***
Тишину раннего, утра не нарушал ни один звук, ни один шорох. Сухощавого телосложения, пожилой человек лет пятидесяти-пятидесяти пяти, сидел на одинокой скамейке посреди парка и нервно теребил в руках свою фетровую, шляпу, цвета свежей сепии. Его терракотовый костюм был слегка помятым, на рукаве рубашки виднелось маленькое, еле заметное пятнышко, гранатового цвета, которое, за счет пиджака, в глаза не бросалось. В конце концов, он оставил шляпу в покое, положив ее рядом с собой на сырую деревянную поверхность, на которой, в связи с погодой и временем суток, виднелась роса. На улице этим утром было довольно зябко и неуютно. Мужчину грызла совесть: совершить убийство, в добавок ко всему, как выяснилось - совершенно напрасное. В голове Воробьянинова снова всплыла картина, мирно спящего молодого человека: изящный костюм, неизменная белоснежная фуражка с черным козырьком, сероватого цвета вязаный шарф, апельсиновые штиблеты... Снова и снова вертелась в голове бывшего предводителя картина в цвете: необузданная жадность и одержимость, бритвенное лезвие в руке, панические раздумья и, в конечном результате... Убийство. Голубые глаза, нервно забегали. Мимо проходили редкие прохожие, которые спешили по своим делам, и совсем не обращали на него внимания. В переулке было темно — мрак осенней ночи был кое-как развеян, приятным, теплым светом старого уличного фонаря, увенчанного численными завитками и прочими элементами декора. Тусклый огонек рассеивает тени, создавая игру света и тьмы, выделяя контуры деревьев и скамеек, бросая дрожащие отблески на влажную траву, на покрытую капельками утренней росой опавшую осеннею листву. Казалось, будто тысячи крошечных фонарей, были расставлены по сырой земле, излучая искристый свет, меркнувший и вновь возникающий с малейшим дуновением ветра. Покоящиеся на земле листья, то и дело поднимались в воздух с очередным порывом ветра, и снова шурша, плавно оседали на гравиевую дорожку, и вновь взмывали ввысь. Запах сырой земли пропитывал Колючий холод в воздухе подчеркивает безжизненность этого угрюмого утра, что еще с большей силой давит на мозг измученного фельдмаршала. На потертых карманных часах с гравировкой “И. М. Воробьянинов”, винтажная часовая стрелка уже преодолела пятерку, в то время как минутная уже подходила двойке. Бесцельно взглянув на циферблат еще несколько раз, и спрятав часы обратно в нагрудный карман, отец русской демократии начал нервно прохаживаться по гравиевой, вымощенной мокрым булыжником дорожке, беспорядочно оглядываясь по сторонам. Высокие, вечнозеленые сосны, словно огромные зонты, величественно возвышались над парком, поглощая его в мрак. Скамейки в парке пустовали, и не удивительно - город был погружен в сон. Сизые голуби, с воркованием ошивались около скамеек, подбирая крошки хлебобулочных изделий. Воробьянинов скривил губы в весьма претенциозной, непонятной эмоции, которая высказывала то ли его неприязнь к пернатым, то ли крайнюю степень его тревожности относительно ранее содеянного. Его взгляд задержался на оставленной на лавке газете. Как оказалось, газета была давнишняя: не за вчерашний день, не за позавчерашний... Газете было минимум 4 месяца. Бывший работник загса, уселся на лавке, и от нечего делать, принялся читать газету. Прочитав заголовок, он моментально помрачнел. Большими печатными буквами, было напечатано название статьи, редакции “Станок”: “Попал под лошадь”. Ему вспомнился, небрежный комментарий великого комбинатора, после его прочтения статьи. Тогда Остап лишь насмешливо вскинул брови и изрек: “Пострадавший отделался легким испугом... Это скорее лошадь отделалась легким испугом — стану я бояться лошади. Идиоты, сами пишут, не зная о чем...”***
