Оленёнок

Он спал неподвижно, прижав колени к груди и обхватив их руками — весь сжался, хотя места на диване было достаточно. Мори, когда увидел, что кое-кто решил устроить себе послеобеденный сон вместо занятий математикой, сначала снисходительно посмотрел на эту очаровательную картину, накрыв юного подопечного пледом, но, когда время уже перевалило за пять часов вечера, решил, что это — только с виду! — милое создание всё же нужно разбудить. — Дазай-кун, просыпайся, — тихо сказал Огай, снимая с плеча Осаму плед и за это же плечо чуть потрепав. Тот вздрогнул, но глаза не открыл. Ладно, попытка номер два. — Дазай-кун, — повторил Мори уже настойчивее, срывая плед полностью, отчего подопечный издал протестующее мычание. — Да-да, подъем. — Не… хочу, М’ри-с’н… — пробубнил Дазай, решительно отвернувшись от наставника лицом к спинке дивана. Тот только усмехнулся: — Мало ли, что ты хочешь. Я, может, хочу, чтобы ты не сбивал себе режим. — Я и не… — Осаму зевнул. — Сбивал. — А кто всю ночь в телефоне просидел, я? — поднял бровь Огай. В ответ тишина. Мори вздохнул так, как обычно вздыхают родители, когда их детям приходится по пятьсот раз повторять одно и то же, но те всё равно делают по-своему. — Сначала ночью не спишь, весь день вялый ходишь, а потом вечером отрубаешься. Совсем уже день и ночь спутались. Сколько ещё раз повторять, что так нельзя, Дазай-кун? Огай уже заговорил своим обычным голосом, отчего Дазай окончательно проснулся, уперевшись в диван руками и сев. — А может я не могу? Может, я сова? — спросил он, посмотрев на наставника своими большими карими глазами, с которых уже почти спала пелена сна. Мори закатил глаза: — Никакая ты не сова, — а потом вдруг хитро прищурился, глядя вглубь тёмных зрачков напротив и неожиданно для себя добавив. — Ты Бэмби. Мори, как только сказал, уже пожалел о своих словах, ожидая какие-нибудь глупые шутки, или отрицания, или ещё что-то в стиле его подопечного, но Осаму на это только недоуменно сдвинул брови на переносице, что на детском и ещё сонном лице выглядело забавно. — Кто такой Бэмби? — тихо спросил Осаму. — Оленёнок, — ответил Огай, уже чувствуя неловкость и наблюдая смену эмоций на лице ученика с лёгкого непонимания на абсолютное. — Мультфильм такой диснеевский, — добавил он, уже ожидая вопроса: «Кто такой Дисней?». — Про Дисней я слышал, а про Бэмби нет, — Дазай отвëл уже прояснившейся взгляд в сторону. — И почему я — Бэмби? — спросил он как-то отстранённо и холодно, будто надевая невидимую броню в случае, если ответ больно ударит. Выработанная до автоматизма привычка и отнюдь не от хорошей жизни. Первое время с их знакомства Мори только эти чувства — точнее, их сокрытие — и наблюдал. Постепенно деланное безразличие отступило, пусть и не всегда, но всё же уступая место всплескам чисто детской гипер-эмоциональности, проявляющейся в поведении, в речи, в жестах и… В глазах. Спроси любого, что в них таится, и все бы с уверенностью ответили, что там лишь сплошная тёмная бездна, и только Огай сказал бы, что нет. В этих глубоких карих глазах в обрамлении длинных чёрных ресниц и игривость, и какая-то чудом сохранившаяся доля невинности и наивности, и, несмотря на зрелое мышление, обыкновенная детская нужда в ком-то сильном и надёжном. Словно пёстрый калейдоскоп чувств, к которому бы только пробраться сквозь толстые, обмотанные колючей проволокой стены недоверия. У Мори, как у первоклассного стратега, подпольного доктора и в конце концов того, кто планирует з̶а̶х̶в̶а̶т̶и̶т̶ь̶ занять пост Босса мафии, язык ещё как подвешен, но когда дело касается объяснений собственных чувств и выводов на основе этих чувств… Проще не словами объяснить, а просто