***
Преждевременные каникулы были не самым радостным событием. Энид протяжно вздыхает, всматриваясь в шустро сменяющиеся пейзажи за стеклом, из-за чего вызывает вопросительный взгляд в зеркале заднего вида. Округлые серо-голубые глаза из отражения встречаются с такой же парой глаз девушки. Взволнованные глаза отца возвращаются к дороге: отец отличался своим молчаливым красноречием; Энид спешит объяснить свое негодование и ответить на немой вопрос, стараясь не обращать внимания на шумную музыку, включенную братьями. — Я только успела привыкнуть к окружающей атмосфере. А ещё в моем журнале было столько планов на последние недели семестра! Девушка облокачивается на ладонь, бубня свое негодование в сторону окна. Возможно, она надеялась, что папа не услышит расстроенный голос, заглушаемый музыкой с рёвом мотора и направленный вовсе не к водительскому месту. Всё-таки желанию отсрочить возвращение домой служили не только оборванные планы. Проходит пару секунд, и Энид думает, что её слова всё-таки канули в небытие. — Энид, — Точно, волчий слух. — ты отлично знаешь, что это поможет Невермору восстановиться. Тот беспорядок, который… Отец не успевает договорить. Один из младших Синклеров начинает до безобразия громко напевать непонятные строчки из песни, крутящейся по радио. Это подхватывают остальные, и Мюррей умалчивает остаток предложения, затаившийся где-то в мыслях из-за несанкционированного концерта сыновей. Энид закатывает глаза, а на губах девушки проскальзывают ямочки. Она улыбается, зная, что хотел сказать старший Синклер. Девушка любила своего отца и стыдилась того факта, что она с лёгкостью может сказать, кто из ее родителей более любим. Натура мужчины была нежной и справедливой — всё то, что, любила Энид, но его попытки быть строгим отцом действительно выглядели убедительно. В любом случае, даже при всём своём понимании и добродушии, каждый родитель учеников Невермора одинаково продолжил бы фразу:«Тот беспорядок, который учинила Аддамс.»
Энид прокручивает в голове все те разы, когда Уэнсдей несла за собой вихрь бедствий. Жаль, что воспоминаний не хватит на всю дорогу: до Сан-Франциско ехать ещё минимум сутки. Нежные пальцы аккуратно сжимают письмо сквозь кожу небольшой розовой сумочки. Уэнсдей вручила его, стоя у родительской машины прямо перед отъездом из Невермора. На красивом (на удивление, не чёрном, а бежевом) конверте была небольшая подпись «Прочесть после прибытия», потому Энид беспрекословно сунула его в самый безопасный участок своей барсетки. Любопытство заставляло распечатать его прямо в дороге, а скукота и раздражение от предстоящего пути усиливали желание нарушить правило, напечатанное чёрными чернилами по бумаге. Но это ведь убьет всю магию момента, а возможно, зная Аддамс, и всю семью Синклеров, если Энид распакует его сейчас в машине полной неугомонных оборотней. Готка вполне могла подсунуть связку Аконита с серебром, как «презент». Потому девушка предпочла занять себя в дороге всем кроме мыслей об этом письме. Их отношения наконец сдвинулись с мертвой точки после происшествия с Крэкстоуном, что служило ещё одним поводом для грусти из-за каникул. Интересно, как там соседка? Наверняка хочет кого-нибудь убить.***
Уэнсдей хочет уничтожать. Её родители вновь не желают прекратить свой отвратительный акт проявления публичной любви. Она идеально понимает мольбы брата о том, чтобы Уэнсдей его убила и прекратила пытки, не стоящие ни одной существующей гильотины. Неужели она станет такой же? Станет бесповоротно влюбленной идиоткой, пренебрегающей всеми нормами и моральным ценностями хладнокровных Аддамсов? Нет. Ни за что и ни при каких условиях о таком речи быть не может. Даже с этим глупым волчонком. Под очередное «Ti amo» от старших Аддамсов и жалобные стоны Пагсли Уэнсдей вспоминает один факт. Она уже стала бесповоротно влюбленной идиоткой. Спустя пару бессонных ночей после события с Хайдом и достаточно жутких сеансов наблюдения за спящей соседкой, Уэнсдей пришла к одному заключению: ей хочется видеть рядом это цветное безобразие и терпеть это чудно́е яркое пятно до своей ожидаемой кончины. Нужно ли говорить, сколько усилий для принятия это стоило самой Уэнсдей? Тайлер Галпин был простым экспериментом, вызывающим интерес и заставившим Уэнсдей убедиться в том, что она проживёт свою мрачную жизнь в кромешном и удобном одиночестве. А потом она, мисс неприкосновенность, на глазах у всей школы с максимально возможной жадностью обняла Энид Синклер, по совпадению являющуюся самым наглядным примером аллергии на цвета. Когда она допустила