Шторм

      Всё тело немного потряхивает от из ниоткуда взявшегося волнения, когда остаются считанные минуты до прихода Аркаши. Марин нервно перебирает пальцы, стоя у двери. Сегодня — он пообещал себе ещё вчера — он покажет то, как научился за всё прошедшее время играть на пианино. И это для него правда волнительно, ведь Аркаша не знает ни того, что у Марина вообще есть пианино, ни того, что Марин сегодня будет играть для него, ни того, что Марин вообще умеет играть. Как-то ещё ни разу не было момента, когда он смог бы рассказать об этом Аркаше. По крайней мере, так кажется Марину. И ему совсем непонятно, какую реакцию ожидать.       Ещё волнительнее становится от того, что этой песней он хочет признаться Аркаше. Пусть и просто намёком, пусть он и не поймёт, но Марин правда устал держать это всё в себе и пора бы уже рассказать. И от одной только мысли об этом внутри всё сжимается, становится трудно дышать.       Когда раздаётся звонок домофона, Марин думает лечь на пол и притвориться мёртвым, потому что так проще. Но он всё-таки открывает, даже не спрашивая.       И думает о том, что, видимо, совсем сошёл с ума, раз так волнуется перед приходом друга. Просто лучшего друга. Просто того человека, в которого он влюблён, кажется, уже сотню лет и безответно.       А лифт уже останавливается на его этаже — и Марин открывает дверь. — Ты настоящий! — произносит Аркаша, с порога налетая на Марина с объятиями. Тот теряет дар речи, ощущая резко проступивший на щеках румянец. Аркаша обнимает так прытко, словно всю жизнь не виделись, а Марин осторожно отвечает, пытаясь вернуть все резко смешавшиеся мысли на свои места. — Марин… — всё ещё прижимает сильно-сильно.       А Марин совсем теряется в тёплых прикосновениях и его запахе, который так сильно кружит голову, и сам обнимает крепче. Слишком тепло. Так можно и забыться, что между ними совсем ничего нет, кроме обычной дружбы. — А как я могу быть ненастоящим? — негромко произносит Марин, прячась в руках Аркаши. В груди что-то теплится, порхает — Марин пытается подавить без конца лезущую на лицо улыбку. — Я иногда не верю, что ты существуешь, — отвечает Аркаша, словно сознаваясь в чём-то сокровенном. А Марина трогает тон, которым Аркаша ему ответил. Так по-своему доверчиво и тепло. Давно он не слышал от него такого.       Марин уже и забыл о волнении, которое чуть ли не съело его заживо несколько минут назад. Так хорошо, что не хочется думать ни о чём. И так всё дрожит внутри, но рядом с Аркашей дышится легче.

