Показания Кезии Мэйсон

"Мы живём на тихом островке невежества посреди темного моря бесконечности, и нам вовсе не следует плавать на далекие расстояния." Говард Филлипс Лавкрафт Глава l Допрос Сейлем 17.. год, городская тюрьма       По подземным ходам городской тюрьмы шли три человека: стражник, надменный судья Гаторн и еще один свидетель, чья мантия волочилась по влажному полу. Холодное пламя восковой свечи открывало нелюбимой здесь троице незавидное зрелище: мрачный коридор, то и дело разрезающийся сдавленными стонами заключенных; изодранные грязными ногтями деревянные двери, на некоторых из которых виднелись плесень; лужа чего-то красного, что медленно выливалась из одной камеры…       Однако лишь единожды бросив на все это неосторожный взгляд, судья был заинтересован в другом. В конце коридора стояла обитая закаленным железом дверь, что скрывала в своем пределе ужасное детище хаоса. Быстро преодолев неизвестный плебеям ход, троица остановилась перед ней. Стражник быстро достал из-за пояса связку ключей и, едва помедлив, вставил нужный в ржавую скважину. Послышался шум тяжелого засова, более не являющегося закрытым. Стражник вновь замешкался: он, безусловно, боялся того, кто сидел за тяжелой дверью.       — Ну же! — нетерпеливо воскликнул судья, — Мое время далеко не вечно!       Дверь с пронзительным скрипом отворилась. Не привыкшие к абсолютному мраку глаза пришедших не сразу выхватили силуэт согбенной старухи, что сидела лицом к открывшемуся проходу в центре комнаты. Взгляд стражника скользнул по стенам, и он ужаснулся, когда увидел дьявольские пентаграммы, начерченные кровью; непонятные линии, сливающиеся в невообразимые углы, которые даже не шептали, а оглушительно кричали об иных мирах и четырехмерном пространстве, и не менее ужасные знаки, взывающие не к взгляду, а к хранилищам вселенского страха, находящимся в подсознании. Трупный запах, словно от дохлых крыс, пропитывал здешний воздух, а уповать на то, что хриплый смех старухи, смешиваясь с шуршанием крохотных лапок в стенах и собственным сердцебиением, могли улучшить ту ситуацию, было банально глупо. Первый нарушил тишину Гаторн: ему было известно, что старуха лишь недавно была подвергнута чудовищным пыткам и сейчас могла поведать все — так он думал.       — Кезия Мейсон, — начал он, — признаете ли вы то, в чем вас обвиняют? Если быть точнее, вашу причастность к организации шабаша на кону дня всех святых на лугу за Медоухилл, кражу ребенка с дальнейшим его зверским убийством и с последующим скрыванием от правосудия в долине реки Мискатоник, где стоит Аркхем. Вы знаете вашу участь, и это лишь для вашего же блага сейчас признаться в содеянном. Может, мы смягчим ваше наказание, и вместо того, чтобы ваше тело было заживо предано огню, оно будет висеть в петле на главной площади, — последнее Гаторн произнес с нескрываемой ухмылкой на своем резком лице.       Ведьма посмотрела на него исподлобья. Ее высушенное, мертвенно бледное лицо, покрытое ссадинами и кое-где синяками, явно видало многое. Оно было наполовину сокрыто мраком, однако мрак тот был явно не здешний. Судья невольно поежился: никогда он еще не видел столь тяжелого взгляда. Ведьма смотрела прямиком в душу, казалось бы, выискивая в нем то, что знать не следовало. Старуха подняла свою немытую голову, окинув взглядом всех, и каждый невольно подумал о древних приданиях и то, что они более не находятся в накрытом дымом от ведьмовских костров и захваченном инквизицией городе. Ее изодранные лохмотья свисали до самого пола, скрывая голые ступни заключенной.       — Дорогой судья Гаторн, если бы вы ведали все то, что знаю я, то не хотели бы услышать то вновь. Однако, если вы на этом настаиваете, то так уж и быть, — старуха выдержала паузу и, собравшись с мыслями, принялась за рассказ. — Пространство далеко не совершенно, и многие иные этим пользуются. Черный человек попадает в наш мир через углы, в часы шабаша, ровно так же, как и покидает его. Если прямая пересечется с углом в нужном месте, то можно выйти за предел. Любая точка мироздания, да далеко не только нашего. Истинного мироздания, в каждый уголок сфер бытия может быть перенесен кто-либо, — сказав это, Кезия встала. Она подошла к стене и из неоткуда нарисовала две прямые, ведущие к дальнему углу. — Для этого нужно совершить три действия: выйти из трехмерного пространства, переместиться в нужное место Вселенной и иных миров в виде бестелесного существа и, следуя знаниям, выйти из него, начертив нужный угол. Однако путь тот опасен, ибо велик шанс заплутать и вернуться там, где жизнь невозможна: будь то затопленная башня в тихом океане иль сокрытый тьмой Юггот. Да ведь знай, далеко не единственная то опасность. Когда ты будешь парить меж сфер бытия, ты можешь услышать тоненький стон проклятых флейт. С каждым мгновением он будет лишь нарастать, пока к нему не присоединится богомерзкий рокот дьявольских тамтамов и оглушающий вопль хаоса. Ты услышишь пульсацию, что слышат ведьмы во время шабаша, именно она знаменует его начало, ибо Ему виднее. Там где спит Он, под свист флейт и бой тамтамов кружат ужасные Иные боги, безгласые, слепые и безумные, и чей посланник — ползучий хаос Ньярлатхотеп. Смерти подобно приближаться к последнему провалу вне времени и пространства. Однако мне он не страшен, ибо расписалась я кровью в книге Азатота, что вручил мне черный человек. Я взяла тайное имя Нааф и теперь долго здесь не останусь, помяните же мое слово!       