Своим бегством из действительности оно достигло только мысли о самостоятельности.
Георг Вильгельм Фридрих Гегель
В прокуренной кухне на столе стояла длинная стеклянная ваза с девятью красными гвоздиками. Они вызывали нервный смешок. Они говорили больше, чем Андрей. Их присутствие давило на мозг. — Сука, — прошептал Коля, закуривая. Табачный дым окутывал слегка уставшие бутоны. Может, завянут быстрее. Коля чесал зубами губы, дергая ногой. Сигарета дотлела до победного, пепел упал на стол. Надежда, говорили они, умирает последней. Надежда на лучшее или хотя бы на что-то, что не даст застрелиться? В голове крутились одни и те же эпизоды.***
— Здоров, Колян! Присаживайся, — Андрей похлопал рядом с собой по деревянной лавке. На улице тихо, холодно. Коля ловил взгляд Андрея на себе. Смотрел, как он улыбается. В знак приветствия Коля медленно кивнул. — Ты действительно хочешь просто посидеть? Не самая приятная погода для этого, не находишь? — Заебал, садись. Коля хмыкнул, аккуратно поправляя полы пальто. — Отлично выглядишь, будто из семинарии сбежал. — Крайне неуместный комментарий, Андрей. Что за стереотип? Спасибо, что не с похорон. — Коля закинул ногу на ногу и сложил ладони сверху. — Ладно, — Андрей пожал плечами, — извини. Я слабо понимаю, как на это обычно душнилы твои реагируют. Коля закатил глаза, поправляя шарф. — Они диалог ведут сдержанно. Ты знаешь структуру? — Реплики? — Почти. Вопросы и лаконичные ответы, без излишеств. Ну, на самом деле, это, своего рода, утопия. — Все же хуйня тупая. Не хочешь кофе попить? — Можно. Они направились к ближайшей кофейне, под ненапряжную пустословную беседу. Типичный анекдот про интеллигенцию и интеллектуала по Пелевину. Кроме того, это звучит, как конструкция «ебала жаба гадюку». Ничего необычного, студент факультета искусствоведения и технарь пошли осмыслять душневность бытия. Об учебе говорить нынче mauvais ton, поэтому их разговоры строились на возможных аспектах смыслов французских философии, литературы и кинематографа. Но скорее, просто на абсурде. Они зашли в кофейню, Коля сел за столик, пока Андрей делал заказ. Два американо и два рогалика. Чудно, чудно. Скинув с себя пальто, Коля опустил шарф на плечи. Интересно, а возможно ли оспорить мысли Гегеля и не выглядеть конченным идиотом в глазах окружающих? Думать ни о чем вполне возможно, но это созидание или саморазрушение? Или точка дзена? Или пошло оно все на хуй, ведь singularis не предполагает такого ни в единой плоскости. Сингулярность же, как правда, — у каждого своя. Андрей поставил перед Колей тарелку с рогаликом и протянул стакан с кофе. — Спасибо, — слегка неловко улыбнувшись, сказал Коля. — Не за что. Ты чего потерянный такой? Все в порядке? — Тебе кажется, все хорошо. Коля сделал пару глотков и, улыбнувшись, облизал губы, смотря сначала на Андрея, потом оглядывая других посетителей. — Ты читал сборник? — В тот же вечер, Коль. — Как тебе? — Андрей в ответ пожал плечами, — ну да, явно. Там был образ про бога. К слову, про бога, — Коля усмехнулся, кивая на окно, — видишь? — Кого? Бога? Нет, не вижу. Рановато до смерти. Я надеюсь, что перед смертью накроет безумием, как Есенина. — Вскроешься и повесишься? — Нет, застрелюсь, но не как модернист, а как нквдшник. — У них что, обряд другой? — Не сказал бы. Так что про бога? — «О, мир весь в нас, мы сами – боги, // себе построили из камня города // И насадили травы, провели дороги, // И путешествуем в себе мы целые года». — Довольный такой, — Андрей расплылся в улыбке, стараясь держать зрительный контакт с Колей. — Приятная компания, отличный кофе. Сущность бытия не так хороша и не вписывается в антураж кафе, но меня все более чем устраивает. Коля качал ногой в такт размеренной музыке, смотря то в окно, представляя образы из любимых стихов, то на Андрея, который вел себя расслабленно и естественно. В какой-то