Открыв глаза после временной потери сознания, сын турецкоподданного ощутил острую, жгучую боль в шее. Приподнявшись на локте, великий комбинатор оглядел номер, снятый им и Ипполитом Матвеевичем накануне. Потерев рукой шею, молодой человек, со свойственным ему в данной ситуации удивление, ощутил влагу. Мгновенно оторвав руку от шеи, Остап в недоумении, оторопело опустил взгляд на собственною ладонь, с красными разводами на коже. — “Ах ты ж, жертва аборта...” - еле шевеля губами, угрюмо выдавил из себя Бендер. Не давая панике овладеть собой, он мгновенно снял с шеи серовато-белый шарф и подошел к настенному зеркалу, в массивной раме из черного дуба, выполненной мастером В. А. Плешовским, как успел увидеть технический директор, в стиле барокко. Выглядел предмет декора хоть и примитивно, но в то же время весьма эффектно, и прекрасно гармонировал с остальными элементами мебели в комнате, хотя, сказать по правде - гостиный гарнитур в номере, был довольно-таки скупым. Лишь две односпальных койки, да деревянный шкаф располагались в мрачной, еле освещенной комнате гостиницы, предавая тем самым ей более-менее гармоничный вид. Бросив тревожный взгляд, на свое отражение, брюнет поспешно приподнял голову, дабы осмотреть в отражении свою статную шею. Под шарфом, шею прикрывал приподнятый кожаный воротник, на котором виднелся порез, граничащий с порезом на шее молодого авантюриста. Рана была не глубокой и лишь слегка кровоточила, в связи с чем, молодой человек лишь вытер кровь, изъятым из нагрудного кармана платком, прижимая им же рану. На смену почти утихшей физической боли пришла моральная, от осознания случившегося. Подойдя к ручному умывальнику, Остап, задумавшись поднес руки к клапану. Вода тонкой, прозрачной струйкой полилась на ладони молодого человека, когда он умывался. Она была прохладной, и судья по немного специфическому запаху - несвежей. «Придётся вступить в не совсем приятный контакт с администрацией... Для элитного номера за 2 рубля не вполне элитные условия...» - подумал технический директор, с омерзением вытирая руки и лицо потрёпанным полотенцем, дышать в присутствии которого, как оказалось — затруднительно. В лице Остап не изменился, однако был весьма недоволен подобными условиями, за немаленькую цену. В последний раз, оглядев свое отражение, он поджал губы, накинул на шею шарф, однако, не завязывая его слишком туго, дабы не испачкать его о свежую рану. Не изменяя привычкам, брюнет резко мотнул головой, и покинув номер гостиницы, который находился на втором этаже - направился к регистрационной стойке. Ковер почти бесшумно проминался под оранжевыми штиблетами с черными носками, наспех зашнурованными через 2 дырочки. Подойдя к массивному деревянному столу регистрации, Бендер нетерпеливо огляделся, в ожидании кого-нибудь из персонала. Вскоре, из-за двери номера, расположенного поблизости, выглянула пожилая женщина, с темными волосами собранными в пучок на затылке, и злеными глазами, глядящими из-за толстых стекол очков прямо в душу. Остап оживился, и облокотившись на стол, взглянул на управляющую. — "Как же это так, почтеннейшая?" - с неподдельным недовольством начал молодой авантюрист, вопросительно вскинув брови. — "Мне сказали, что здесь престижная гостиница, а на самом деле?" Женщина недоумевающие посмотрела на посетителя, с немного раздраженным лицом. Александра Романовна Лептанова, была старой женщиной, с морщинистым лицом. Дряблую шею украшало жемчужное ожерелье, отражающее свет от настольной лампы. Александра Романовна не была поклонницей юбок, и как большинство женщин ее возраста предпочитала длинные, узорчатые либо вышитые платья с необычной формой рукавами: от плечей рукава расширялись, однако на трети предплечья начинались элегантные манжеты, что придавало платью особую изящность. Про Александру Романовну, можно было сказать следующее: строгая женщина, советской закалки, вступать в конфликты с которой настоятельно не рекомендовалось, ибо с ее дипломатическими навыками и умениями решать любой конфликт, споры становились абсолютно бессмысленным. Зеленоглазая вдова, так любила покойного