показать ребёнку этот несчастный мультик. Да и Дазаю в любом случае полезно. Огай пусть и не знает всю картину того, что с мальчиком происходило до их встречи, но детство тот провёл точно не за мультфильмами, играми в догонялки и прятки с друзьями во дворе и рисованием мелками по асфальту. Не в счастливом детском беззаботном мирке, а где-то в другом месте, например, на грани жизни и смерти, причём, судя по количеству бинтов на теле, не один раз. Но независимо от того, какими были его первые одиннадцать лет жизни, Осаму — всё ещё ребёнок. Ребёнок, который знает, как заряжать пистолет, где спрятать труп и какие у человека самые уязвимые места для удара, но не знает, кто такой Бэмби. Это надо исправлять. Огай протянул руку, с лёгкой улыбкой потрепав преемника по каштановым кудряшкам. — Сегодня ночью посмотрим и поймёшь. — Ночью? — картинно изумился Дазай. — Мори-с-а-ан, а как же режи-и-м? Мори на эту протяжную интонацию, которая использовалась исключительно для того, чтобы вывести на эмоции, и бровью не повёл. — Один разок можно, а потом я буду конфисковывать телефон на ночь. — Не-е-т, — возразил Осаму. — Да-а-а, — в тон ему ответил Мори, чем вызвал тихий смех Дазая. *** У Осаму, как оказалось, помимо гипер-эмоциональности к детским способностям так же входило в комплект выборочное выполнение просьб старших. Сделать всю математику, лечь спать вовремя и не брать в руки что-то острое как потенциальное орудие самоубийства почему-то не представлялось возможным, а вот «Будем в гостиной смотреть часов в десять» было понято, принято и обработано. Дазай как штык ровно в десять разлегся на диване, положив голову на подлокотник и вытянув ноги, укрывшись пледом и держа в руке разноцветную пачку чего-то вредного, что Мори обычно не одобрял в своём доме, видя проблемы Осаму с питанием и понимая, что подобная дрянь бы только их усугубила, однако на этот раз ничего не сказал. Но вот что точно нельзя было спускать с рук, так это то, что его подопечный собрался есть лёжа. — Товарищ Дазай-кун, примите, пожалуйста, вертикальное положение, — Огай упëр руки в боки. — Товарищ? — Осаму от такого доныне не использовавшегося обращения поднял голову с подлокотника, смотря на Мори хлопающими глазами. Огай еле сдержал улыбку. Ну точно оленёнок! — Это из фильма одного, — отмахнулся Огай. — Сядь, лежа не едят. — А из какого? — не унимался Дазай, но послушался, сев. — Из советского, потом посмотрим, если хочешь, — Мори, вставляя в специальную щёлку в телевизоре диск, который, кстати, купил часа полтора назад, и садясь рядом. — Ночью? — хитро ухмыльнулся Осаму. — Днём, — пристально смотря в глаза подопечному и тоже не сдержав ухмылку, ответил Огай. — Тогда неинтересно. Дазай насупился, но, когда началась уже родная не для одного поколения заставка с красивым замком и мерцающим названием студии, тут же уставился во все глаза на экран. Его мгновенно завлекла приятная графика, персонажи и какая-то особенная добрая атмосфера, которой была пропитана вся картина. Даже Огай, с виду безучастно сидящий ногу на ногу и подперев щеку рукой, сложенной на подлокотник, внутренне переживал некую ностальгию, но не болезненную, а скорее светлую и совсем немного грустную. Эх, умели же раньше мультфильмы делать, не то, что сейчас… Под конец началась та самая сцена, и Мори в других обстоятельствах, будь Дазай-кун обычным ребёнком и помладше, подумал бы, что это если не пошатнëт психику, то точно оставит неприятный осадок, но Дазай-кун — не обычный ребёнок и ему двенадцать, так что ничего у него не пошатнëтся и никакой осадок не останется. Огай был уверен в этом. Олениха тревожно замирает на месте, прислушиваясь. Топот человеческих