степени, стоит отметить, было приятно смотреть. Наконец-то он улыбался. А как блестели его глаза… Можно подвести к известному стихотворению Олейникова, но это слишком пошло и неуместно, а также крайне трагично. Не к ситуации. Допив кофе, Коля промокнул губы салфеткой и после аккуратно сложил ее пополам. — Извини, а что ты делаешь? — А? Ничего. Привычка, — он пожал плечами и, прогладив сгиб, положил салфетку на тарелку. — Ты куда сейчас? — Дальше гулять, наверное. Уходишь? — Пока не знаю, — Андрей задумчиво отвёл взгляд. — В любом случае, нам в одну сторону. Я раньше не замечал, что ты строишь планы дольше, чем на час, — Коля посмотрел на часы, — к слову, полтора часа прошло. — Да я… — Не оправдывайся. Пойдем, я курить хочу. Коля улыбнулся, кивнув на дверь. Он заметил, как изменился взгляд Андрея. Стал более дружелюбным что ли. Не то, что у некоторых. Надев пальто, Коля размеренно и аккуратно завязал шарф. Оперевшись на спинку стула, он смотрел на суетящегося Андрея. — Пойдем. — Да, сейчас, — Коля подошёл к нему и поправил лацканы, — что ты с одеждой делаешь? — Не глажу ее каждый день? Коля цыкнул. — Тебя и синие джинсы с мятой футболкой устроят. — Да, именно поэтому я поступал туда, где модничать не надо. И выебываться своими достижениями в области пиздаболия. — Заебал, — Коля улыбнулся, — я напоминаю, что это крайне поверхностное суждение. Они вышли из кофейни. Как повелось, обсуждение профессии и учебы — mauvais ton. Лучше мыслить существующий absurdus, чем смехотворную рутину, от которой и Андрей, и Коля так стремительно пытались скрыться в поэзии, книгах, расчетах. На крайний случай осталась лишь любовь, но, к сожалению… Прогулка неспешная, тихая, сопровождаемая рассказами про архитектуру и писателей, которые здесь гуляли, пили, жили. Коля не сомневался, что Андрей знал все это, но молчал и улыбался. Все лучше, чем неловкая пауза, которая длится чуть дольше тридцати секунд. Страшно от пустоты? Вряд ли. Себя хотелось куда-то деть. Монолог не прекращался. Коля постоянно говорил обо всем, что только можно припомнить в потоке. Наверное, стоило переехать только ради того, чтоб выучить историю города и, в идеале, не уехать обратно. Андрей поправил Коле шарф. Молчание. Они смотрели друг другу в глаза. — Красивые. — Спасибо, давай в тот дворик, там лавочки уютные. Пространство и время будто бы не ощущалось. Во дворе пусто. Акты вандализма, условно говоря, здесь ровень искусству. Коля указал на стену. — Видишь? Как думаешь, как к этому стоит относиться? Андрей пожал плечами. — Как к обычному действию? — В этом и есть народ. Смотри, наклейки, надписи, этого не будет в течение трех дней. Андрей, нас душат. Вот, например, чудные строки: «Запомни этот миг. И молодой шиповник. // И на твоем плече прививку от него». Не самый сильный его стих, но он, знаешь, безумно нежный. Он хорошо о любви писал. Наверное, знал, что это такое. — А ты не знаешь? — Да, наверное, каждый пытался понять, но не уходил в дебри разума. Это гибло, согласись. А я пока не понял. Коля достал сигарету из пачки и любезно протянул ее Андрею. — За компанию не считается, — усмехнулся Коля. Они закурили. — Давай сейчас пройдемся до набережной, там и разойтись можно. — До той самой? — Место для упадка духа и поднятия силы и перерождения.***