мужа, ушедшего в мир иной еще во времена 1 мировой войны, что о заключении нового брака не могло быть и речи. Кроме жемчуга, неизменным её украшением, была потускневшая золотая цепочка, на которой висело обручальное кольцо мужа, что женщина носила, не снимая. Вениамин и Сергей Аристарховичи — были сыновьями Александры. Вениамин Аристархович служил в розведке, на ближнем востоке, в компание Кавказского театра. В 1915 году, во время одного из наступлений, группа разведки попала в засаду, что привело массовым смертям. Получив ранение в ногу, от чего чуть не истек кровью, Вениамин был госпитализирован, и по выздоровлению, принял решение продолжить службу, видя значительное продвижение на фронте. В 1917 году, в советской армии на Кавказе, были крупные проблемы с поставлением боеприпасов и продовольственных продуктов. Бои были круглосуточными, однако не приносили желаемых результатов. В итоге, в дополнение ко всем проблемам - Вениамин заболел малярией, что и сгубила его. Младший сын - Сергей, давно уже не жил с матерью, уехав со своей, еще со студенческих лет, возлюбленной Светланой на восток, строя там свою личную жизнь. Письма от сына, мадам Лептанова получала крайне редко. Хоть на семейном фронте все сложилось не очень гладко, в бизнесе дела, увы, шли отнюдь не лучше. Во времена, когда гостиница принадлежала Аристарху Лептанову, гостиничный бизнес, процветал, и приносил большую прибыль ему и его семье, однако после смерти — посещения гостинницы все угасали и угасали, пока и вовсе не сошли на нет. Вскоре, спустя 15 лет, посещаемость гостинници вновь повысилась, в связи с открытием неподалеку клуба железнодорожников. Любопытные туристы по два, а то и по три человека снимали номера, вернув Александре Романовне надежду на возвращение былой славы заведению, однако по угасанию кипиша, стрелка на финансовых диаграммах снова медленно и неумолимо устремилась вниз. — "Уважаемый, если у вас есть конкретные претензии, будьте любезны их озвучить." Губы идейного мастера тронула едва заметная, ликующая улыбка. На данный момент он видел несколько вариантов развития событий, и оставшись удовлетворённым итогами обоих, он решил действовать. — "Ну как же, вода в умывальник не свежая, да и полотенца отнюдь не первый сорт. Мои друзья предприниматели планировали временно поселится в этой гостинице, однако..." Последнее предложение встревожило и весьма заинтересовало пожилую. Возможность легкого заработка от потенциальных клиентов, благодаря которым дела в бизнесе могли бы пойти на лад, звучала весьма заманчиво, и ей крайне не хотелось эту возможность упускать, поэтому она решила попытаться прибегнуть к компромиссу. — "Позвольте принести вам свои извинения, обслуживающий персонал сейчас же исправит это небольшое недоразумения." - проговорила мадам Лептанова, с сильной фальшью в голосе и слащавой улыбкой, которая мгновенно улетучилась, стоило великому комбинатору заговорить. — "Я уже выселяюсь. Сейчас же. Очень неприятная ситуация, вам не кажется?" - холодно начал великий комбинатор, выпрямившись, отчётливо, но в то же время быстро произнося каждое слово. — "Человек устал с дороги, заплатил в два раза дороже чем в обычных гостиницах, а в номере его встречают затасканные полотенца и ароматная водица..." - он театрально развел руками, укоризненно глядя на помрачневшую Александру Романовну. — "Ладно я — провинциал," - продолжал брюнет, на мгновение отведя взгляд в сторону, и моментально направив его вновь на мадам Лептанову, - "а что скажут на это более престижные люди, с более высокими запросами? Так не годится." Женщина поспешно остановила Остапа. — "Молодой человек, мы вам все компенсируем, будьте добры — назовите вашу фамилию." - попросила она, подойдя к столу и раскрыв журнал записей посетителей. — "Бендер." - был короткий ответ. Найдя фамилию в журнале, женщина подвела взгляд, поправив свои очки. — "Тут написано, что в номер