ног. Охотники. Она тут же говорит Бэмби бежать, и оба срываются с места. Бегут во всю прыть, мать неустанно повторяет сыну бежать, бежать быстрее и не останавливаться. Тот слушается, уносится дальше от мамы. Раздаётся оглушающий звук выстрела. Дазай вдруг вскочил как ужаленный с дивана и уставился на наставника полными ужаса глазами. Мори выжидающе воззрился на него в ответ, совершенно не понимая, что вызвало такую реакцию. Осаму ведь и не такое видел, причëм не на экране, а в жизни, своими собственными глазами. С каких пор это стало проблемой? Дазай тяжело сглотнул — Огай видел, как отчётливо дёрнулся его не прикрытый бинтами кадык — и сдавленно, даже не Мори, а будто куда-то в пустоту, сказал: — Так вот, почему я Бэмби. Огай чуть не вздрогнул от осознания, выстрелившего в мозг со скоростью пули. Медицинская карта с кучей пробелов. Мальчик, у которого шиты-перешиты раны на руках и ногах, то ли им самим наносимые, то ли кем-то — не понятно. Родом из каких-то трущоб на окраине Йокогамы, из какой-то бедной семьи, чудом выживший в каких-то мелких бандитских разборках. А что, если?.. Мори даже не успел открыть рот, чтобы возразить, что он, мягко говоря, совсем не хотел этим мультиком вызвать у Осаму триггер, тем более, что об этом триггере знать не знал до сегодняшней ночи, как подопечный развернулся и быстрыми шагами вышел вон из гостиной. Огай, ни секунды не раздумывая, пошёл за ним, почти догнал, но тот прошмыгнул в дверь своей комнаты, и, судя по скрипящим звукам, с размаху завалился на кровать. Мори встал у двери, но не открыл её, понимая, что Дазай сейчас напуган и врываться в его личное пространство нельзя. Нужно, чтобы Осаму сам его впустил, и, желательно, дал объясниться и сам всё объяснил, хотя на последнее Мори вообще уже не надеялся. Огай несильно постучал костяшкой указательного пальца по двери, осторожно спросив: — Дазай-кун, можно я войду? Ответа не последовало. Неудивительно. Что ж, видимо придётся объяснять всё прям так, и будь уже, что будет. — Дазай-кун, когда я говорил, что ты Бэмби, я не имел в виду…— Мори замялся. — То, что в конце мультика было. «Ками-сама, почему именно в такие моменты у меня пропадает умение выстраивать слова в предложения?» — со вздохом подумал он. Из комнаты всё так же не было ни звука, и Огай решил продолжить: — Возможно, это покажется тебе глупым, но ты мне напомнил Бэмби из-за глаз. Знаешь, есть фраза, не знаю, чья, что глаза—зеркало души, — Мори немного расслабился, наконец нащупывая нужные слова. — И в твоих есть что-то игривое, невинное… Возможно, я единственный, кто употребляет такие слова в твой адрес, ты у нас всё-таки дитë непростое, — он усмехнулся. — И я бы просто хотел, чтобы эти чувства в тебе остались. Возможно, — Мори поморщился от уже третьего «возможно». Разговоры по душам—точно не его. — Ты посчитаешь это совсем не нужным и даже сочтëшь меня лжецом, но я хочу тебе помочь, правда. Хочу дать тебе немного побыть ребёнком. Вот, — неловко закончил Огай, понимая, что сея «успокаивающая» речь всё равно прозвучала очень плохо, но на этом его полномочия—всё. Несколько секунд была гробовая тишина, после чего раздался тихий голос: — Можете войти, Мори-сан. Огай неожиданно для себя испытал огромное облегчение и, нажав на ручку, отворил дверь, тут же смотря в сторону кровати. Мальчик сидел спиной к стене, колени прижал к груди и обхватил их руками. Его взгляд был направлен куда-то в пол, и, как с грустью осознал Мори, не излучал уже ставшего привычным озорного блеска. Мори мелкими шажками — как к пуганому оленëнку, опять же! — подошёл к нему и, не встретив никаких возражений, сел на край постели. По тому, как Осаму нервно кусает