лунные кошки уходят в ночи

Джисон смотрит ему в глаза. А у него — кошачий прищур, искрящийся в свете луны, и блёстки с тёмных волос сыплются. Он наклонит голову в бок и улыбнётся мягко. Он, вообще-то, и сам мягкий весь, в огромном плюшевом худи с завязками на рукавах. Сердце отчего-то замирает, когда он протягивает руку вперед и гладит аккуратно за ухом где-то. Хочется поцеловать его. — Что же ты делаешь? — ахает Джисон, не в силах сдержать улыбку. — Люблю тебя, — практически мурлыкает Минхо и завлекает в объятья. Тычется носом в шею куда-то и ярко улыбается. И они будут смеяться, стоя посреди пустой улицы, обнимаясь в июльской ночи. А Джисон, наверное, никогда раньше такого счастья не ощущал. В груди что-то тёплое-тёплое, а на языке бесконечные признания в любви одному-единственному человеку. Минхо быстро целует его в макушку, и Джисон аккуратно отстраняется, потому что хочет взглянуть в его глаза. И он взглянет и взгляда отводить не захочет, ведь Минхо такой безумно красивый сейчас. Ведь его кожа — фарфор на свету, волосы — звёздное небо, а глаза серебром отливают. Он улыбается так мягко и влюблённо, а затем к Джисону склоняется. — Хани, — полушёпотом произносит он, и по спине мурашки бегут. — Хани, мне пора. Что-то разбивается с треском. Осознание — кувалдой по голове. — Куда? — он хватается трясущимися руками за плюшевую толстовку Минхо, но она, отчего-то, больше не кажется такой мягкой. Паника ползёт по рёбрам, перекрывая кислород, и Джисон чувствует жжение в глазах. — Минхо?! Ответь мне, Минхо! Но Минхо не ответит, Минхо лишь улыбнётся печально и легко стряхнёт руки Джисона с себя. Он все ещё красив, он всё ещё изящен, с хитринкой во взгляде, он всё ещё бесконечно родной Джисону, но сейчас это всё иглами вонзается в сердце. Смотреть на Минхо становится до ужаса больно. Руки сами тянутся к нему, но он делает шаг назад. И ещё один. И ещё. — Отпусти уже меня, Хани. Его голос — спокойствие и мягкость, а слабая, всегда присущая ему улыбка до сих пор не сходит с губ, будто ничего не происходит прямо сейчас, будто Хан не задыхается в рыданиях перед ним, обнимая себя от страха и боли. Луна освещает его так правильно и аккуратно, волосы сверкают и лоснятся в холодном сиянии, он улыбнётся немного печально и растворится звёздной пылью в ночи, не сказав больше ни слова. Лишь бантики-завязки с толстовки останутся лежать на асфальте. Ноги подкашиваются. Джисон не чувствует сердца прямо сейчас.

***

Он проснётся в слезах и с огромной пустотой внутри. Вставать с кровати не спешит, лишь лениво поворачивается на бок, вытирая лицо рукавом пижамы. Из открытого окна веет ночной свежестью и запахом дождя. Лунный свет освещает простыни, и Джисон думает, что он зря не закрыл шторы перед сном. С момента разрыва с Минхо прошло около недели или двух, может быть, даже месяц уже пролетел, Джисон всё равно сбился со счёта после первого десятка съедающих душу снов. Было больно лишь сначала. Когда Минхо, теряясь и заламывая пальцы, сообщил, что его семья уезжает. Когда, нервно смеясь, отшучивался и говорил, что это ненадолго. Когда утирал слёзы Джисону и несмело предложил взять паузу. Когда в свете луны поцеловал его в последний раз, и поцелуй этот был с ужасной горечью и привкусом слёз. Худший поцелуй в жизни Джисона. Это было паршиво. Это было ужасно больно, с ощущением безысходности и холода на кончиках пальцев. Минхо тогда улыбнулся ему — в последний раз — как он умеет — с искорками в глазах и кошачьим прищуром. Он всегда был таким. Тёплым и пушистым, хитро улыбался и исчезал в ночи. Джисон плакал тогда. Много, надрывно, до обезвоживания и потери сознания. Потом проснулся и подумал: «Всё верно. Кошки ходят сами по себе». А Минхо и был кошкой. Иначе не объяснить его ужасные повадки. На смену боли пришла пустота. Громадная такая, зияющая. Дополнялась ужасной тоской. Джисону действительно казалось, что у него сердце вырвали той ночью и всё равно заставили жить. Ощущение огромной потери поселилось под ребрами теперь, а глупые парные толстовки хотелось выкинуть. Он смотрит в окно из-под приоткрытых век, и что-то в груди ёкает, стоит ему представить. Если Минхо вдруг придёт сейчас, среди ночи, сверкнув глазами в лунном свете, покажется в окне и на подоконник усядется. В его руках точно будет американо или какое-нибудь полурастаевшее мороженое, которое он предложит Джисону, несомненно. Это было глупо. Глупо и до ужаса наивно, но по рёбрам скреблись и кусались воспоминания, обещания и признания в ночи. Босые ноги, что по лужам шлёпали, и смех до слёз такой родной. И он оставлял окна нараспашку, без решёток и замков, пусть это было опрометчиво и небезопасно, но ключи от калитки — и от сердца — всегда были лишь у Минхо. А Минхо Джисон доверил бы всего себя. Бывало, он сидел на подоконнике, свесив на улицу ноги. Смотрел в небо ночное и сознание почему-то рисовало его образ. Глаза — светлячки, а волосы — звёздное небо. Потому что Минхо всегда появлялся и исчезал в ночи, распрыскивал спреи-блестки и смеялся тихо. Потому что Минхо всегда с кошачьими привычками и холодным взглядом — только если смотрит не на Джисона, конечно. Потому что дождливыми ночами он — единственное, что согревало. Потому что он — та самая любовь. Джисон приподнимается с кровати несмело. Кожу лица неприятно тянет от высохших слёз. Он не сводит глаз с распахнутого окна, и пустота в груди начинает тихо поскуливать. На подоконнике — одна роза. Джисон подходит, вяло переставляя ноги, и берёт её в руки. Усмехается горько, вспоминая. Роза настоящей не была.

