Смотри на вещи шире

      Осень неторопливо вступала в законные права, медленно удушая лето в объятиях. Ажурный клён был картой, на которой отмечались её успехи, — его листва постепенно окрашивалась алым. Набранная за лето сила расцветала на кроне живым огнём, вырывалась наружу перед зимней спячкой.       Токико уставилась сквозь окно на покрасневшие листья, перекатывая на языке слова «внутренняя сила». Отец обмолвился раз, что именно ей она и отличается от своего легкомысленного брата. Но разве может быть сильным человек, который сомневается в самом себе, в своих собственных мыслях?       Таймер сухо щёлкнул, напоминая о завариваемом чае. Токико уже столько раз повторяла этот процесс, что почти не отвлеклась от размышлений, пока руки заученно придерживали крышечку чайника, ставили высокие чайные пиалы на поднос, а между ними втискивали маленькое блюдце с засахаренными бобами. Странная привычка — поставить блюдце и чуть-чуть, буквально на пару градусов, повернуть его против часовой стрелки. Токико сама уже не помнила, когда начала так делать, но не видела в этом ничего плохого. Маленький безвредный сбой в отработанной церемонии.       Токико не отрывала взгляд от чая в пиалах, чтобы не расплескать его. Под ноги можно было не смотреть — она помнила дорогу от кухни до кабинета отца наизусть. Вначале пятая, а потом восьмая ступени тихо скрипнули, когда она наступила на них. Ещё один скрип половицы за полметра до двери. Каждую субботу вот уже несколько лет подряд ничего не менялось. Как обычно Токико чуть толкнула ногой дверь в кабинет, чтобы молча зайти, стараясь не отвлекать отца от работы. Он действительно не поднимал головы, будто бы и не замечал её, но только до тех пор, пока не дочитывал бумагу, что держал на тот момент в руках. Пара росчерков ручки — и листок отправлялся в сторону к уже просмотренным документам, а отец присоединялся к Токико за низким столиком.       Чай хоть и был хорош сам по себе — Токико научилась заваривать его практически идеально, — но никогда не являлся основной причиной их встреч. Он только служил поводом и отговоркой, чтобы их никто не беспокоил. А ещё приятным сопровождением для очередной беседы, ради которой они и собирались. У главы клиники было слишком много забот, чтобы так просто выкроить время даже на общение с семьёй, поэтому Токико ценила эти минуты, которые отец отвоёвывал у своей работы, чтобы провести их с ней. Ей даже казалось, что как только отец посчитал её достаточно взрослой и разумной, то он и сам вздохнул с облегчением, хоть в одном своём ребёнке найдя достойного собеседника. Она каждый раз одёргивала себя: не особо-то достойного, но она старалась расти над собой.       Они разговаривали много, иногда тихо спорили, иногда замолкали, переваривая идеи друг друга. Спроси их кто, о чём они говорили, оба просто пожали бы плечами: «Обо всём». Обо всём, что есть в мире и в человеке; о реальных вещах и метафизических конструкциях; что было на самом деле и что могло бы быть, изменись история хоть в малой детали. Всё то, от чего брат только фыркнет и засмеётся, а мать молча покачает головой. Отец же, даже когда был не согласен с мнением Токико, просто терпеливо подводил её к нужному решению, пока она сама не понимала, что была не права, что смотрела на какой-то вопрос слишком узко.       А с недавнего времени эти беседы превратились для них в убежище, способ спрятаться хоть на время в маленьком уютном коконе запутанного диалога. Скрыться там от реальности, в которой Хисигата Читосе — любимая мать, драгоценная жена — была тяжело больна, и никто в мире не мог это исправить. Горе медленно разворачивало толстые щупальца, оплетая каждого в этом доме, лишая покоя и сил. Субботние беседы стали отдушиной, когда они выныривали из липкой жижи отчаяния и делали короткие жадные вдохи чистого воздуха.       Пару лет назад, когда Токико будто бы прошла некую проверку отца, он стал выдавать ей «пищу для размышления» — книги, которые она должна была прочитать и потом обсудить с ним. Она пыталась найти систему в их выборе и порядке, но если там и была какая-то сквозная идея, то она продолжала упрямо ускользать из её рук.       В этот раз это был крошечный рассказ — отец отметил его закладками в толстом сборнике. Два аккуратных белых прямоугольника, торчащих из пожелтевшего обреза, между которыми оказалась зажата целая жизнь.       