***
Джеюн открывает свои глаза, только когда его длинные, закрученные ресницы трогает капля нарастающего дождя. Ветер воет, словно зазывает всех мертвецов восстать из под земли и съесть его заживо. Шим был бы правда не против, избавь это его от бессмысленного существования. Он готов добровольно отдать свое сердце двум мертвецам, когда то называющимися его родителями, но оно, к сожалению, давно в их руках. Как жаль, что в аду нельзя протаскивать еле бьющиеся сердца. И как жаль, что склеить в мире смертных их тоже под запретом. Шим никогда не был в церквях и храмах, не верил в высшие силы, а будь они реальны, ни один невинный ребенок на этой земле не страдал бы по воле всевышнего. «Значит в этот мир он пришел, чтобы получить еще один полезный его душе урок» — бред. Ребенок не поймет, сколько ему не объясняй. Только нервы потратишь. Так с чего вообще эти всевышние решили, что это действенный способ? Вот пятилетний Шим понял только одно: все взрослые лгут, и бог тоже. Что жить своей жизнью — не его судьба, потому что последний раз он молился со слезами на глазах, когда соседские мальчики избивали совсем юного Джеюна. Что было бы лучше, гори он в аду. Может тогда бы он в этой жизни понял то, что настойчиво твердят все вокруг. В одно верил Джеюн точно. Реинкарнация. И нет, он не буддист. Судя по уставшей душе парня, он предполагает, что это — его последняя жизнь на этой планете, и он искренне рад этому. Его душе примерно десять веков, его телу всего девятнадцать, его вязкой тайне шесть. На кладбище вечно снуют крысы, которые идут на трупный запах. В итоге этих же крыс обгладывают вороны. Рвут бедных существ на куски своим острым как нож клювом. Джеюн ощущает себя примерно как эти крысы. Воронами же являются все, кто наводит на парня страх. Крысы не виноваты в том, что живут в таком жестоком мире, не виноваты, что приходится каждый вечер вылазить искать объедки. Джеюн же виноват во всех своих грехах, и становится ему вдруг совестно сравнивать себя с грызунами. Он в этом мире скорее паразит, которых даже самая эмпатичная душа не пожалеет. В двух метрах от лакомящейся деликатесом птицы слышится шорох, и спина Джеюна неосознанно покрывается мурашками. Ладонь, крепко обхватывающая зонт, потеет. Темный силуэт появляется между одиноко стоящим гнилым деревом и кучей кирпича, что привезли на днях для обновления некоторых могил. Сперва Джеюн думает, что сходит с ума и бедный мозг видит уже давно покойного отца. Ворон истошно кричит и пятится назад, а затем улетает прочь, оставляя труп грызуна без внимания. Джеюн ощущает теперь себя как эта птица, хотя минутами ранее утверждал обратное. Он ненавидит себя за неопределенность, это уж точно. Мозг крутит в панике кучу вариантов событий и останавливается на самом жестоком. В голову никак не приходила мысль о том, что это может быть охранник, проверяющий кладбище на наличие таких глупцов как Шим, у которых фетиш простужать себе организм, стоя драматично под дождем. Нет, Джеюн не был глупым, он много читал, хорошо закрывал сессии и имел огромный жизненный опыт за спиной, но ему настойчиво казалось, словно он один в мире такой дурак, хотя знакомые бабушки на рынках твердили обратное. Хвалили Джеюна. Скорее потому, что видели в нем своих детей и внуков. Становилось даже жаль их. — Эм, отойдите… — мысли прерываются, в нос ударяет запах терпкого одеколона. «Дорогой поди» — думается Джеюну. В полутора метрах от него стоит молодой человек не сильно старше самого Шима. Брови прямые и нос идеальной для корейца формы. Челка у незнакомца лезет прямо в глаза, и, когда парень заправляет их за ухо, Джеюн внимательно следит за длинными пальцами, тонкой кистью, следом возвращая свой взор на лицо стоящего перед ним человека, хватает ртом воздух, позорно открывая рот. — Вы оглохли? Вы мешаете мне пройти, — серьга на правом ухе звенит от движений незнакомца. Левая же невинно чиста. Звон откладывается в голове Шима надолго, прямо