В вечер праздника Середины лета все деревенские девицы выходили к ближайшей реке, чтобы пускать по ней венки да на любимого гадать. Существует поверье: до какого юноши венок твой доплывёт, тот и суженым твоим будет, а ежели затонет — чёрт водяной заберёт тебя с собою на дно своего болота, да будешь ты всю жизнь с ним бок о бок жить и ложе делить.
Ши Цинсюаню немного осталось. Его брат обошёл всех известных в провинции лекарей, да никто не брался помочь с его странной, ранее невиданной хворью.
Кашлял юный господин кровью, дышал прерывисто — что только не давали ему испробовать, чем только не лечили, вот только становилось юноше всё хуже и хуже. Ничто не могло помочь с бедой этой, и в какой-то момент он смирился со своею незавидной участью «дожить до восемнадцати и умереть», ведь большего срока давать ему не хотели.
Он сбежал. Собрал небольшую походную сумку и улизнул с богатого двора, взяв с собою лишь шляпу доули, немного провизии и денег да лекарств, что, может, хоть немного продлят его век.
«Ежели помереть мне суждено — не хочу, чтобы брат видел последние дни моего падения. Хочу на мир посмотреть, по провинциям походить, да умереть в глуши спокойно, единясь с природой», — думал он, сбегая под покровом ночи.
В день Середины лета попал он в какую-то деревушку, стоящую на берегу небольшой, но извилистой и быстрой речушки Хенг. Чистые воды омывали берега, создавали опасные водовороты и омуты вдоль берегов. И здесь ходит поверье о водном чёрте, что утаскивает девиц в свою заводь, да пожирает их. Однако за последние пятьдесят лет, не меньше, ни одной девице ещё не удалось стать невестой Черновода — так кличут демона в здешних землях. Его владения — болота, омуты и глубокие озёра; везде, где так глубоко, что вода словно чернеет, может обитать эта нечисть.
По сказаниям, ежели Черновод тебя невестой своей изберёт, то в ночь после Середины лета пошлёт за тобой четырёх мертвецов, несущих белый паланкин. Ты не поймёшь, сон это или нет, но после того, как откинешь белые ткани и ступишь внутрь, уже никогда не проснёшься в теле человека. Ежели сбежать тебе удастся от нечисти — шороха каждого бойся. Найдёт тебя Черновод, да скормит своим помощникам.
Однако вот уже полвека затишье. Многие считают, что смена владыки чёрных вод произошла, а новый не приемлет гаремов, вот и не крадёт невест, ищет «ту самую», одну лишь под воду утащит. Оттого-то теперь и поговаривают, что невеста эта будет в золоте да дарах купаться, что ежели и выберет Черновод ту единственную, то всю свою бессмертную жизнь руки целовать ей будет да всем прихотям потакать. Но не обходится и без тех, кто считает, что невесту он запрёт на ключ на дне какого-нибудь своего владения, да век света показывать не будет, пока та не сгниёт и не обратится тиной речной.
Ши Цинсюань любил слушать местные легенды. Было в них что-то… таинственное и прекрасное. С лёгкой улыбкой он вплетал цветы в косы девушкам, смеясь с неловких воздыханий о приятной стороне в легендах о Черноводе.
— А-Цин, а ты венки плести умеешь? — Он пожимает плечами. — Давай научим, а?
Тонкие умелые пальцы девушек переплетали стебли полевых цветов, дрожащие пальцы Цинсюаня едва справлялись со своей задачей. Когда он забывал о своей болезни, дышалось ему легче, однако… Так было месяц. После же состояние его было всё хуже, кровь всё чаще текла из его рта, пачкая землю багровыми пятнами.
Он чувствовал, что не протянет и недели.
Венок, сплетённый с девушками из деревни вечером, он пустил вплавь по реке отдельно ото всех. Пока те, хихикая, бежали вниз по реке, чтобы посмотреть, кому же из юношей попадётся их венок, Цинсюань надел на голову шляпу доули и развернулся, чтобы отправиться в путь дальше.
Пока…
— Ой, девочки! Венок потонул! Потону-ул!..
Шум и гам наполнил уши Цинсюаня, а его любопытство не позволило просто уйти. Все сразу забегали, запричитали, ища свои венки взглядами, чтобы убедиться, что именно их венок цел и невредим.
— Чей это венок?! Лин-лин, твой?
— А-Нянь?
— Кто его сплёл? Я не успела его разглядеть…
Ши Цинсюань подбежал к берегу, чтобы убедиться, что именно его венка нет среди прочих. Что ж, скорее всего, то просто совпадение. Возможно, хозяин чёрных вод просто разозлился, что какой-то юнец осмелился прерывать его традиционный выбор невест, вот и решил потянуть венок на дно. Ему-то что? Даже приди он за ним ночью во сне — плевать, пусть убьёт, растерзает на куски — Цинсюаню и недели не жить…
Ночью холодно и промозгло, даже холоднее, чем обычно. Он так и не покинул деревню — решил задержаться на ночь. Он ворочался от кошмаров, слышал упрекающий голос брата и видел его обозлённый взгляд, но никакого паланкина… Так и не явилось.