Воцарилось молчание, что лишь больше давило на присутствующих. Казалось, вековые предания вновь ожили, дабы пугать обычный люд. Однако тишину вновь нарушил твердый голос судьи, в котором можно было легко распознать нотки недовольства.       — В жизни не слышал большего бреда! Ведьма! Жалкий еретик! Не видать тебе виселицы! Судья был зол и прибывал в бешенстве от ответа дряблой старухи. Казалось, что он готов самолично разжечь костер прямо в этой жалкой комнате. Через пару мгновений комната опустела, вновь скрывая в себе лишь посмеивающуюся старуху да пару крыс, скребущихся в стенах. Глава II История, рассказанная стражником северного крыла       В комнату начальника тюрьмы вбежал человек. На его обезображенном гримасой ужаса лице можно было прочитать смутную тревогу и нечто еще, что начальник Гэрби различить не смог. Его глаза пылали и буквально орали о неописуемом страхе, увиденным им пару мгновений назад. На его лице не осталось ничего прежнего от того серьезного и, казалось бы, невозмутимого выражения. Сейчас из-под шлема, съехавшего набекрень, виднелись вставшие дыбом волосы, руки беспрестанно дергались в конвульсиях, а сам он из раза в раз кричал три слова:       — ОНА БЫЛА ПРАВА! ОНА БЫЛА ПРАВА! БОЖЕ МИЛОСТЕВЫЙ! ЗА ЧТО МНЕ ВСЕ ЭТО?!       Гэрби, явно не ожидавшего подобного события, знатно испугался. Растерянным тоном он проговорил нечто наподобие «успокойтесь» или «присядьте, скажите же, в чем дело?». Однако данные действия не вразумили никакого последствия, и тогда Гэрби силой усадил вышедшего из ума стражника на кресло.       — Да скажите же вы, в чем дело?!       Стражника это, казалось бы, отрезвило. И наконец, он бездушными глазами взглянул на начальника.       — Она была права… Та старуха. Кезия, что ли, черт бы ее побрал. Сегодня днем, в два часа, как я могу предположить, — он говорил сбивчиво, то и дело останавливаясь, дабы перевести дух, — в тот час я услышал особо громкое шуршание в стенах и сразу подумал на крыс. Однако за этим последовал другой звук, то ли бормотание, то ли шепот, сам дьявол не различит. Вскоре он стал громче, и я с ужасом различил пару слов: «Н’гаи Н’гай Н’гак’хах! Флуи вафл фтагн, Р’льех Ктулху фтагн! Баг шоггог Ньярлатхотеп!». После этого шепот сменился дьявольским ором, изредка сменявшимся секундой-другой тишины, в которые шуршание и внезапно появившийся скрежет достигали своего апогея. В следующую же секунду мир перестал существовать таким, каким он был раньше. Летел, шел, полз или как это вообще можно назвать!? Бесформенными шарами пурпурного цвета я бороздил просторы бесконечности. Именно тогда впервые был мной услышан протяжный плач флейты, что беспрепятственно разрезала пустой эфир. Музыка была столь чарующая, что я сразу устремился ей навстречу. Вскоре к ней прибавился бой барабанов, по всей видимости, тамтамов. И только тут меня пробрал страх: я уже где-то слышал подобное, однако память мне изменила, хоть я уже и не уверен, что сам забыл это, а не чья-то воля стерла тот разговор из моей памяти. Когда же я захотел воспротивиться и остановиться, этого у меня не вышло. Я более не был властен над своим телом и беспрестанно летел к последнему провалу за границей реальности. О боже, нет, я не могу или же… не желаю вспоминать это. Последний бурлящий хаос вне пределов обычного людского восприятия, что вечно жует в покоях, вне времени и пространства. Ядерный хаос… он ни на секунду не оставлял свое сущие прежним. Я видел его лишь в смутном тумане из далека, и мой взор лишь мгновения скользнул по нему, однако я буду до конца жизни помнить тот несказанный ужас, что некогда породил нашу вселенную в порыве грез и некогда разрушит ее звучанием своей дьявольской флейты. В следующие мгновение я проснулся. На секунду подумав, что все то был лишь сон, мой взгляд пал на дверь, скрывавшую в себе то отродье бесовщины. Я отварил ее и с ужасом понял, что комната пуста, и только новая пентаграмма на стене безмолвно следила за мной. Лишь успев успокоиться, из отверстия в стене выбежала крыса. Она была вдвое больше обычной и, о боже, лицо. Ее карикатурное сходство с человеческим лицом…       Уолтер Гилман отложил газету со статьей, столь его интересовавшей. Теперь его лихорадка вызывала еще больше вопросов, а старуха, сидевшая до времени в углу, бесследно исчезла.