эту оплошность? Осознание того, что теперь её соседка является заодно получателем самого сокровенного письма от Уэнсдей било по вискам. Почему же холодная рациональность, присущая ей, пришла только тогда, когда она села в машину? Ночь перед отъездом для Уэнсдей была самой тяжёлой. Она впервые не хотела расставаться с тем, кто не принадлежал к Аддамсам. Игра на виолончели, пытки Вещи и плетение висельной петли не помогали, потому Уэнсдей снова провела ночь, сидя у импровизированной границы в комнате девушек. Она рассматривала заученные черты лица, которые возможно могла больше не увидеть. Обучение Уэнсдей в Неверморе могло прекратиться сразу по ее желанию, и это казалось хорошим решением после того, как готка обнаружила и объяснила подозрительный трепет внутри себя романтическими чувствами. И в итоге единственным решением для себя девушка нашла перенос мыслей на бумагу. Говорить о чувствах она не могла, но писать умела. Спустя пару печатных строк, Уэнсдей знала, что на рукописи будет гораздо точнее излагать свои рассуждения. Шелест бумаги под пером на фоне слабых посапований соседки, которая являлась источником несуразицы в душе Уэнсдей, снял тяжёлую ношу с плеч. Она смогла заснуть в эту ночь. Отдать письмо было последним ключом от цепей, держащих Аддамс в заточении. Пока Энид со слезами («Ну Энид, это же всего пару недель!») прощалась с подружками, Уэнсдей старалась аккуратно воссоздать конверт. Рука рефлекторно тянулась к чёрной бумаге, но Уэнсдей успела оттянуть себя от этой затеи. «Это же Энид. Она подумает, что раз это чёрный конверт, то внутри обязательно аконит с серебром.» Вещь протягивает стопку розовой бумаги, стараясь уменьшить метания девушки; Уэнсдей смотрит на руку, а потом на обёртку. Снова на обрубок. А потом снова на розовую бумагу. Уэнсдей с ужасом рассматривает материал для упаковки, нервно сглатывает и трясущейся рукой тянется, чтобы принять розовое недоразумение. Она замирает. Проходит несколько долгих и протяженных минут, когда Уэнсдей наконец возвращается в своё привычное состояние, бубнит «Ни за что» и складывает бежевый конверт. (Вещь записывает в календарь дату, когда Уэнсдей почти пересилила себя). Подписав одно условие на конверте, Уэнсдей запечатывает письмо. Она знает, что Энид не откроет конверт до тех пор, пока не приедет домой: соседка была одной из единственных личностей, кто действительно уважал и прислушивался к мнению и личным границам Уэнсдей. К тому моменту, когда оборотни доедут до Сан-Франциско, от Уэнсдей не останется и следа, и тот позор, написанный на бумаге, останется только при Энид. Сидя в бордовом салоне и вспоминая ночную сессию писательства, Уэнсдей жалеет о том слащавом прозвище, которым так долго хотела назвать Энид. Она пару раз моргает и туманно всматривается в окно, что замечают родители. — Грозовое облачко, всё ужасно? — Гомез с нежностью касается плеча дочери. — Вполне.***
Спустя томительные 20 часов в пути, Энид буквально выскакивает из машины. До дома была определённо не сама ровная дорога из возможных, потому хотелось как можно скорее ощутить твердую почву под ногами. Эстер уже встречает семью, поочередно обнимаясь с каждым членом Синклеров. Очередь доходит до Энид. Она подходит к дочери с улыбкой и прижимает её к себе. Энид же начинает мысленный отсчёт. — Энид! Я слышала, ты наконец обратилась! «1…» — Говорят, ты разорвала Хайда когтями при кровавой луне! — Эстер выпускает дочь из объятий и держит её за пальцы. «2…» — О Луна! Твои ногти… чёрные? Это же ещё хуже той радужной дребедени. Энид не успевает досчитать до трёх. Мама опять бьёт рекорды! Вместо этого она шуточно выкидывает что-то, пока выгружает свой розовый чемоданчик из багажника. — Просто захотелось отчётливее видеть кровь. На самом деле чёрные ногти были последствием проигрыша в игре на одной из ночёвок. Подруги, отлично зная про то, какой безумный краш словила оборотень на свою соседку-готку, решили желанием загадать «Стать более привлекательной для Аддамс.» — Энид! Это на тебя так та девчушка-гробовщица влияет? Ужасно. С такой жестокостью ведь тебе никогда найти адекватного парня! Энид молча берёт чемодан и поднимается в свою комнату. Они уже большое количество раз обсуждали, как Энид видит своё будущее. Высказать на дне открытых дверей девушка посчитала достаточным. Если же мать никак не хочет услышать кого-то кроме себя, то нет смысла тащить эту мёртвую лошадь. Кстати о мертвом… За долгое время в поездке Энид никак не могла выкинуть из головы тот злополучный бежевый конверт. С фразой «Хоть бы не яд» она аккуратно