Ну да. Это глупо.
Он же совершенно не хочет быть невестой какого-то там старика-демона и делить с ним ложе!
Однако всё же выбравшись из деревни, он даже не заметил, как ноги сами принесли его к тихой заводи. Здесь начинался лес, окружённый не болотом, а мелким озером, что словно кольцо окружало его. Тут и там виднелись бугры, выступающие на мели из-под воды, и выглядели они, честно сказать, не сильно надёжно.
Здесь, в этой заводи, брала своё начало Хенг. Возможно, Цинсюань просто шёл по реке вверх, вот и очутился здесь. Кто теперь знает? Одним божествам это ведомо. Он смотрит на лисицу, выглядывающую на него из-за кустов. Чёрные глаза той смотрят так смышлённо, что Цинсюань даже невольно хочет с ней поздороваться. Однако не успевает он сказать и слова, как зверёк проворно выпрыгивает ему навстречу, но, пробегая мимо, скачет по кочкам куда-то вглубь леса.
Там, где прыгала лисица, остались внушительные вмятины. Юноша пригляделся к той, что была ближе всех к нему: следы лап лисицы сильно провалились вглубь. Та была такой лёгкой на вид, однако под весом даже её крошечного тела кочка обмякла, а следы лисицы начали наполняться водой.
Да уж — Цинсюань почти сам прыгнул на эту кочку! Чего стоило ему уйти под воду, если даже этой маленькой лисице едва удалось не погрузиться в воду. Однако, взвесив все «за» и «против», Цинсюань всё же делает первый прыжок на пробу. Проба эта, конечно, до жути опрометчивая, но, в конце концов, ему просто интересно! Даже если потонет: здесь неглубоко, а плавать он умеет.
Но стоит ему приземлиться на кочку, как осознание озаряет его: та не тонет, не шевелится и даже не проваливается под ним. Словно гранитной стала поверхность кучки земли, которая совсем недавно мякла под весом лисицы, словно топлёное масло. Цинсюань оглядывается по сторонам, будто ища кого-то. Однако вокруг не просто безлюдно — безжизненно. Лишь жалостливый плач болотной птицы слышно где-то в прибрежных зарослях.
Цинсюань скачет по кочкам вглубь леса, пока не достигает берега. Весь лес внутри — огромное озеро. Цинсюань ошибся, когда предположил, что оно окружает лес — нет, оно и есть весь этот лес. Кое-где виднеются внушительные клочки земли, однако количество воды здесь поражает.
Живности здесь почти нет, как и съедобных растений или грибов. Здесь будто вообще ничего нет кроме блёклой травы. Цинсюань усаживается на островок, пытаясь отдышаться. Он не спешил, но болезнь даёт о себе знать, сжимая горло своими костлявыми пальцами.
Он запрокидывает голову, глядя на небольшой просвет неба, едва пробивающийся среди крон массивных деревьев. Цинсюань находит в себе силы, чтобы подняться, послушать несколько секунд тишину и всё же нарушить её громкими словами:
— Черновод! Это же ты забрал мой венок? Почему не пришёл за мной? Выходи!
В ответ ожидаемая тишина, которая, кажется, стала ещё мертвее, чем до этого.
— В невесты тебе я напрашиваться не стану! Прошу лишь забрать с собой! Я буду тебе верным слугой и выполнять все твои поручения, что ни скажешь — всё сделаю! Всё достану! Мне жизни не жалко, времени у меня всё равно совсем не осталось!
И снова тишина. Цинсюань на этот раз молчит дольше, думая, добавлять ли последнюю реплику:
— А коли не нужен я тебе, и подшутил ты надо мной, забрав венок, приди и забери мою жизнь, да поступай с ней как вздумается!
Цинсюань стоял в молчании не более пяти минут, но те казались вечностью. Ни шелеста травы, ни завываний ветра, ни, тем более, звуков животных — он не слышал ни-че-го. Юноша делает шаг к краю островка земли и смотрит на своё отражение. Его почти не видно, как и дна в этом глубоком омуте.
Он так далеко зашёл — и в жизни, и в лесу — что сейчас уже не видел смысла возвращаться. Лес так легко его впустил, но выпустит ли? Он сомневается. Он в плену этих высоких деревьев, он в плену у своей болезни, что не подвластна простым смертным. Он уже не выйдет из этого леса живым. Или не успеет, или же он просто его не отпустит.
Цинсюань касается отражения кончиками пальцев, создавая слабую рябь в спокойной воде. Ему плевать, что будет дальше, и он делает шаг навстречу тёмным водам.
Он позволяет телу расслабиться, а тёмным водам давить на него со всех сторон. Цинсюань не вдыхает воды, пока он просто задержал дыхание и медленно погружается на дно. Впереди — смерть. Он не ждёт ничего, кроме такого же ровного дна, какой ровной была гладь воды.