заселялись двое." - начала была Лептанова, но Остап на корню пресек грядущие расспросы. — "Первый уже выселился." - холодно ответил он, отведя взгляд куда-то в сторону. Поспешно кивнув, светловолосая сделала некие пометки в журнале и протянула мужчине рубль. Тот кивнул, и с опечаленным и серьезно лицом принял деньги. — "Я надеюсь, больше такого не повториться." Он напряг нижнюю губу, от чего уже забытую им шею вновь пронзила острая боль. — "Мадам, могу ли я просить у вас пластырь?" - слегка поморщившись, произнес технический директор, с надеждой глядя на женщину. Та слегка вскинула брови, и уловив взглядом порез на могучей шее, поспешно достала из-под стойки белый ящик, извлекая из него пластырь и пузырек перекиси, протягивая их Остапа. Брюнет с благодарностью принял медикаменты, и поспешно плеснул шипящей жидкостью на едва запекшуюся кровь. Вытащив из нагрудного кармана белоснежный носовой платок, молодой человек вытер шею от прозрачно-красных разводов, прежде чем наклеить большой, прямоугольный пластырь на травмированную зону. Аккуратно сложив платок, алыми потеками внутрь, он поместил платок обратно в нагрудный карман. На этот раз, уже с привычной плотностью обмотав шарф вокруг шеи, он протянул мадам Лептановой руку. — "Знаете, сударыня," - пафосно начал свою благодарственную речь великий комбинатор - "я бесконечно благодарен вам и рад что в столь алчном мире остались такие люди, ибо... Ибо такие люди как вы, мадам... Ибо..." - он сделал вальяжный жест левой рукой, не сумев довести свой комплимент до конца. Отельерша в ответ кивнула, и продолжила заполнять свой журнал, в надежде что произвела впечатление на этого темпераментного молодого человека, и он замолвит словечко перед своими деловыми партнёрами из Самары. Остап уверенной походкой проследовал к выходу из гостиницы. Старые доски, то и дело, прогибались под ковром, если слышно поскрипывая в такт шагам предпринимателя. На стенах просторного холла, были размещены устаревшие масляные картины, рамки которых, так же, как и для зеркала в номере, судя по инициалам, были изготовлены мастером Плешовским. "Задаётся мне, этот многоуважаемый гражданин Плешовский, один из немногих активных спонсоров этого весьма некомфортабельного заведения." - оценивающе подумал про себя ценитель искусства, толкнув от себя грузную древесную дверь. Наддверный клокол оповещавший о прибытии посетителей, зазвенел, нарушая утреннюю тишину улиц. Поспешно сбежав с кирпичного крыльца гостиницы “Кадриль”, Остап направился к клубу железнодорожников. Извлекая из кармана брюк пачку сигарет, сын турецкоподданного слегка смял края папиросы, прежде чем поместить ее в рот. Щелчок, искра — сивая пелена, сорвалась с пересохших бледных губ, окутывая статного брюнета белой дымкой. Небесно-голубые глаза, проворно рыскали улицей, оглядывая территорию. Вокруг громадного здания клуба железнодорожников прохаживался невысокого роста, краснощёкий охранник, с пышными, торчащими в стороны как у кота - усами. Дед что-то мямлил себе под нос, совершая утренний обход. Отталкиваясь от его говора и диалекта, Бендер сделал выводы, что местный страж порядка - был местным не на все 100 процентов. — "Ну что, отец, как работа?" - с любопытством вопросил Остап, подойдя к сторожу, который в свою очередь расплылся в широкой улыбке. — Вернулси, значится, солдатик! - ответил ему охранник, говор которого базировался исключительно на высоких нотах с несколько юго-восточным прононсом - сильно смягчались согласные буквы в конце слов, таким образом звуко-изменяя гласные. Речь была поставлена не грамотно - объяснялось это его положением в классовой структуре общества. — "Много же вас, ранних пташек тут разлеталося!" Бендер с осознанием кивнув, слегка вскинув брови. — "Что, здешние любители искусства?" - уточнил молодой человек, держа на всякий случай марку неведения относительно второго утреннего посетителя. — "Куда