Покой вместо света

Маленькая палата освещена лишь холодным светом, с трудом пробивающимся сквозь решётку на единственном окне. Несмотря на формальное наличие достаточного света, любой человек, зачем-то зашедший в палату после отбоя, не смог бы увидеть ничего, кроме двух замерших у стены силуэтов. В какое-то мгновение Воланду даже хочется, чтобы кто-то зашёл не сейчас, а где-то через четверть часа, в палату. Это точно поможет увидеть другие стороны человеческой природы. — Мессир? — холодные бледные пальцы Воланда привычным жестом скользят по шее и задевают ногтями кожу, оставляя за собой несколько быстро вспухающих розовых полос, скоро наполняющихся кровью. «Больно», — беззвучно повисло в голове Воланда голосом Мастера. — Не ври, не больно, — обдает горячим дыханием висок и проникает пальцами под застиранную больничную сорочку. Мастер замирает всем телом, будто от этого зависит чья-то жизнь. Хотя почему «будто»? От одной только Его воли может зависеть всё. Воланд начинает скользить губами по шее Мастера отнюдь не нежно, оставляя один за другим глубокие укусы и размазывая по белой коже карминовую кровь. Он сможет их убрать за несколько минут в любой момент, но никогда этого не сделает. Все равно с недавних пор к Мастеру приходят два силуэта и лишь один человек. Руки безвольно повисают вдоль тела, а неморгающий расфокусированный взгляд устремлен сквозь стекло далеко в звёздное небо. Он знает, что Она тоже смотрит на это небо прямо сейчас, сидя у окна. Болезненный укус в плечо через ткань. На желтовато-сером фоне быстро выступает маленькое алое пятнышко, к рассвету уже почернеющее. Плечо, а вместе с ним вся рука пульсирует обжигающей болью, но эта боль не способна поколебать сумасшествие Мастера, все сильнее овладевающее им вблизи Воланда. — Не смей думать о Ней, — прохладная ладонь обманчиво ласково проводит рукой по рыжевато-русым волосам, выбивающимся из-под вышитой шапочки и задерживается на висках, — забудь о Ней. Глаза и разум Мастера ещё сильнее затягивает поволока безумия. Воланд заставит Мастера думать только о нем. Даже если ради этого потребуется свести глупого человека с ума. Одним резким движением Воланд разворачивает мужчину к себе лицом, жадно всматриваясь в усыпанную кроваво-фиолетовыми следами шею; самую обычную, к тому же некрасиво истощавшую от шоковой терапии фигуру и такое же лицо в обрамлении всклокоченных волос. Воланд хорошо знает людей, Воланд существует с ними бок о бок со времен Грехопадения, Воланд знает, что внешне таких людей на улицах Москвы, Вены, Парижа, Берлина сотни, если не тысячи, но лишь один может написать Роман, лишь один может вызвать столь сильное желание сломать, украсить и поставить в застекленный шкаф. Воланд не любит Мастера. Воланд любит красивые беседы, дорогое вино, сильные души и тёмный шёлк. Мастером он одержим. Одержим как писатель, не способный уйти спать, пока не допишет главу романа; одержим как учёный, идущий на эшафот за собственные идеи с чувством преглубокого удовлетворения; одержим как коллекционер кукол, увидевший именно ту куклу, которой не хватало его коллекции. Один щелчок пальцев и вся одежда на Мастере пропадает. Согретые магией руки скользят по худой спине, оглаживает осунувшиеся плечи, замирает на предплечьях, что тут и там испещрены белыми линиями. Воланд завороженно проводит кончиками пальцев по линии, доходящей почти до сгиба локтя. Каждый раз он приходит и видит новые шрамы и каждый раз это приводит в восторг. Обведенный в ту ночь порез глубже предыдущих и единственный расположен вертикально, так, что сразу бросается в глаза. — Ты не сможешь уйти отсюда, пока я не дам на то свое согласие. Я предупреждал, что будет за такое своенравие. Это тоже считается за побег. К тому же не только от других людей и жестокого мира, но и от себя самого, что намного серьёзнее. Настойчивый толчок и единственное, что остаётся