Внезапно он чувствует хватку на талии — чья-то костлявая, но сильная рука крепко, почти до хруста в рёбрах, сжимает его за бок, а другая, в противовес осторожно, касается его лица, приподнимает за подбородок, и…
Цинсюань ощущает холодные, прямо как воды, в которые он погружается, губы на своих собственных. Они плотно прижимаются к его, и тогда Цинсюань что-то ощущает. Тёплый воздух, пробирающий до кончиков пальцев, он наполняет лёгкие, исцеляя и даря силы жить.
Ши Цинсюань хочет открыть глаза, чтобы увидеть своего спасителя или же верную смерть, однако чёрная как смоль вода не позволяет разглядеть лицо, что сейчас так близко.
Цинсюань хватается за чужие одежды как за спасительный круг, его тело наполняется теплом, сердце трепещет от этого слишком
правильного поцелуя. Его за талию прижимают к собственному телу, другой рукой схватив за кисть. Цинсюань чувствует когти, с щекоткой проходящие по его запястью, и…
Темнота.
***
Цинсюань разлепляет веки, слегка затуманенными глазами смотря вверх. Он видит перед собой вечернее небо, сумерки с уже появляющимися звёздами. И почему-то… Дышать стало легче.
Он поднимается на локтях и усаживается на траве, глядя перед собой. Он видит фигуру высокого, на вид стройного юноши, что пристально смотрит на него сверху вниз. Его тёмные как здешние воды волосы струятся по плечам простого, но такого же чёрного ханьфу. Его кожа бледна и заметно контрастирует с его одеждами, волосами и такими же тёмными бездонными глазами.
Цинсюань хочет что-то сказать или спросить, но только открывает рот и молчит. Он невольно засматривается на утончённую фигуру перед ним, признаться честно, достаточно приятного юноши.
— Ты… ты меня спас? — задаёт он иной вопрос, игнорируя тот, что так и напрашивается на самом деле.
— Я не спасал, всего лишь не дал умереть.
— Так… Это ты Черно… Черновод? — в его голосе слышится скорее удивление, нежели испуг, который морскому чёрту приходилось слышать не раз.
— Я, — лицо Цинсюаня становится серьёзным.
— Почему же не пришёл за мной ночью? Это же ты венок забрал, — лицо демона не меняется, однако Цинсюаню показалось, что у того слегка дрогнули губы.
— Дал тебе возможность выбора. Ты мог забыть об этом и уйти, но сам решил явиться ко мне во владения. Теперь уж не вини меня в том, что я заберу тебя с собой.
Цинсюань выдыхает, выпуская из лёгких весь воздух. Фигура перед ним, хотя и выглядит хрупкой и тонкой, источает истинную власть. Власть над всеми водами и тварями, обитающими в них.
Он… интересный. И чертовски загадочный.
И красивый.
— И что же теперь… — он не знает, как спросить. Кто он теперь? Его невеста?
Черновод делает два шага навстречу и опускается перед ним на колени, чтобы поравняться. Цинсюань заворожённо на него смотрит, не пугаясь, когда тот оказывается на расстоянии вытянутой руки.
— Кажется, ты просил меня об одном из двух: стать моим женихом или помощником. Что ж, я даже дам тебе выбор. Сейчас ты здоров и бессмертен, и можешь стать моей правой рукой, служить мне верой и правдой триста лет и тридцать три года. Тогда я сочту долг за спасение прощённым. Но ни с кем из своих друзей или родных видеться тебе будет не разрешено.
Однако если решишь остаться со мной в качестве жениха, тебе придётся остаться со мной навсегда. Ни к чему принуждать тебя я не буду, коли не мил — и пальцем не трону. Будет у тебя всё, что захочешь, только скажи — оно уже подле твоих ног. Но одну твою просьбу смогу я выполнить лишь единожды: увидеться с братом.
Цинсюань поражённо смотрит на него. Лицо демона почти не менялось, пока он всё это говорил, и Цинсюаню сложно было уловить его эмоции.
Поэтому решил действовать так, как почувствовал правильным.
— А если… — он сокращает расстояние между ними, придвигаясь ближе, опасно забираясь на колени демону и кладя тёплые руки на холодное лицо. Черновод придерживает его за талию чисто формально, чтобы не свалился, и молча смотрит на юношу, задрав голову. — А если… — и добавляет совсем шёпотом: — Тебя я попрошу?..
Губ демона касается едва заметная улыбка, такая, какую Цинсюань ни разу ещё не видел…
Черновод нежно берёт прядь каштановых волос и зажимает её меж пальцев, подносит к лицу и целует, не разрывая зрительного контакта, отчего сердце Цинсюаня, в контраст с давно остановившимся Черновода, заходится в бешеном ритме.
— Я уже у твоих ног.
И Цинсюань склоняется, чтобы его поцеловать.
***
Существует поверье о хозяине чёрных вод, справедливом, но грозном, да о юноше, что всегда подле него. Некоторые говорят, что он младший брат его, оттого-то демон так добр с ним, кто-то говорит, что в дни смертных жизней они были близкими друзьями…
И лишь некоторые из тех, кто хоть раз встречал их, кому хоть раз удавалось увидеть их чёрно-красные одежды и парные красные узелки на мизинцах, всегда многозначительно молчали о поцелуях, что те дарят друг другу под луной.
