В тени озёрной лилии

***

      Фурина родила её тёмной декабрьской ночью, когда чёрные, как смоль облака застилали небо. Сама покормила и, разморенная, провалилась в глубокий сон, где ей, уставшей, средь белых позванывающих снежинок, пели ангелы.       Снег тогда шёл особенно долго и укрыл Кур- серебристой периной — теперь у Нёвиллета было две маленьких дамы — высохшее от испарины, отдохнувшее, Фуринино личико было таким гладким, что молодело на сотню лет, светясь чем-то первородным, чистым. Он лежал рядом, обнимая её и ребёнка, и плакал от счастья. Сбылась их маленькая тихая мечта, его кроткие, будто стыдливые, потому что он — не поклоняется небесам, молитвы у фонтана, и вознаградились её ночные слёзы, «незаметно» вытертые об его рукав с придыханием: «Опять не вышло, как же так».       Маленькое хрупкое тельце, большая голова, завёрнутые ножки в складочках — их дочь была похожа на куколку. Она посапывала с каким-то даже проглядывающимся упрямством, прикусывала Нёвиллету запястье и обхватывала своими когтистыми и уже, вот так сразу цепкими пальчиками. Это была любовь с первого взгляда, с первого выкрика и первого, в жизни их дочери, Фурининого шёпота «Я обожаю тебя», усталого, но трепетного, и от крепости её и беззаветности у Нёвиллета щемило сердце.       Будучи беременной, Фурина проводила много времени в загородном шато Perle D'argent, где было просторнее шумного и душного дворца. Утром — маленький променад вдоль заледеневшей водной кромки (ей было тяжело спать до полудня, как раньше), затем, долгий ленивый завтрак и не нужно заботиться ни о чём, только перелистывать заботливо привезённые Нёвиллетом романы с сухими, но всё ещё сладко пахнущими, озёрными лилиями меж страниц и ждать. В те редкие дни, когда он приезжал, он не мог перестать гладить её плотный, уже большой живот, и представлять, что у их нежного первенца кожа соткана из тонкой, как луна, белоснежной ткани — совсем как её. — Какие у него будут ушки? — спрашивал Нёвиллет окрылённо-ласково, и ожившая от его внимания, Фурина улыбалась: — Может быть твои, Нёви. Маленькие острые ушки… Может быть это будет девочка! — так и произошло.       Имя Фурина выбирала особенно тщательно. Хотелось всенепременно ассоциацию с морем, но ещё лучше с жемчугом, с пеной морской, с нежными пенистыми волнами… Леди Лессина Ундина-Анна де Фонтейн де Нёвиллет, крохотная мадам Рояль — изящно и обтекаемо, как русалочий хвост, театрально, сказочно. Для них, пока её ещё не засвидетельствовали — просто Лесси.       Для Нёвиллета этот день был ещё более радостен, потому что он, погружённый в работу, воссоединился наконец со своей женой, до тоски скучавшей по нему на природе, хотелось оттянуть момент их домашней радости, побыть прежде всего семьёй, а не правящим кругом, а дальше — умащение розовой водой и маслом, пеленание и представление Лесси затаившему дыхание Фонтейну, и дочка уже никогда не будет принадлежать им одним.       В честь Лессины давали торжественные залпы, фейерверки и маскарад — праздненство длилось неделю, и Фурина, не появлявшаяся на нём ни разу после первого дня, получала сотни запросов от газет увидеть ребёнка ещё раз хотя бы мельком, и Нёвиллет только и успевал отклонять их, чтобы дать оправиться его милым девочкам. Что до Лесси, она ещё едва ли понимала чужое внимание, но быстро утомлялась и разливалась невиданно громко. Затихнуть она могла только на руках мамочки, перебирающей присланные подданными подарки. Каждый день разные, они мелькали у Лесси перед глазками пёстрыми огоньками, вызывая то волнительный до крика восторг, то заливистое, радостное гуление. К украшениям из чистого полновесного жемчуга она тянула ладошки, заворожённо и внимательно смотрела на плавно кружащихся балерин с музыкальных шкатулок. Были здесь и дорогие игрушки, и механические, заводные на ключик птички, и маленькие платья и чепчики для Лессины, коих слишком много быть не могло, но самый прелестный подарок Лесси получила от отца, и была это украшенная бриллиантами брошка в виде заглавной «Л».       — Ты так часто думаешь о плохом, Нёви. — смеялась Фурина. Ей уже было хорошо, намного лучше, чем в прошлые дни, а значит можно всё — лежать в постели, как предписано, было скучно до смерти. Леди привыкала к радостям материнства, и, выбрав часик, когда мелюзина-нянечка заснёт в парадной, тихонечко уносила Лессину. Они игрались в детской, и Нёвиллет, которому даже дали отдых в честь рождения ребёнка, был с ними же. — Наша Лесси понравилась всем-всем, потому что она очаровательная маленькая девочка. — в шёлковом, с большими бантами и жемчужным бисером вышивкой чепчике, Лесси была похожа на тех чýдных крылатых малышей, певших Фурине во сне. Она целовала открытки с ними, когда ждала Лессину, теперь же она могла осыпать поцелуями своего ребёнка.       Нёвиллет вздохнул и улыбнулся краем губ. Тело приятно ломило, не спавший несколько ночей, он наконец обмяк всем телом на этом узком, как струна диванчике с ножками-рыбками и замер. У Лессины были его уши, его светлые глаза-блюдца, и взгляд изподлобья. Когда Нёвиллет появился в Фонтейне от него открещивались и избегали его, того же самого взгляда, словно он, как у змеи витой и скользкий, но видимо и правда много воды утекло с тех пор. Главное волнение прошлых дней, что малышку, похожую на отца, как две капли, посчитают предвестником несчастий или ещё что похуже, рассеялось. — А ты очаровательная маленькая мамочка. — проговорил он очень тихо, и, пока Лесси закувыркалась всем тельцем в каком-то радостном возбуждении, будто бы она, новорождённая уже понимала всё, Фурина протянулась и коротко поцеловала его.