Мастеру — вяло подумать, что от стены до койки шагов десять и его приземление на набитый чем-то хрустящим матрас — грубое нарушение всем известных законов пространства. Тело непроизвольно подрагивает, хотя Мастер может гарантировать сам себе, что сейчас — не сеанс терапии. Будь у мужчины ещё чуть-чуть сознания он бы заметил не только расстояние между стеной и кроватью, но и тот факт, что на кровати, где с трудом помещался один запросто смогли лечь два человека. Воланд проникает сразу двумя пальцами, в последний момент скрывая удлинённые ногти и мертвенный холод кожи, которым в прямом смысле можно пытать. Длинные пальцы на манер ножниц растягивают, причиняя явный, но еще терпимый дискомфорт, который никоим образом не заметен на таком же отчужденном лице Мастера. Воланду это не нравилось: хотелось видеть, как по этому бледному лицу текут слезы, с порезанных во время последнего сеанса терапии губ слетают стоны, не суть важно – болезненные или нет, а некогда яркие глаза жмурятся от ощущений. Достаёт пальцы с тихим хлюпом, разочарованно понимая, что процесс ему в общем-то начинает доставлять определённое эмоциональное удовлетворение. Крайне странное и дезориентирующее ощущение, знаете ли. Хотелось наконец-то сбросить с себя давящее, горячечное чувство, что внезапно смертные люди назвали бы возбуждением, а сам Воланд считает одним из самых наихудших побочных эффектов общения с людьми. Входит одним слитным движением, цепляясь за приятно ощущающегося человека. Ещё один плюс в графу о том, что если бы не роман, Мастер был бы в глазах Воланда абсолютно, неисправимо серым и обычным. — Ты точно такое же как и все, — говорил, втрахивая в матрас и с глубоким, чёрным удовольствием слыша срывающиеся болезненные стоны и возбужденные сдавленные полу всхлипы, — но роман — единственное, что превращает тебя в необычного, особенного человека. Важен тот, кто может что-то дать. Я важен для тебя, потому что дам свободу, ты важен мне, потому что только ты допишешь роман, а для Неё ты был важен, потому что давал иллюзию взаимной любви. Воланд близок к апогею своего ein kleines körperliches Vergnügen. Снова кусает за загривок, мстительно надеясь, что сделал больнее сильнее, чем приятнее. Мужчина почти не чувствует боли ни от быстрой, сделанной кое-как растяжки, ни от грубых жестов: после сравнения с электросудорожной терапией ни одна физическая боль, наносимая Воландом не может быть существенно заметной, не-е-ет, магистр чёрной магии талантлив во всем, но более всего — в изощренном искусстве бить словами. Лишь упоминание Маргариты и иллюзии взаимной любви больно бьёт под дых и кажется даже выбивает несколько слезинок. Мастер не чувствует слез, но помнит, как по лицу текло что-то горячее. С каждым произнесенным словом на теле Мастера появлялось новое, красновато-фиолетовое пятно. Спустя считанные мгновения ими усеяны шея, плечи и грудь. Спустя ещё два сдавленных вздоха мужчины — живого места не найти выше талии. Как только последний, специально сделанный самым аккуратным след появляется аккурат под пупком, Воланд поднимается в полный рост, теперь возвышаясь над спокойно лежащим, морально разбитым Мастером. — Хватит, — тихая мольба, переходящая в болезненный стон, — пожалуйста. — Просто назови пять причин почему Она хуже и все закончится. Навсегда. — Нет. Высокая худая тень поднимается с края койки и не растворяется эффектно, а просто пропадает из поля зрения. Мастер моргнул — фигура пропала. Воланд никогда не спросит чем Маргарита лучше, это выше его достоинства, но каждую ночь, уходя, он будет спрашивать, чем Маргарита хуже на протяжении многих месяцев и лишь дав верный ответ, прикреплённый к дописанному роману Мастер сможет уйти, получив в подарок покой. Воланд одержим Мастером, но любит правду и хорошие книги на реальных событиях. Это будет сложный выбор, но он как-нибудь справится, не беспокойтесь.