оттопыривает красную печать, которую видела только в фильмах, и достаёт… письмо? Осматривая в общем бумагу, она замечает, что оно написано рукописным почерком. Энид не раз видела записи Уэнсдей, прося конспекты (а иногда и домашнее задание), и все они были не самыми примечательными. Аккуратный и точный почерк, как сама Уэнсдей. Это же письмо, по мнению Энид, было произведением искусства: каллиграфический шрифт с большим количеством узоров, но не слишком пёстрый. Энид кидает барсетку на тумбочку, раскидывается на кровати и принимается читать. «Прости меня, mio lupichino, но не было другого способа преподнести эту несуразицу как можно менее уничижительно по отношению к нашим личностям. Я бы не выдержала говорить такой позор тебе в лицо, а особенно выдержать твоё выражение. То, что я способна сказать разительно отличается от того, что могу выразить письменно. С плохой стороны. «Всё то, что прямо сейчас появляется из-под моего пера, было тщательно проанализировано в течении долгого и томительно гнетущего времени. Но всё то, что я думаю и стараюсь выразить, — максимально иррационально и просто не поддаётся анализу. С недавних пор, до меня дошло понимание того, что стремление защитить и оберечь тебя всегда переходило все крайности среднестатистических дружеских отношений. Каждый раз я всё глубже ступала в эту безвылазнную дыру с неполным осознанием последствий. По итогу я, Уэнсдей Фрайдей Аддамс, позволив тебе становится гораздо значимее в моей смертной жизни, собственноручно вырыла себе могилу, в которой смогу с лёгкостью упокоить свое несмиренное сердце. В последствии я понимаю, что этого не могло не случиться: твоё нахождение рядом рано или поздно повлекло бы за собой интерес. Твоя неординарная персона, прожигающая роговицу глаз от своей яркости, оказалась гораздо глубже, чем я думала при первой встрече: ты имеешь отличные от моих взгляды на жизнь, но они вдохновляют самых разнообразных личностей; при надобности твоя самоотверженность и критичность мышления вводит меня в ступор; твои аутентичные эмоции заставляют потакать тебе и желать осчастливить при каждой возможности. Ты эталон великолепия, а шрамы, вводящие меня в это пробирающее кожу волнение, ужасают мое сердце. Глаза, в цвете которых я готова утопиться, всегда зажигают новые особые огни. Даже твой странный способ творчества в социальном пространстве, зомбирующем людей, кажется самой интересной вещью, когда я вижу те искры в глазах, которые не видела даже во время поджога деревянного пентхауса. Моё отчисление из Невермора не исключено, потому хочу сказать раз и навсегда: я хочу разделить своё существование с тобой. С девушкой, которая выполнит любое интересующее её дело до конца. С девушкой, чья сила духа не зависит от принадлежности к ликанам. С девушкой, которая невероятно глупо мямлит во время сна, что я нахожу до восторга невыносимым. Я люблю тебя, Энид Синклер, и не смогу пережить это снова. Brillare più luminoso della luna rossa mio lupichino.» Девушка заходит в переводчик, быстро набирая фразы с итальянского. На глазах наворачиваются слёзы. Тело быстро наполняет жар от переполняющих голову мыслей и чувств. Уэнсдей Аддамс — самая мрачная и готовая на убийство, молчаливая и скрытная девушка. Но человек, который увидел бы только это письмо, сказал, что она нежный и романтичный человек. И даже Энид, которая не видела ни одного отблеска надежды (не считая объятий на глазах у всей школы, ученики которой считают, что они уже встречаются), может сказать тоже самое, хотя знала Уэнсдей дольше, чем незнакомец. Она всегда видела, что девушка обладает очень нежной и справедливой натурой, которую искуссно скрывает за всей видимой жестокостью и холодом. Но глаза — зеркала души. Стоп. Погоди… отчисление?! Энид быстро пробегает глазами по последнему абзацу, заходит в чат к Ксавье, скинувшему номер Уэнсдей и быстро копирует его. Пару движений пальцев и… отлично, она есть в мессенджере! — Уэнс, это просто… — Вау… твой волчонок? — Я не знаю, что и сказать — Я так счастлива — Уэнсдей? — Ты что… не можешь пользоваться телефоном? — Блин — Как только встретимся в Академии (обязательно!), сразу научу тебя пользоваться «социальным пространством, зомбирующим людей», чтобы писала мне такое чаще — 🖤🫀 Уэнсдей на другом конце штатов сидит уже за непривычным ей рабочим столом. Отвлекает её от часа писательства Вещь, настойчиво показывая экран телефона. Девушка смотрит на всплывающие уведомления, не зная, как ответить на этом устройстве. Но только этих сообщений хватает, чтобы она точно продолжила обучение в Неверморе.