там, солдатик!" - махнул рукой старик, с усмешкой. - "Прихожу я, значится, сюди, ну - утрешний дозор держу," - Остап понимающе кивнул, внимательно слушая дозорного - "и вижу, значится - стои́ть у окна какой-то барин. Ну, я значится, к нему - поздоровалси, про наш клуб рассказал, а барин чудной окозалси." - брови Бендера слегка поползли вверх, однако лицо его продолжало казаться безразличным. «Вот оно что. Барин чудной. Да вы, киса, совсем рассудок потеряли». Из раздумий его вырвал голос старика, который активно жестикулируя, пытался с максимальной, как ему казалось, схожестью отобразить поведение, прежде встречного им "чудного барина". Он то округлял глаза, то в наигранном недоумении открывал рот, и даже снял свою пепельно-коричневую фуражку, дабы слушателю было понятнее. - "Сказал я ему, значится, что энтот самый стул, что у нас в холле стои́ть, это - можно выразиться - фундамент нашего клуба. Буржуйского добра в том стульчике, на 50 тысяч было упрятано!" После этого, лице технического директора немного помрачнело, однако, прикинув в голове, что оставшиеся 20 тысяч рублей — это тоже вполне приличный гонорар, он приободрился и поглядел на сторожа. — "Так что же это, дедушка, стоило быть, барин тот...?" — "Как побёг к парку, аж пыль столбом стояла." — "К парку?" — "Не сдешняй." - сделал выводы умный охранник. — "Ты, солдатик, или на прямо, до раздррожья, после, ступай на право, и снова прямо, не сворачивая. Там у нас, заначится, парк есть. Не знаю, в парке ли он ныне, но побёг именно в том направлении. А деватси, ему-то больше не куды. Вторая дорога к стройке идёть. Гостиницу там строят." Остап кивнул, и с поблагодарив весьма разговорчивого мигранта, направился прямо, следуя прежде выслушанным инструкциям.***
Все так же сидя на лавке, Воробьянинов откинул газету в сторону и уперся в согнутые в локтях руки. Он уже сожалел о своем меркантильном поведении, и решительно не знал, что делать. Денег у него не было - за бюджет в их своеобразном коллективе отвечал товарищ Бендер, с той поры как Ипполит Матвеевич непонятно где потерял 200 рублей, после ночной прогулки с Лизой. Снова просить милостыню? Ладно в Васю́ках, их там никто не знал, да и городок был невелик, вряд ли кто-то запомнил, что “особа приближённая к императору” протягивала руки. Однако в Москве... Это было решительно исключено! Такого позора вновь испытывать - желания не было. Вернутся в город N, вернуться к работе? Но за какие такие средства, к тому же — его законный, двухнедельный отпуск растянулся на полгода, и вряд ли кто-то ещё ожидал заведующего регистрацией смертей и браков на старом рабочем месте. Единственная родственница Ипполита Матвеевича — его уже покойная тёща, друзей и знакомых, у которых можно было бы попросить помощи - не было. Единственный шанс, шанс на спасение — бездыханно лежал сейчас на гостиничной койке, что тоже было виной бывшего предводителя дворянства. Он был окончательно и бесповоротно лишён средств, пропитания, жилища или даже малейшего шанса на реабилитацию своей жизни и репутации. В конце концов, отняв руки от лица, Воробьянинов печально уставился на носки своих кожаных, черно-коричневых туфель. Внезапно, Ипполит Матвеевич ощутил чью-то руку на своем плече, и замер от неожиданности, не решаясь обернуться. «Милиция!? Неужели тело нашли!?». Тревога мерзким комом засела в мужчине, парализуя его, и одновременно лишая дара речи. Следующее, о чем успел подумать, и довольно детально представить себе Воробьянинов, была тюрьма: оливковая, потёртая хлопковая форма; заржавевшие, окислившиеся кандалы, приковывающие его к сырой, булыжниковой стене, влага с которой тонкими струйками стекала и со звоном капала на холодный, каменный пол, разбиваясь на тысячи мизерных брызгов. Представились ему, и жандармы, презрительно взирающие на него, из-за толстых стальных прутьев решетки. Капля холодного пота скатилась по виску, горизонтальные усы потихоньку