под корочкой мозга. Что в его мозге только не откладывалось, но не какие-то там симпатичные хангуки, уж точно. Шим слишком устал спорить с людьми. Устал спорить сам с собой. Он просто устал, поэтому в ответ всего лишь протирает глаза, под тяжелыми веками которых снуют холодные, будто льдины, глаза. От них веет неуютной зимой, вот поэтому он и ёжится под этим почти пристальным взглядом. В воздухе витает тяжесть, атмосфера на кладбище накаляется, а брови незнакомца сводятся к переносице. — Так вы глухой? — почему-то чрезмерно ровный голос режет слух, и Джеюн и вправду начинает верить в то, что он — глухой. Затем в то, что немой, так как выдавить из себя получается только удивленный выдох. Ну чтож, Шиму думается, что лучше бы это был маньяк с бензопилой, который закопает его рядом с могилой его родителей. Такой конец его короткой жизни его вполне устраивает. Он усердно делает вид, что читает по губам и коротко кивает на утверждение незнакомца, ранее темного силуэта. По приколу. Шим Джеюн никогда не думал, что когда-нибудь его единственной мечтой будет оглохнуть. На утро понедельника Джеюн посещает первые три пары, а на четвертую не приходит, потому что Сону просит Шима занести к нему домой нужные тому конспекты. Причиной является то, что Ким болеет уже неделю ужасной ангиной, а единственный его друг — как раз таки Джеюн. Почему он пропустил четвертую пару? Сам не знает. После всех дел он безжизненно плетётся в любимую кофейню. Почему любимая? Тоже не знает. Хотя нет, догадывается. В кофейне всегда так чисто и светло, что Шим иногда часами здесь с грудой проектов засиживается. Кроме того, американо тут по смешным даже для студента ценам, представляете. И по третьей, самой любимой причине, окна в этой кофейне панорамные, что открывают вид на чудесный пейзаж, состоящий из малинового заката, никуда не спешащих местных и бездомных котят, которые находятся как раз таки под подоконником по ту сторону стекла. Джеюн как-то видел владельца этой кофейни, который обожающим взглядом подкармливал бедных животных. На вопрос, почему не может взять к себе, отвечал, мол, жена против, аллергия у неё. Ну и пусть, думается Шиму. Он бы взял их к себе, но вот боится не дожить до двадцати, а искать новых хозяев этим крошкам будет достаточно муторно. Заходит в кофейню, которая на самом деле не шибко популярна, потому что старость этого здания дает о себе дать, но главное Джеюну нравится. Даже не подходит к стойке, сразу же кивает стоящему за ней работнику, тот встречает его натянутой улыбкой. «Как всегда?» «Мгм» Шим уверен, что этот официант, чьё имя висит на стенде лучших работников месяца, думает о том, как Джеюн ему надоел. Ну кто заказывает всего один американо и сидит возле окна до закрытия кафе? Правильно, он, который то ли по своей растерянности, то ли глупости, никак не может запомнить имя работника, обслуживающего его тут с начала семестра. Шим не является скептиком, или еще кем-то вроде, но всегда думает о том, что такие люди не умеют быть благодарными. То ли их родители не учили, то ли понабрались у всяких. Хотя Джеюн понимает того работника: на Шима без слёз не взглянешь. Почему это ему нужно быть благодарным одному американо стабильно раз в неделю. Чаевые то он не оставляет. Не принято в Корее. Дома вечно пахнет сыростью, словно этот зловонный запах с собой притащил Джеюн из кладбища. Дома никогда не бывает уютно, словно мертвецы ходят по пятам. И ужинать Шиму приходится с ними тоже, сидя напротив них же. Врубает телевизор, чтобы не сходить с ума в тишине. По новостным каналам крутят о совершении суицида парнем, жившим на девятнадцатом этаже, и, думается Джеюну, жаль, что он не этот парень. Он слишком труслив для такого. Следующая новость заставляет хмыкнуть. Скандал с изменой и убийством. Известного политика зарезала собственная жена в пятизвездочном ресторане на глазах у всех. Причина — ревность. Ну не глупо ли? Джеюну кажется, что он никогда