***

— У тебя есть пианино?! — восклицает Аркаша, когда они входят в комнату Марина. Тот сдерживает смущённую улыбку и кивает, глядя на Аркашу. — Не говори, что ты ещё и играть умеешь…       Марин, подходя к инструменту, ничего не отвечает. Аркаша застывает с открытым ртом. Марин, даже не глядя на него, знает, как выглядит его лицо. — Ты… — хочет начать ругаться Аркаша, потому что, ну, как смел Марин молчать об этом?! — Прости, всё не мог решиться рассказать тебе об этом, — произносит Марин усаживаясь за пианино. Глянцевая крышка, как пёрышко, поднимается, а пальцы нежно оглаживают тёмное дерево. Аркаша так и застывает с открытым ртом, наблюдая за руками Марина, которые именно в этот момент выглядят так искусно и правильно, а, когда пальцы касаются клавиш, Аркаша совсем ничего не может сказать, потому что то ли Марин создан для этого инструмента, то ли, наоборот, инструмент — для него. — Я бы хотел сыграть тебе одну песню… — Аркаша переводит взгляд с его рук на самого Марина, голос которого так невовремя дрожит. — Называется «Шторм», не знаю, знаешь ли… — А кто поёт? Рассвет? — спрашивает Аркаша, подходя ближе. Марин смотрит на него удивлённо и кивает. — Я думал, ты его не знаешь, — поражённо говорит Марин, наблюдая за каждым движением Аркаши, который садится на одну с ним лавочку. Близко… — Знаю, — улыбаясь, отвечает Аркаша, снова переводя взгляд на инструмент, где так правильно расположены руки Марина. — Могу тебе подпеть.       Марин в услышанное не верит. Пытается понять по выражению лица, шутит ли Аркаша, но он, видимо, не шутит, всё так же сосредоточенно глядя на чёрно-белые клавиши. — Ты это серьёзно? — спрашивает, чувствуя напряжение по всему телу. — Конечно, а что в этом такого? — отвечает Аркаша, встречаясь взглядом с Марином.       Сидят плечо о плечо, а лица до безумия близко. Марин почти сразу, даже не успев подумать, отворачивает голову, смущаясь. Они и так чересчур близко, а тут можно было сделать одно неверное движение — и… — Сыграешь?       Марину не остаётся ничего, кроме как кивнуть. Аркаша поджимает губы в улыбке, понимая его реакцию: уж слишком долго знакомы и слишком хорошо друг друга знают. Марин выдыхает, прикрыв глаза, и снова лёгким движением проводит пальцами по клавишам.       Первая нота — и мир вокруг них перестаёт существовать. Марин тут же тонет в музыке, которая за всё это время стала его союзником, который выслушивал всю боль и принятие этих трудных чувств. Сначала это была какая-то попса, потом — на бесконечном репите песни Аркаши, а сейчас — пианино, в котором, как оказалось, так легко выразить свои чувства. И пальцы сразу перестают дрожать, а на душе штиль, спокойствие и тишина. Только Аркаша, сидящий так близко, что они соприкасаются плечами и бёдрами, всё ещё вызывает волнение где-то под рёбрами. — Я бегу к тебе, — немного нерешительно вступает Аркаша, а Марин чувствует, как пережимает трахею — становится сложно дышать. Словно предчувствие кричит о том, что запущена цепочка, которую уже не остановить. Что-то произойдёт, точно произойдёт. — Я бегу к тебе по крышам, я уже охрип, но ты меня не слышишь, — и Аркаша до того правильно и с нужной хрипотцой растягивает гласные, что у Марина по спине бегут мурашки. И строчки словно приобретают новый смысл… — Моё сердце на куски разорвало время, я — разбитое стекло, но был когда-то целым.       Марин не замечает, как пропадает в этом тепле, исходящем от Аркаши, в этой музыке, в которой идеально сочетаются тональности голоса и пианино, в этом по-настоящему романтичном моменте, о котором Марин даже мечтать не мог. — Прикоснись к моим губам — это форма яда, — пропевает с улыбкой в голосе Аркаша. Марин тут же сосредотачивается, понимая, что это не те строчки. Там же «Не касайся моих губ», а не… — Твой первый поцелуй — это моя награда… — «Последний… Нет, прошу, не надо…» — думает Марин, а внутри всё слишком быстро рушится. Аркаша поменял строчки же не просто так? Не мог же он ошибиться! Даже пальцы перестают слушаться, но Марин вовремя спохватывается и добавляет лишнюю ноту, чтобы вернуться в прежнее русло. Это не остаётся незамеченным Аркашей. — Человек так любит слог и боится дела. Я убил твою любовь. Ты этого хотела? — но эти строчки тише. Марин смотрит на Аркашу, одновременно играя давным-давно зазубренные ноты. Тот тепло смотрит в ответ — и Марин словно тает на глазах. — Мы снова вдребезги, мы разбиваемся о скалы.       И только в этих словах столько чувств, что Марин боится, что и впрямь утонет. Этот взгляд дарит так много всего, что внутри ещё чуть-чуть — и заискрится всё. — Нас накрывает шторм, шторм воспоминаний, — пропевает Аркаша, касаясь пальцами плеча Марина. Тот чувствует, как все органы резко падают вниз, а дыхание замедляется.       Этот момент чувствуется таким интимным, таким особенным, что хочется поцеловать. Просто разок прикоснуться к этим губам… Но Марин вовремя себя одёргивает, вновь уводя глаза и продолжая нажимать на клавиши. Аркаша мягко скользит пальцами по плечам, опускается ниже, поглаживает спину, пока звучит мелодичный проигрыш. Знал бы Аркаша, что у Марина от одного этого прикосновения по всему телу дрожь, на лице разгорается румянец, а в горле пересыхает. — Я останусь здесь, буду слушать, как ты дышишь, — вновь раздаётся мелодичный голос Аркаши, а у Марина бабочки в животе. Почему каждая строчка кажется признанием в любви? Почему голос Аркаши такой… такой… — Нету сил терпеть, знаю, меня ненавидишь, — а Марин не понимает: как можно ненавидеть Аркашу? Как можно его не любить? — Запах твоих губ, цвет волос, и эти слёзы, — Аркаша медленно проводит пальцами по его спине, возвращаясь к плечу. — Пусть все песни про любовь, но без неё так сложно, — а голос словно громче, ближе. Пальцы поднялись к шее, отчего движения Марина становятся немного более дёрганными. Аркаша же касается его так не просто так? — Мы бросаемся на всех, кто нам тянет руку, верим в слово навсегда, верим этим людям, — Марин прикрывает глаза и совсем не верит в то, что это происходит с ним прямо сейчас. Внезапно щеки касается ладонь, и Аркаша шёпотом продолжает уже у его лица: — Кажется, это любовь, и она навеки.       Марин теряется совсем и полностью, ощущая мягкое прикосновение чужих губ к своим. Музыка стихает, а Аркаша отстраняется и смотрит со страхом в глазах. Марин не может найти себе места, потому что счастье бьёт через край, и он сам, отрывая ладони от клавиш, целует. Даже не верится… Аркаша всё-таки специально переделал строчки.       Марин чувствует, как робко и осторожно отвечает ему Аркаша, как ладони уже не совсем друга почти невесомо лежат на его талии. Марин мягко поглаживает пальцами его шею, прижимаясь как можно ближе, ведь теперь можно. Губы соприкасаются трепетно, нежно. У обоих внутри всё делает кульбит, а по телу мурашки. Марин чувствует, как дрожат губы Аркаши, руки, понимает, что он так же переживает, чувствует то же самое. Их поцелуй получается мягким, нежным, не переходящим грань романтики. Спустя каких-то пару секунд Марин отстраняется, смотрит прямо в глаза. Аркаша ловит его взгляд, но выглядит растерянным. Марин поджимает губы, сдерживая счастливую улыбку. Неужели его чувства правда взаимны?       Марин аккуратно разворачивается обратно к инструменту, но руки Аркаши продолжают его приобнимать. — Мы снова вдребезги, мы разбиваемся о скалы, — тихо пропевает Марин, прожимая одной рукой аккорд. Снова сталкиваются взглядами — и оба теряются в чувствах-искрах. Внутри пожар, от которого так тепло-тепло, как не было никогда до этого. — Нас накрывает шторм, шторм воспоминаний, — допевают уже вдвоём и тихо. Ведь теперь у них есть своё особенное воспоминание, которое точно останется с ними навсегда.