начали приобретать вертикальную позицию. Обладатель могучей руки, наконец подал голос, склонившись, опираясь второй рукой о скамью, сбоку от Воробьянинова. — "Что? Совесть грызет? Уже не плохо, значит вы ещё не совсем потеряны и шансы на реабилитацию остались." - скептично заметил тихий, холодный голос. Голос, от которого Ипполита Матвеевича бросило в дрожь. «Этого же не может быть, как же-» — "Ну и что вы молчите, как архиерей на приеме? Язык присох к гортани? Можно обойтись без прелюдий, киса, простого "здравствуй" и краткого объяснения в устной форме будет вполне достаточно." Медленно развернувшись, старший опешив уставился на великого комбинатора. На шее молодого человека был широкий пластырь, что еле виднелся из-за плетеного, износившегося шарфа. «Выходит, я его не убил?» в панике подумал, Ипполит Матвеевич, в оторопении, с диким страхом в глазах, из-за плеча разглядывая возвышающуюся за ним фигуру брюнета, с ясно голубыми очами. — "Выходит", подтверждая мысль кивнул Бендер, не отрываясь глядя на старшего, и не прерывая зрительный контакт добавил — "как говорил Максим Горький — "личный эгоизм — отец подлости", вы же, киса, — все семь грехов в одной наглой морде. Никогда ещё не встречались мне такие алчные и жмотные персоны, которые готовы пойти на убийство своего спасения, лишь бы заполучить все трофеи, для себя одного. Сколько раз я вам говорил это, киса." - надвинув фуражку на глаза читал наставления Остап. «Н-но как же-» — "Вселенная меня любит." - по-филосовски констатировал факт великий комбинатор. Сделав пару финальных затяжек, он потушил окурок и кинул его в стоящую обок скамьи урну. Сев на скамью с другой стороны, молодой человек вопросительно посмотрел на своего немногословного подельника, и нарушая воцарившуюся неловкую паузу, подал голос. — "Видимо пребывание в Париже оказало на вас историческое влияние, вы проиграли уже третью развязаную вами же войну, Конрад Карлович." - с насмешкой заметил мужчина, закидывая ногу на ногу. — "Но ведь я и вовсе не был в Париже." — рассеянно выдавил из себя Воробьянинов, избегая зрительного контакта. Добившись хоть и такого незначительного, но все же ответа, технический директор явно приободрился. Он терпеливо смотрел на предводителя команчей, в ожидании ответа. В голове Ипполита Матвеевича творилось черт знает что. Мысли, относительно деструктивного характера лихорадочными стаями, словно мухи, кружились в голове гиганта мысли. Он не знал, как себя вести и что делать, дабы оправдать свой проступок. — "Товарищ Бендер... Т-товарищ... Товарищ Бендер..." - на мужчину было жалко смотреть. Его голос был полон раскаяния, сам он весь как-то сйожился, словно не был до конца уверен, говорит ли он с Остапом, или же это всего лишь его разыгравшееся воображение подкидывает всё новые и новые идеи дабы помучать провинившегося... Закатив глаза, брюнет сдался. — "Ну довольно. Я вижу, что несметные богатства затмили вам разум. Вы стали слишком диким и негуманным." - небрежно бросил Остап, оглядевшись по сторонам. Взгляд его задержался на газете, отложенной Ипполитом Матвеевичем в сторону. Пресса невинно покоилась на сырой деревянной поверхности, лишь изредка трепеща от кратких порывов ветра. Прочёл заголовок, авантюрист усмехнулся и хлопнув фельдмаршала по плечу, склонил голову на бок. — "Уже устроили вечер воспоминаний в мою честь? Я тронут, сейчас расплачусь." В следующее мгновение сложенная вдвое газета летит в мусорку, руководствуясь руками недовольного читателя. — "Так вот, киса. Все наши старания не минут даром. Из проверенных источников, известно, что и вы знаете о судьбе тех 60 тысяч рублей, что были найдены в обшивке последнего стула, отданного клубу железнодорожников. Вы упустили лишь одну деталь, я в принципе не удивлен, это ваш стиль жизни, однако, не заметить отсутствия 90 тысяч... Киса, у вас талант." - выдал мошенник, поправляя шарф. — "Значит так, по старым