нижнюю губу, он видел, что тот хочет что-то сказать, и терпеливо ждал. Наконец, Дазай повернул к наставнику голову и на одном дыхании, стараясь не дрожать голосом, произнёс: — Моя мать погибла так же, — на последнем слове голос всё же дрогнул, и Осаму, поняв это, отвернулся и, набрав в лёгкие побольше воздуха, продолжил. — Люди в масках, с пистолетами, но видно, что необученные. Из тех мелких группировок, которые каждую вонючую заброшку делят. Как бараны палили в воздух, пугали людей, и тут наткнулись на других таких же баранов, — Дазай сжал руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладони. — Мать, как поняла, что пахнет жареным, крикнула мне бежать и толкнула в сторону какого-то переулка. Ну я и понёсся со всех ног. Никогда так не бегал. А потом услышал выстрелы, — Осаму колотило. — На секунду остановился, потом отмер и снова побежал. На следующий день мать не пришла домой, — голос Дазая становился всё тише. — А она всегда приходила, даже тогда, когда было совсем плохо, — Мори даже спрашивать не хочет, что значит это «совсем плохо». — Мама так и не пришла больше. Я пытался найти тело, но не нашёл. Пока Огай судорожно думал, как бы утешить мальчика, Осаму вдруг придвинулся к нему, крепко обхватил руками и прижался к груди. Мори с секунду застыл в немом удивлении. Дазай — не любитель прикосновений, он никогда не позволял себя обнимать, максимум — потрепать по голове, и тем более никогда не проявлял инициативу в тактильности. Видимо, у ребёнка совсем сдали нервы. Мори со вздохом ответил на объятия, прижимая его к себе ещё ближе, одну руку положив на макушку, а другой медленно водя по дрожащей спине. Пару минут они помолчали, Осаму, впитывающий в себя тепло момента — и почему они раньше не обнимались? — понемногу успокаивался. Наконец Мори, не выпуская Дазая из рук, тихо произнёс: — Дазай-кун… Я ведь не знал. — А я не знал, что вы не знали, — Дазай издал нервный смешок. Мори хмыкнул: — Ну, теперь я знаю, что не надо так тебя назы- — Называйте, — неожиданно перебил его Осаму, чуть отстранившись и смотря на Мори снизу вверх. — Мне нравится. Огай удивился: — Но ты же… — Это просто мои воспоминания, вот и всё, — отмахнулся Дазай. Он уже не дрожал и, видимо, почти отошëл от своего рассказа. — Только лучше не «Бэмби», а «оленёнок». Мори пристально смотрел на подопечного несколько долгих секунд. — Хорошо, — Огай чуть приподнял уголки губ и добавил. — Оленёнок. Осаму на это весело улыбнулся, и, выпутавшись из объятий, встал с кровати и взял Мори за руку: — Я хочу досмотреть. — Там ещё вторая часть есть, — как бы между прочим сказал Огай, не сопротивляясь тому, как Дазай потянул его из комнаты в сторону их импровизированного кинотеатра. — Тогда и её тоже посмотрим! *** Во время просмотра всей второй части Осаму вёл себя так, будто и не было того срыва: яро поддерживал Бэмби, когда тот тренировался прыгать, волновался, когда Бэмби и Князя леса чуть не загрызли волки, и был счастлив, что отец и сын постепенно сблизились. А смотря концовку, Дазай совершенно невозмутимо ждал, пока оленёнок очнётся, скрестив пальцы на обеих руках и зачем-то пояснив наставнику: «Главные герои в мультиках всегда выживают». Когда мультфильм закончился и пошли титры, Мори выключил телевизор и повернулся всем корпусом к подопечному. Последние несколько минут Огай то и дело чувствовал на себе чужой пристальный взгляд, и, наконец не выдержав, решил поинтересоваться: — В чëм дело? — Да так, — Осаму, поняв, что его поймали с поличным, деланно отвёл взгляд в сторону и поводил указательным пальцем по обивке дивана. — Просто этот отец Бэмби мне кое-кого напомнил. Мори поднял бровь: — И кого же? — Нева-а-жно, — опять