не найдет себе жену. Женщины — сами по себе страшные создания, и ему не хочется знать, какие они в ярости. Слишком он труслив для такого. Жевать на поздний ужин приходится вчерашнюю запеканку, которую прихватил в круглосуточном магазине. Ему и так нормально. Ему всю жизнь было нормально. На телефон приходит уведомление, но Джеюн слишком устал, поэтому заваливается на диван напротив телевизора и надеется, что ему приснится что-то кроме убийств, измен и суицида. Чувство, словно глаза вытекают из орбит, что болят сильнее его сердца, оно и неудивительно. Вдыхает запах пыли от старого затхлого дивана и корчится. «Нужно завтра прибраться дома», — думает он и проваливается в сон. Ему снятся убийства, измены и суицид. Правда, почему-то на месте жены политика сам Джеюн. Странно как-то это всё, он думал, что в этом спектакле ему достанется второстепенная роль, к примеру, свидетеля.***
Сону думается, что он — единственный человек, который может ценить даже тех, кто говорит ему обидные слова, поэтому чтобы окончательно не разочароваться, выбегает из собственного дома и бежит в никуда. Глядишь, встретит кого-то, кто сможет понять, исцелить, обнять и принять, раз «семья» не выполняет даже такие базовые функции. Сону думается, что он это заслужил, когда глаза щиплет и руки трясутся. К сожалению, уже в сотый раз никого особенного не встречает, но почему-то надежды не теряет никогда. Ни на секунду. Не сомневается, что ему обязательно повезёт, может, просто не по той улице каждый раз бежит? Бежит он довольно долго и встречает его лишь громкая тишина. Находится он в темном парке в три часа ночи. Ни один безумец в такое время не гуляет один. Кто сказал, что Ким не такой? Садится на лавку и печатает единственному человеку, который, вроде как, может его понять. На экране вкладка с чатом, на верхнем углу имя контакта — «Джеюн💓» — и обязательно с сердечком, Сону ведь не скупой на сердца. Его даже купидоном в старшей школе звали, не потому, что сводил всех, а потому что влюблялся часто. Отдавал свое сердце каждому, кто проявлял хоть толику внимания и заботы, а в итоге его возвращали полностью разбитым, вот и приходилось самому зашивать. Думали люди, что у него много сердец, но откуда им было знать, что у Сону оно - одно единственное? Как у подростка оставалось доверие к людям — непонятно. Деревья от сильного осеннего ветра ноют, сгибаются пополам, и Сону их понимает. Деревья, считает он, не заслужили мерзнуть все девять месяцев в году, но, как ему кажется, им повезло больше, чем самому Сону. Киму приходится сжиматься от холода весь круглый год. Мечтает парень только о принце на белом коне, который постучит в дверь его квартиры, представится каким-то корейским знаменитым актером с кучей денег на банковском счету и унесет с собой Сону. И никакие родители с братом позже не будут доставать его, и, возможно, он будет их посещать на рождество, дарить дорогие подарки, но никогда не взглянет теплым, как когда-то, взглядом. А потом, думается Сону… Как на него может взглянуть кто-то столь влиятельный. Он ведь всего студент, учащийся на криминалиста, и у которого вместо мозгов розовый тоник. А вместо дорогих украшений он предпочёл бы сладкие браслеты, которые кусаешь по одной штуке и жуешь потом с довольным лицом. Палец замирает, сомнения охватывают разум и под влиянием тревоги мозг посещают самые разные мысли. А если не поймёт? А если посмеётся? У него, вроде как, даже семьи нет. Вроде как. Откуда ему знать, что такое семейная ссора? Даже Ким этого не знает, но почему то зовётся ему другом. А если Джеюн Сону за друга своего вовсе не считает? А если младший — просто навязчивая пиявка? От пиявки Сону отличают только клубничные волосы. Слишком много если, если честно. Это раздражает. И в противовес своим мыслям, жутко холодные пальцы набирают один единственный вопрос. «Погуляем?» Позже Ким будет жалеть даже о такой маленькой просьбе, но это будет позже, поэтому сейчас Сону может только выключить телефон и вдохнуть в легкие ночной воздух. На улице холодно, но снега все еще нет, а в сердце Кима место только морозу.***
