Он любил его, а он любил летать по ночам

      Голые скалы тёмными тенями прорезали закатную золоту пелену вечера, и с высоты ничем не ограниченного полёта это зрелище представлялось волшебным. До звёзд, конечно, крылья достать не могли, но такой полёт всё равно дарил незабываемые, необходимые чувства; странно это было, но приятно. Хотя, на самом деле, кто бы мог подумать тогда, что всего через каких-то несколько лет после первого случайного полёта над Куполом он свяжет с крыльями всю свою жизнь?              Персей страстно любил это время — пару-тройку часов до наступления полуночи, сразу после того, как его исследовательский отряд расходился по палаткам перед сном. В эти минуты он был предоставлен сам себе и взял моду отправляться в ночные одиночные вылеты; любого другого он бы за такие выходки собственноручно прихлопнул, конечно. Но он ведь был не любым другим.              Ночь поднималась из спящих равнин медленно, наполняя их тёмным маревом и укрывая плотным туманным одеялом. Всё было в покое; Персею это отчего-то стало нравиться. Наверное, именно этот покой, именно это ночное умиротворение было в его жизни недостающим элементом, к которому хотелось тянуться после изматывающего дня. И он тянулся к нему жадно, чуть не маниакально — стоило один раз попробовать, и такие вылеты стали дурной каждодневной привычкой.              В них не было, на самом деле, никакой практической ценности: летел он неизменно в сторону, противоположную движению отряда, да и в ночной тьме разглядеть что-либо было бы всё равно невозможно. Это был его личный небольшой каприз, его прихоть, его причуда — разумеется, к гениям Персей себя никогда не причислял, но, видимо, право на них должно быть и у простых смертных.              Да, сестра всё-таки была права тогда: полёт и правда делал человека свободным, независимым и счастливым. Теперь Персей это понимал — ощущая на себе покалывающий восторг от бивших в лицо потоков воздуха, слыша мерный шёпот крыла, чувствуя головокружение от недостатка воздуха, когда поднимался слишком высоко… но хорошо, всё-таки, что крылья, побыв то игрушкой, то инструментом протеста, то символом свободы, стали, наконец, использоваться по прямому назначению.              Исследовательский отряд, в общем-то, появился практически сразу после того, как ситуация в Полисе пришла в норму и баланс. Сразу после того, как браслеты были сняты со всех, сразу после того, как процесс инаугурации прошёл новый правитель города; просто в один момент обнаружилось, что несколько лет диктатуры и неверных решения прошлого истощили ресурсы до минимума. Надо было расширять территорию и пользоваться тем, что осталось в Пустошах — тем более что изгоев как таковых больше не было: разумеется, для всех свободная городская жизнь оказалась более привлекательной.              И тут на первый план вышел Персей. В городе, не угнетённом старыми порядками, не разрываемом пожарами революции — в спокойном, свободном, счастливом городе — ему просто не было места. Он правда пытался его найти, а, главное, это место для него с огромным усердием искал Брут, но всё было без толку. На обычных работах Персей не приживался — становилось ужасно скучно, рутина давила, безопасность грызла изнутри. Персей всё-таки был ревностным борцом, деятелем, был настоящей спичкой, а спичка, как известно, должна сгореть дотла в огне, который она породит; а без огня спичек не бывает.              Поэтому, едва только вопрос расширения территорий был поднят, Персей вызвался в первых рядах. Лучше кандидатуры было не найти: всё-таки он знал о Пустошах всё, самостоятельно облазил там каждый уголок и заглянул под каждый плохо лежавший камень и мог вести за собой людей дальше. Он с радостью нарисовал собственную карту поверх снимков с дрона и обозначил на ней пригодные для стоянок места, предположительные места добычи ценных ресурсов, даже несколько точек с прекрасным видом. Он также принял непосредственное и наиболее активное участие в разработке маршрута. Разумеется, отряд возглавил он собственной персоной.              Пока Персей месяцами водил за собой пешие отряды и время от времени ненадолго возвращался в город, чтобы потратить пару дней на отчёты о полученных сведениях и пару ночей — на тёплые объятия, Институт, получивший, наконец, своего главного гения назад, вёл активную работу над усовершенствованием своего последнего основного проекта. У крыльев появилась утилитарная ценность — нужно было только доработать их, сделав пригодными для постоянного использования в суровых условиях, расширить их функционал, увеличить энергоёмкость, довести до ума управление. И Институт справился: через полгода группа специально обученных крылатых людей уже бороздила просторы Пустошей, что значительно увеличило скорость и расстояния их перемещений.              Персей, подобно мотыльку, летел на свет Купола. Несмотря на огромную дистанцию, тот просматривался огромным ярким пятном; через час, строго по расписанию, подсветка будет отключена, и он потеряет свой основной ориентир, но пока… Персею хотелось думать, что свет источает не только генератор поля, но и сотни горящих окошек в городских небоскрёбах. Хотелось думать о том, как люди там сейчас ужинают, готовятся ко сну, улыбаются, обсуждая события прошедшего дня. Счастливо улыбаются, спокойно и искренне — в конце концов, они ведь провернули весь этот безумный план по снятию браслетов ради того, чтобы вернуть свободу и искренность, правда?              Хотелось думать, что среди сотен светящихся окошек есть и одно конкретное, на самом верхнем этаже Башни. Там, само собой, ещё не спят. Там идёт бесконечная работа — что при свете дня, что в темноте бессонной ночи. Но Персей отчаянно надеялся, что в этом окне, помимо дел городских, думают и о нём. Конечно, думают. Не просто так же у него на рабочем столе его фотография в рамке стоит. Персей, разумеется, в открытую очень долго возражал против этого трогательного жеста, но в душе — ему тихо радовался.              Персей отлично знал свои крылья, прекрасно их чувствовал — в конце концов, он практически стал с ними одним целым. Знал, что при наборе высоты нужно уменьшить их размах чуть сильнее, чем полагается по инструкции; знал, что в свободном полёте их нужно придерживать, потому что они имеют свойство развивать скорость слишком быстро. И, конечно, знал, что левое время от времени барахлит и не отзывается на сигналы управления.              Это было каким-то вечным проклятьем: разумеется, это были абсолютно новые крылья, не те, на которых он совершил свой первый судьбоносный полёт, но левое крыло подводило его до сих пор. На этих оно время от времени просто отказывалось раскрываться или схлопывалось в самый неподходящий момент; он обещал себе, что в следующий поход в город обязательно отнесёт их в Институт на технический осмотр, но следующих разов становилось слишком много, а руки никак не доходили. Обычно он справлялся с дефектом сам — всё-таки, свои крылья он чувствовал так же хорошо, как собственное тело. Обычно нужно было всего-то подкрутить заклинивший винтик или перезапустить резервную систему, и всё приходило в норму.              Но сейчас крыло издало предательский визг и резко закрылось.              Он судорожно пытался добиться контроля над управлением, пытался раскрыть крыло силой, пытался…              И всё равно стремительно терял высоту.              Прямо вниз.