включил свою раздражающую интонацию Дазай. Огай решительно взял Осаму руками за плечи: — Важно. Мальчик на секунду замешкался, но потом, чуть приподняв уголки губ в лукавой улыбке, ответил: — Вас. Мори впал в ступор и тупо переспросил: — Меня? — Да-да, Вас, Мори-сан, — активно закивал головой Осаму. — Только не заставляйте меня объяснять, почему, — театрально захныкал он. Мори, так и пребывая в ступоре, даже не сразу заметил, как Дазай высвободился из его, пусть и не сильной, хватки, развернулся к телевизору, вперив ничего не выражающий взгляд в погаснувший экран, и положил голову наставнику на плечо. Огай нескóлько заторможенно положил ему ладонь на пушистую растрëпанную макушку, чуть поглаживая. Этот ребёнок со своими вечными перепадами настроения его убьёт такими темпами. — Такой же занудный? — спросил Мори вроде и шутливо, но в голосе проскальзывали серьёзные нотки. Дазай, судя по его безмятежному выражению лица, погрузился в какие-то свои мысли, после чего выдал то, отчего сердце Огая совершило уже который кульбит за этот день: — Такой же надёжный. Казалось бы, что может поразить его, Подпольного доктора Огая Мори, уже повидавшего виды окровавленных, расчленённых, выпотрошенных и ещё много каких тел по профессии и все стадии развития старческого маразма у Босса по работе? Получается, могут всего навсего три слова, выражающие доверие от двенадцатилетнего на голову особенного во всех смыслах ребёнка, испытывающего проблемы с этим самым доверием. Мори с минуту сканировал ошарашенными глазами лицо подопечного, всё ещё повернутого к нему профилем. Наконец он обрёл дар речи, возобновляя поглаживания по голове: — Das ist sehr unerwartet, Kind. In diesem Fall werde ich versuchen, immer eine Stütze für dich zu sein. Огай знал немецкий в совершенстве, но никогда не говорил на нём при подопечном во избежание расспросов по типу «Мори-сан, а что это зна-а-чит?» и тем более, не дай Ками-сама, того, что Осаму захочет учить этот язык просто чтобы понимать наставника, учитывая, что этот чудо-ребëнок может выучить всё, дай только нужный стимул. Но в такой волнительный момент Мори решил перейти на немецкий, ибо на японском язык бы не повернулся такое сказать. — Это что, немецкий? — Дазай отнял голову от плеча наставника, заинтересованно смотря на него своими вновь заблестевшими карими глазами. — Да, — ответил Мори, стараясь звучать равнодушно. — Вы знаете немецкий? — Да. — А что вы сказали, можно перевод? — Нет. — Ну Мори-сан! — воскликнул Осаму. — Нет, Дазай-кун. — А, я понял. Мори-сан, пожалуйста, — Дазай выделил последнее слово. — Переведите то, что вы сказали. — Нет. — Но я же сказал «пожалуйста»! — Всё равно нет. Осаму демонстративно скрестил руки на груди, состроив обиженную мину, которая, впрочем, тут же исчезла, как только Огай легко щёлкнул его по носу, сам про себя в который раз подумав, что по его подопечному театр плачет. Дазай вздохнул, и, смирившись, что так и не дождётся нормального ответа от наставника, снова положил голову ему на плечо, медленно начал сползать с плеча на предплечье, а затем, к очередному за день удивлению Огая, вообще завалился ему на колени, закрыв глаза, видимо, собираясь уснуть. И Мори хотел бы сказать, что против такого расклада, но… Он только вздохнул и положил ладонь Осаму на макушку, перебирая пальцами мягкие пряди. Пусть спит, ладно уж. — Мори-сан, а давайте потом всё-таки посмотрим тот советский фильм, — прошептал Дазай еле слышно, уже проваливаясь в сон. — Днём. Огай тепло улыбнулся, продолжая нежно гладить Осаму по волосам и думая, как бы потом аккуратно перенести е̶г̶о̶ ребёнка со своих колен на кровать и не разбудить: — Конечно, оленëнок.