Токико трудолюбиво прорывалась через иностранные обороты и незнакомые слова, обложившись англо-японскими словарями и перепроверяя, точно ли перевела и поняла всё правильно. Это была фантастическая история охотника на инопланетное чудовище, который по каким-то причинам потерял память и восстанавливал её шаг за шагом во время повествования. Токико догадывалась, что там должен быть какой-то подвох, но из-за сложностей с переводом перечитывала каждое предложение много раз и в конце концов начала считать все события чем-то самим собой разумеющимся. Наверное, именно поэтому она пропустила какие-то зацепки по ходу чтения и была шокирована концовкой истории: главный герой оказался временной копией кого-то ещё. Полноценный человек, со всеми знаниями, воспоминаниями и навыками, мыслями и привычками, который на самом деле был лишь искусственным временным инструментом, созданным, чтобы погибнуть или от когтей чудовища, или от рук своего прототипа. Даже перечитав эту историю ещё раз, Токико так и не смогла решить, как относиться к ней, и переживала, что это и будет первый вопрос отца.       — Как думаешь, пуудла можно было оставить в живых?       — Что? — переспросила Токико. Это явно был не тот вопрос, который она ожидала.       Отец показал глазами на книгу, лежащую на краю стола. Токико уставилась в пиалу, молча ругая себя за рассеянность. Было очень странно забыть выдуманное название того самого инопланетного чудовища, на которое и охотился главный герой.       — Не уверена. Нет. С ними нельзя договориться, с ними нельзя сотрудничать, единственное, на что они способны, — разрушения и убийства. Как вирусы или злокачественная опухоль. — Токико посмотрела в окно. Со второго этажа была видна только макушка красного клёна. — Человечеству с ними не по пути.       Отец молча пригубил пиалу и тоже повернулся к окну. Пышные облака бежали куда-то над невидимым отсюда морем.       — А что ты скажешь про мистера Джеймса? Про них обоих.       Короткой паузы в разговоре Токико хватило, чтобы, наконец, подвести итог недели размышлений и самой себе ответить на этот вопрос.       — Они оба виноваты. — Отец молчал, поэтому Токико продолжила: — Они могли бы попытаться договориться. А не сразу пытаться убить друг друга.       — И если бы сейчас в кабинет зашла вторая Токико, то ты тоже бы попыталась с ней просто договориться?       — Я… Нет, подожди.       Токико обиженно поджала губы, когда поняла подвох, пока отец прятал довольную усмешку за краем пиалы.       — Конечно же я испугалась бы. Потому что я не понимала бы, откуда она взялась. Потому что для всех людей нормально бояться неизвестного. Но в рассказе всё по-другому: оба мистера Джеймса отлично знали о существовании друг друга. Знали, кем является каждый из них. Они могли бы что-нибудь придумать.       — Например?       Токико вздохнула:       — Не знаю. Я не придумала ничего подходящего. Какое бы решение я ни находила — оно всё равно приводило к тому, что у одного или обоих Джеймсов были бы проблемы. Наш мир просто не приспособлен к тому, чтобы принять лишние копии.       — Так тебе не понравился рассказ?       — Нет, как раз наоборот! Просто… Он слишком странный. Сколько бы я ни думала, я так и не решила, на чьей я стороне. У меня до сих пор такое чувство, будто я что-то упускаю в нём.       — Если тебе кажется, что ты что-то упускаешь, то смени точку обзора. Посмотри на вопрос шире.       Любимая фраза отца, которую он часто повторял, когда нужно было подтолкнуть Токико к нужным выводам. Обычно это и правда помогало. Но не в этот раз.       — Я пыталась. И от лица прототипа, и даже от лица пуудла. Стало только ещё более запутанно.       — А от лица постороннего человека? Знакомого, друга, родственника. Если бы они не знали эту историю, то было бы им так важно, кто именно разговаривает с ними?       Токико подумала недолго и отрицательно качнула головой.       — Представь теперь, что так ты можешь сохранить рядом с собой кого-либо. — Отец бросил короткий взгляд на резко покрасневшие уши Токико. — Здесь нечего смущаться. Все мы, по сути своей, похожи: проблемами, трагедиями и желаниями. И не особо важно, какие именно повороты судьбы разлучают людей.       Ветер разогнал последние облака, и высокое голубое небо нависло над миром подобно тяжёлой крышке. От жары Токико начало казаться, что её тело тоже звенит как стекло.       — Это звучит заманчиво. И даже в какой-то степени правильно. Но мне всё равно тяжело принять идею, что кто-то будет делить одну жизнь на двоих. Пока будет жив.       Токико уставилась в опустевшую пиалу. Нервничая, она сама не заметила, как в пару глотков выпила весь чай. По повисшей угнетающей тишине она догадалась, что их с отцом мысли сошлись, наконец, в одной точке.       — Я очень хочу, чтобы мама жила.       Ответом ей был тихий вздох.       — Готова ли ты посмотреть на вещи шире, чем обычно?       Токико подняла голову, непонимающе моргнула, но тут же собрала крохи своей решимости и коротко кивнула. Это согласие было в большей степени нужно ей самой, потому что отец, кажется, уже давно всё решил.       — Есть кое-что, о чём я должен тебе рассказать. От тебя потребуется достаточно силы и рассудительности, чтобы принять это знание.