добрым традициям, операцию я беру на себя. Что ещё?" — "Заседание продолжается господа присяжные заседатели." — промямлил киса, с недоверием глядя на молодого человека. «С какой стати ему помогать мне? Я же чуть не убил его...» — "Грешно оставлять пожилого человека на улице, без гроша в кармане, а этот грош просто так, поверьте, вы не получите, ночной прогульщик. Чего доброго снова "потеряете"." - клацнув языком продолжал технический директор. — "Выходит, бриллианты есть, но значит они находятся в другом стуле?" - от этого предположения, Ипполиту Матвеевичу стало дурно. Ещё пол года поисков точно сведут его в могилу. Вспомнился ему и мастер Безенчук: «У нас что ни гроб, то огурчик.» — "Может быть, кто то из владельцев стульев сам нашел сокровища?" - побогравев от негодование спросил Воробьянинов, глядя на молодого человека диким взглядом. — "Очень мало вероятно. Сумма отнюдь не маленькая, это вызвало бы уйму внимания, и газеты не оставили бы подобный куш без внимания." — "Что же тогда? Сторож просто ошибся?" — "Узко мыслите, киса. Скорее всего, дело в том, самом первом стульчике, который вы с "несанкционированным правосудием", так жадно делили в Старгороде, возле дома №2. Осмелюсь предполагать, что один мой застенчивый друг, может иметь конкретное представление, о нынешнем местонахождении нашего двенадцатого стула... Заседание продолжается, господа присяжные заседатели..." При этих словах, лицо сына турецкоподданого, приняло довольно задумчивый и удрученный вид. Он отвёл взгляд от бывшего предводителя дворянства, и принялся осматривать улицу. Его взгляд был так же холоден и безэмоционален, как это бывает зачастую. На улице было холодно. Костюм в дивных серых разводах, приобретенный молодым человеком ранее, хоть и был элегантным, отнюдь не согревал. Остап слегка поежился, и привычно мотнув головой так, что его фуражка моментально надвинулась на глаза, перевел взгляд на Эполета Матвеевича. Мужчина в свою очередь, ещё не успел оправится, от столь внезапного ряда событий, и прибывал в неком потрясении. Вид у "предводителя команчей" был весьма измочаленый и жалкий. Даже его усы, не отображали того величия, что ранее. Прочистив горло, мужчина подал голос, мямля. — "Значит... Обратно в Старгород?" - голос был полон тоски, недоразумения, и некого безразличия. — "Ишь ты. А безопасно ли мне теперь прибывать в такой опасной близости от вас?" - вскинул брови голубоглазый брюнет. Эполет Матвеевич, уже успел было округлить глаза и сильно смутится, когда технический директор быстро добавил: — "Шучу, киса. Шучу." - однако, голос его, как показалось гражданину Воробьянинову, был пропитан сарказмом. На улице становилось и вправду холодно, теперь это чувствовали уже оба участника диалога. По улицам города изредка пробегала компания беспризорных. Здешний дворник, с удивительно откуда взявшимся энтузиазмом начал подметать тротуар. Сухие листья и окурки сметались на кучи. Остап невольно вспомнил первый свой день в Старгороде, испытывая дежавю. В капитале компаньонов, "охотников за табуретками", оставалось ещё 187 рублей, оставшихся со средств последнего, особо скрытного собрания союза "Меча и Орала", отданных гражданином Кислярским. Вполне разумно было бы пойти в гостиницу, однако — в нынешнем положении, непредвиденные расходы были им ни к чему. По привычке, взяв всю инициативу на себя, товарищ Бендер несколько раз обмотал вокруг могучей шеи, свой вязаный, серо-белый шарф, и уверенными шагами направился в сторону дворника. Ничего не понявший Воробьянинов, на всякий случай посеменил за ним, поправляя съехавшие набок пенсне, и придерживая свободной рукой шляпу. Размерный стук каблуков о дорогу, привлек внимание дворника, и пожилой, не совсем трезвого вида мужчина, посмотрел на Остапа, с неким опасением. Брюнет, лишь достал из кармана костюма пачку сигарет, и поместив одну в рот, протянул пачку дворнику, предлагая взять одну…