***

Глухой стук раздаётся в темноте ночи. Джисон — мгновенное пробуждение — вскакивает с кровати, к окну подлетает и торопится его открыть. — Ты закрылся этой ночью? — смеётся Минхо и ловко перелезает через подоконник в комнату. Джисон слышит, как постукивают его зубы. В волосах маленькие капельки серебром сверкают. — Дождь льёт всю ночь. Ты тоже промок. — Пустяк. — Какой же пустяк? — ворчит Джисон и накидывает белоснежный плед на плечи Минхо, стоит ему скинуть ветровку. Руками его щёки обхватывает. — Весь мокрый и красный от холода. — Или от смущения? — хихикает он. — Такой парень обнимает меня в тёмной комнате, как тут остаться в своём уме? Хан смеётся в голос от такой наглости. — Ты? И смущен?! — Ты бы не смеялся, если бы знал, как у меня сердце колотится каждый раз, когда я рядом с тобой. Джисон замирает. В грудной клетке до ужаса тесно становится. А Минхо улыбается хитро и наклоняется к нему близко-близко, почти вплотную. — Хани, — шепчет он, опаляя дыханием кончик уха. — ты повёлся что-ли? И Джисон мгновенно задыхается от возмущения, пока Минхо смеётся, за живот держась. А дальше — шутки-обзывательства и летящие подушки. Завязывается самая нежная в мире война. В воздухе лишь перья и такое ощутимое счастье. Минхо устанет первым, схватит его всеми конечностями, в плед завернёт и упадёт в кровать. Джисон ворчать будет и очень уж наигранно сопротивляться, но быстро перестанет, поверженный поцелуями и самыми тёплыми объятиями. — Минхо, — зовёт он, после того как дыхание приходит в норму. — Тебе стоит заходить через дверь. Я ведь оставил тебе ключи. — Я говорил, что у тебя очень дебильная планировка участка? Чтобы войти через дверь, нужно обойти весь дом, когда твоё окно буквально напротив калитки. Джисон закатывает глаза. Минхо говорит это каждый раз. — Ты просто невыносим. — Но ты выносишь. Джисон поражённо вздыхает, а в следующий момент Минхо вскакивает с кровати. Хан моргает, не понимая. — У меня есть кое-что для тебя. Совсем забыл. Он подходит к подоконнику и ищет что-то в кармане ветровки. Находит и выдыхает расслабленно, а после поворачивается к Джисону, держа в руках алый цветок. — Роза? — ахает Джисон, а потом присматривается. — Она не настоящая. — Она из бисера, — Минхо улыбается мягко, и эту улыбку хочется спрятать близко-близко к сердцу. Хочется сохранить там. — Я старался сделать что-нибудь особенное для тебя, поэтому доставал Хёнджина целый месяц. Он меня научил. Дыхание обрывается. Роза чуть влажная из-за дождя, а от того сверкает в лунном свете. Джисон, полный трепета и нежности, принимает цветок и разглядывает переплетения завороженно. — Как настоящая. — Она настоящая, — подмигивает Минхо, и сейчас он весь об озорстве и весёлой хитринке. — Просто из бисера.

***

— Настоящая, — шепчет он в никуда, — просто из бисера. Осколки воспоминаний с болью врезаются в сердце, и дышать сложно становится. Джисон морщится: глаза на мокром месте, а горло сводит. Несколько слёз стекают друг за другом по щекам, а после — хрустальный блеск в лунном свете — падают на алые лепестки — настоящие, просто из бисера. — Да ладно тебе, — тихо всхлипывает он и обнимает себя за плечи дрожащими руками. — Ты и так прорыдал три дня после его ухода. Он выдыхает шумно в попытке успокоиться и взгляд поднимает. Всматривается в темноту, в единичные силуэты людей. Правда в том, что он всегда узнавал Минхо по походке. По аккуратной поступи и острым плечам. По взъерошенным волосам и — боги, как же их любит Джисон — блестящим глазам. А ночь оставляет своё. Слабый-слабый рассвет оседает пурпурным где-то на горизонте, и звезды пропадают. Сердце успокаивается понемногу, с каждым новым днём надежда уходила, ведь он — кошка, да, кошки спят на рассвете и просыпаются в ночи. Очертания перед глазами расплываются — Джисон не может и не пытается контролировать слёзы сейчас. А на горизонте — аккуратная фигура. Кошачья поступь и улыбка. Глаза блестят.