никуда не исчезает, а будто только усиливается. Князь поворачивается на бок, игнорируя её и вытекающее из него месиво. Сперма, смешанная с кровью, что обязательно впитается в матрас и застынет, а потом придется отстирывать. Но сейчас на это было плевать. Как и на все вокруг. Любое действие приносит ощущение, будто его режут на живую. Даже дышать тяжело. Будто все тело грязное, мерзкое и вонючее. Будто это не его тело. Чужое чье-то. Может, это просто бэд трип? Может, этого не было, и он просто сидит заблеванный у ванной, пока Миша стоит рядом и пытается отпоить его чаем? Он двигает ногой, и все тело сводит в трагической судороге. Андрей снова кричит, понимая, что голос он сорвал, и из глотки вырывается только сиплый свист. Слезы вновь бьют ручьем из глаз, только уже не от отчаяния, а от тошнотворной боли, которую ощущает Князев. Сил встать с постели нет. Нет сил ни на что, ровно как и желания. Его сломали. Он засыпает в бреду, чувствуя, как тело лихорадит и трясет, просыпаясь, как ему казалось, спустя несколько часов. Все внутри и снаружи снова отдает адской болью, напоминая, что произошло тогда. И что это не было сном или галлюцинацией. С ним случилось самое страшное и, к сожалению, наяву. Он превозмогает боль, поднимаясь с постели, и двигается на кухню маленькими шажочками. По другому передвигаться невозможно. На столе стоит водник, вокруг которого лежит то, что Миша использовал для организации, и становится снова тошно. Андрей наскоро избавляется от всех улик, доползая до ванной и вынуждая себя принять хотя бы быстрый душ. Он не касается себя вообще. Противно. Мерзко. Отвратительно от этого тела. Особенно от нижней его части, что так болит и пульсирует от раны, существующей внутри. О том, что она есть, Князь мог догадываться. Не просто так он видел кровь. Но он не пойдет ко врачу или в полицию. Потому что Миша его друг. И потому, что его осудят. Или еще чего хуже. Андрей выползает из ванной в момент, когда звонит городской. Он двигается аккуратно, стараясь не вызвать новую волну болевых ощущений, хотя ими тело и без того пронизано полностью. Он хватает трубку, мешкая лишь на секунду, произнося после хриплое: «Алло?» — Дюх, ты че на репетиции не был? Сильно тебя взяло, что-ли, что ты два дня проспал? — на той стороне слегка шепелявит знакомый до ужаса голос. Но сначала Князь обращает внимание не на это. — Сколько?.. — он оглядывается на календарь. — Ну, я же сказал, два дня. Тем более, я вообще нихуя не помню с какого-то момента. Типа, в тумане все, — Горшок говорит весело, спокойно, будто правда ничего не помнит. — Ясно, Мих. Пока. — Подожди, а… Андрей тут же бросает трубку. У него нет никакого желания разговаривать с ним. С тем, кто сделал больнее всего. Он добирается до кровати, обессиленно падая на неё и замирая. Двигаться больно. Дышать больно. Моргать больно. Жить больно. Ему и не обязательно знать, что на самом деле Миша помнит все. Каждую секунду, каждый миллиметр, каждое мгновение. Но он этого не скажет, потому что потом натыкаться будет только на холодный взгляд. Князь будет молчать. Слова бесполезны, даже они не смогут описать все те мучения, которые Андрей испытывает. Ничто не покажет то, что он чувствует. Миша будет только кивать, но внутри себя выгрызать душу за содеянное. Он не может извиниться. Но и с собой сделать ничего не может. Андрей просто попросит больше не появляться в его жизни, а Горшок слишком к нему привязан. Он не готов на такие жертвы, он просто не может понять, как сильно он разбил вдребезги человека. Князь просто промолчит. Нет смысла что-то объяснять Мише. Потому что Андрей никогда прежним не будет. Его сломали окончательно.