Джеюна не на шутку трясёт. Во сне к нему тянулись две пары худощавых рук, отдавая трупной синевой. Сжимали они шею, оставляя там следы, которые, казалось, навсегда будут жить с Джеюном. Что в памяти, что в сердце выжигали метки, ужасающие, кровавые и мстительные. Родители никогда по-настоящему не любили Шима. От них ему досталась только уродливая фамилия и куча неприятных воспоминаний. Шим сгибается пополам в приступе, считает в уме до десяти, старается выровнять дыхание и сжимается в углу университетского туалета. Ему всё до пизды надоело, поэтому в мысли закрадывается идея сбежать с пар, однако прямо за поворотом его хватают чужие холодные руки и грубо разворачивают к себе. — Джеюн, — глаза у Сону блестят от обиды в перемешку с разочарованием, и Шиму приходится опустить взгляд на свою давно потрепанную обувь. Подарок от покойной матери. В голове почему-то играет песня, которую крутили в детстве по его любимому каналу, — Ты меня слышишь? Почему не отвечаешь? Взгляд у Сону тяжелый, от него веет морозным воздухом и тоской. Тоской такой, которая разъедает все твои внутренности, передаётся воздушно капельным путём и заставляет ёжиться. Спасение от такого вряд ли найдешь. Вакцины все ещё нет. Как и настроения у Джеюна. — Я тебе вчера ночью писал и…— Ким становится совсем крошечным, теребя край рукава Шима. — Давай не сегодня, Сону, —возможно, в следующей жизни они могли бы стать хорошими, понимающими друг друга друзьями. В сердце у него искрится эдакая глупая надежда. Джеюн же вспоминает, что это — скорее всего его последняя жизнь. Жалкая, как и все остальные. Он уверен. — Но почему? Что я делаю не так, Джеюн? Скажи мне, пожалуйста. Почему ты игнорируешь мои сообщения? — пальцы сжимаются сильнее, тянут за рукав кофту вниз, швы почти что рвутся. Швы на сердце Кима, которые он бережно старался не повредить. Видит Шим перед собой побитого человека, свое отражение, которое никогда не познало вкус любви. Джеюну даже становится жаль Сону, но почему-то рука вырывается из хватки сама по себе. Позже он улыбается уголками губ, что неестественно, то, как говорится, не безобразно. Шим бы поспорил. — Для этого не нужна особая причина, понимаешь? Ты мне ничего не должен, так же, как и я тебе. Решил, словно мы играем в лучших друзей? Словно я прибегу к тебе по первому твоему зову, словно у меня своих проблем нет? Извини, но я в таком случае — друг отвратительный. Мне нет оправдания, я живу не вниманием, любовью и заботой, как ты. Я не ищу его так отчаянно. Не питаюсь им. Я не понимаю тебя, поэтому стать твоим «настоящим» другом не смогу, увы. — палец больно тычет куда-то в грудь, прямиком в сердце. След от прикосновения сильно жжёт, параллельно пронизывая холодом. Спину покрывает стадо мурашек, пробирается под кожу и оставляет там ощущение липкой тоски. Настолько липкой, словно мёд. И Киму кажется, что он начинает путать приторную сладость с приторной кислотой. Становится приторно тошно. Обида накрывает лавиной от макушки до пят, и разрастается ком в горле. Глаза жгут, но плакать почему-то не хочется. Больше хочется биться в истерике, царапать кожу, кричать во всё горло, но рыдать в подушку он будет позже. Он обещал себе. Сону обещания свои не держит никогда. Слеза катится, касается мягко губ, отдавая солью на языке и призывая прикрыть глаза от стыда. Киму, вытирая печаль с щек, кажется, словно его окатили морозной водой. Кажется, словно судьба снова его испытывает, но Сону уже порядком устал, поэтому улыбается побито, совсем жалко, и шмыгает носом. — Извини, — разворачивается и на ватных ногах уходит прочь, стирая тыльной стороной ладони обиду с глаз, с щёк и с сердца. Сердечко розовое возле имени Джеюна он не стирает. Все ещё верит. Наивно, глупо, но так искренне, что становится приторно даже для самого Сону.