Чистые страницы

      В читальном зале было как всегда пусто. Белль без особого интереса листала одну из любимых книг, которую перечитывала слишком часто. Но выбор был не слишком велик. Новых произведений не завозили — библиотека не пополнялась, наверное, с тех пор, как Белль и её отец переехали в эту деревню.       Мучительно тихо.       Невыносимо тоскливо.       Неописуемо одиноко.       А в городе — шумно, уютно и людно… Но ещё более одиноко. Единственным, с кем Белль могла поговорить по душам, был её отец, но он проводил почти всё своё время за работой над изобретениями и в поездках на ярмарки, а Белль оставалось только бесцельно бродить по городу, слушая, как горожане бросают ей в спину незаслуженные оскорбления, либо днями напролёт сидеть в окутанной гнетущей тишиной библиотеке.       Вот и сегодня, коротко попрощавшись с отцом, Белль пришла сюда — в место, где хотя бы книги могли ненадолго скрасить её одиночество.       Больше всего на свете она мечтала уехать в большой город. Посетить красивые места, о которых можно было прочесть на пыльных страницах хоть миллион раз, но по сравнению с тем, чтобы хотя бы однажды увидеть всё своими глазами, это словно небо и земля.       Тяжело вздохнув и захлопнув сборник английских сказок, Белль бросила взгляд в окно — смеркалось. Сапфировый оттенок небосклона контрастировал с огненными красками заката. Белль на мгновение залюбовалась, затем тихо вышла из крошечной библиотеки, предварительно поставив книгу обратно на полку.       Тело окутала сонная прохлада.       Идти домой совершенно не хотелось. Потому что там ждали лишь тишина, одиночество и полные тоски воспоминания о счастливом детстве — нескольких безмятежных годах в Париже. Годах, когда мама ещё была рядом. Живая, счастливая, с неизменной любящей улыбкой на губах.       Но теперь её улыбка была всего лишь призраком прошлого.       Белль почувствовала влагу на щеках. Осознание, которое она долгое время упорно прятала в самый тёмный уголок своего сердца, прорвалось наружу.       Ей придётся провести так всю оставшуюся жизнь.       Безысходность сдавила горло железным обручем — всхлипы превратились в невнятные хрипы, а затем переросли в надрывные рыдания. Впервые Белль искренне надеялась, что отец не вернётся с ярмарки раньше и — боги, пожалуйста! — не застанет её в таком состоянии.       В одиночестве она могла позволить себе подобную слабость. Белль даже не особо боялась расстроить чувствительного, нежно любящего её отца — просто, изо дня в день проводя в окружении неотёсанного, презирающего её сброда, Белль хотела сохранить хотя бы остатки достоинства.       Вот только тёплые руки, заботливо приобнявшие за плечи, явно не входили в её планы.       От изумления Белль перестала безудержно всхлипывать — движения были настолько трепетными и мягкими, что быстро привели её в чувство.       Но обернуться Белль так и не решилась. Разрывающая сердце горечь сменилась жгучим стыдом. Меньше всего ей сейчас хотелось, чтобы кто-то видел её заплаканные глаза.       Тогда руки — всё такие же тёплые, ласковые — бережно развернули её, и Белль всё-таки решилась поднять взгляд.       Учитывая, что она едва не лишилась чувств, кажется, напрасно.       Она бы, наверное, гораздо меньше удивилась, если бы позади оказалось косматое чудовище с клыками, когтями, под два метра ростом, да ещё пригласило её на бал.       Кто угодно — но не этот человек. Не Гастон — самовлюблённый, предмет воздыхания всех девушек в этой деревне, который, к слову, в прошлый отъезд отца сделал ей крайне неумелое предложение, закончившееся для него купанием в грязи.       Не мог этот человек, смотревший на Белль тогда словно на красивую игрушку, утешать её сейчас так бесконечно нежно…       Но не успела она произнести хоть слово, как те же самые руки коснулись её раскрасневшегося лица и ласково, почти невесомо смахнули бегущие по щекам слёзы.       — Если кто-то снова сказал о тебе что-то неподобающее, клянусь, я заткну этого мерзавца навеки! — выдал Гастон спустя несколько минут неловкого молчания.       Белль ошеломлённо выдохнула, окончательно запутавшись в происходящем. Особенно когда он вновь бережно обхватил её плечи и опустился рядом — на ступени закрытой библиотеки, и Белль поймала себя на мысли, что невольно начинает растворяться в его тёмно-голубых глазах, которые смотрели внимательно, спокойно и с неприкрытой заботой.       — Ты — красивая, умная и талантливая, — с почти детской искренностью заявил Гастон, но его взгляд был серьёзен и полон решимости. — Эти отбросы общества недостойны даже дышать с тобой одним воздухом.       К ещё большему изумлению Белль, он прижал её к себе, заключив в уютные объятия.       — Поверь мне, я знаю эффективный способ вкладывать информацию в их деревянные головы. — На губах Гастона мелькнула привычная горделивая ухмылка, которая спустя секунду сменилась чуждым ему до сих пор лёгким смущением. — Если случится что-то подобное, можешь положиться на меня. Я ненавижу, когда ты плачешь.       Белль показалось, что она перестала слышать биение собственного сердца.       — Не могу не признать, — тихо произнесла она (голос всё ещё периодически срывался после рыданий), — это… неожиданное заявление. Я правда благодарна тебе, Гастон. — Белль не смогла придумать ни одного вразумительного объяснения тому, что ей было жаль, когда Гастон медленно выпустил её из объятий. — Причина моего… срыва, — ей было ужасно неловко говорить о своих эмоциях вслух, — заключается в другом. Я просто…       Ну да, возможно, Гастон оказался более понимающим человеком, чем считала Белль, но как объяснить ему терзающие её чувства, когда они даже ей самой понятны не всегда? Поэтому Белль только сказала:       — Я просто скучала по отцу. И мне здесь тесно. Тоскливо… без близкого человека.       Гастон пускай и не был большим поклонником литературы, но, как оказалось, превосходно умел читать между строк.       — Тебе одиноко, — кивнул он. — И тебя тяготят однообразные будни.       И протянул ей небольшой томик в мягкой голубой обложке.       — Возьми это.       У Белль загорелись глаза. Девушка с благодарностью приняла подарок, любовно погладила корешок подушечками пальцев, поймав на себе внимательный взгляд Гастона, который, казалось, пытался запечатлеть в памяти каждое её движение. Взгляд. Мимолётную эмоцию. Что угодно.       — Страницы… — слегка удивлённо произнесла Белль. — Они пустые.       — Верно, — мягко улыбнулся Гастон. — Ты напишешь здесь свою собственную историю. — И в его глазах блеснул лукавый огонёк.       — Но… — немного растерялась Белль. — Что же в моей жизни интересного?       Первой мыслью было написать мемуары о матери, но каждый раз при мысли о ней сердце так болезненно сжималось — Белль зальёт всю бумагу слезами, не успев даже начать писать.       — И… — на этот раз Гастон заговорил непривычно тихо, а в его взгляде мелькнуло что-то, напоминающее робость. — Надеюсь, что на этих страницах найдётся место для нескольких слов обо мне. А возможно… и немного больше.       — Гастон, ты… — Белль почувствовала, как неистово заколотилось сердце в грудной клетке, словно ему внезапно стало там нестерпимо тесно.       — Потому что без тебя моя жизнь станет такой же пустой, как эти страницы. — И снова в глазах пылает безграничная решимость.       Белль не находит слов для ответа. Только касается ладонью его щеки, позволяя вновь притянуть себя ближе, — так близко, что будто в собственной груди ощущает лихорадочное биение чужого сердца, и без остатка растворяется в исступленном поцелуе, а ледяные оковы тоски наконец спадают, и Белль задыхается от переполняющего её чувства лёгкости и счастья, вспоминая, каково это — когда жажда жизни наполняет тебя изнутри.