Вечерело. Солнце уходило за горизонт. Небо хмуро. Они стояли на Университетской между двумя величественными сфинксами. — Древнеегипетский знаешь? — Пока что нет. Я бы и пробовать не стал. Да и не особо в это верю. Как бы пафосно не звучало, мы и так в царстве хаоса живём. Никто не знает, что имеет в виду абстрактная единица, когда говорит про проклятия. Вот ты постоянно всех ругаешь, это, своего рода, тоже проклятие. — Ты мне струны ума подрочить решил? — Извини? Это очень грубо. Ладно, созерцай. Коля отошел от Андрея, наблюдая за его сосредоточенным взглядом на сфинкса. Кто-то рассказывал, что можно беду навлечь при несоблюдении простого правила — в глаза не смотреть. При всем превосходящем атеизме, который то ли от набожного детства, то ли от прочтения Антихриста в четырнадцать, Коля не верил, но судьбу лишний раз не испытывал. Наверное, на эту тему можно было написать эссе или чего посерьезнее. Набожность русского народа? Бог и суеверие? Надо же разобраться, почему человек сначала икону целует, а потом три раза через плечо плюет. Не последовательно, конечно, правила приличия человек сохраняет. Но как бы все высокопарно не было, Коля старался дважды, а то и трижды ходить в церковь. Обряд ему полюбился давно, но какова самоцель? Наверное, получение образов и абсолютно точного представления о верующих в России для будущего исследования. Вот же умора, а. Коля закурил, смотря на Андрея, который стоял снизу у воды. Не шевелится, молча вглядывался в лицо. Думать о такой чуши резонно в такое время? Или принцип «чур меня» работает? Суеверие — сила русского духа? А сила ли? Докурив, Коля тихо спустился к Андрею и встал у него за спиной и резко, с хлопком, положил руки ему на плечи, приблизившись к уху. — Чу! На тебе проклятие Аменхотепа третьего! — он усмехнулся. — Блядь! Коля, ты охуел? — Что интересного увидел? — Ничего. Глаза у них пустые. — Андрей развернулся лицом к Коле, поджимая губы. — В твоем случае надо радоваться. Ничего, зиму переживем и… ладно, если не переживем, то трупы по весне всплывают, не пропадем. Романтика. Да и только. Я пойду скоро, холодно уже. — Поехали ко мне? Выпьем. Согрею тебя… дешманским алкоголем, стихами и… — Своим присутствием. Они посмотрели друг другу в глаза на фоне шума неподвластных стихий. Андрей обнял Колю.***
Они пили. Снова и снова. Коля смотрел на Андрея блестящими глазами, расплываясь в довольной улыбке. — Коля. А я… ну, начал на картах гадать. — Допустим. С чего великое познание эзотерики началось? Кто на ушко нашептал? — Вселенная. — Андрей усмехнулся. — Верю. На что погадаешь? На карьеру или на любовь? — Ты же знаешь о… — Догадываюсь, давай. — Перебил его Коля и скрестив руки на столе, положил голову на них. Андрей достал карты Таро и начал медленно тасовать, периодически пересекаясь с Колей взглядом. — Ты нервничаешь? — Немного. — Андрей пожал плечами. — Если плохое предчувствие, может, не стоит? Я в это не верю, конечно. У нас, православных, не принято гадать, грех это. — У вас, православных, и пить нельзя, и курить нельзя. Вообще много чего нельзя. Когда последний раз в церкви был? — В прошлое воскресенье. Андрей положил колоду на стол. — Хочешь вытянуть? — Хочу, — Коля поднялся, выпрямился, снял несколько карт сверху и оставшуюся перевернул. Четверка мечей. — Сколько ещё нужно? — Две. Коля смотрел, как Андрей уставился то ли на его пальцы, то ли на карты. Вытащив последовательно дьявола и башню, он потянулся к бокалу. Колю слегка смутило, как сильно Андрей закусил губу, вот-вот прокусит. — Andrе́, ça va? — Oui, je vais bien. Коля встал со стула и прошел к Андрею, обнимая со спины за плечи. — И как? — он с подшефешной несвоевременной нежностью гладил его по волосам, смотря на стол. — Да так, вроде бы, все хорошо. — Андрей повернулся к Коле и напряженно улыбнулся. — Андрей, расслабься. — Коля бережно положил ладони на плечи. Идиотизм в крайней степени. Такой глупостью можно развести только детсадовца, для которого фокус с отрыванием пальца — неожиданность. Ха-ха, давай. Давай! Соври ещё. Уточни во лжи ради своих соблазнов. Во всем виноваты исключительно сфинксы. Это даже поставить под сомнения сложно. — Tu es le plus beau parmi les fleurs. — Pourquoi les fleurs? — Je ne sais pas, tu les aimes. — Он поднял взгляд и тише добавил, — je t'aime. — Я тебя очень… — Коля поцеловал Андрея в макушку. — Это же цитата? Вознесенский? — Именно. Коля напоследок поцеловал Андрея в лоб и сел напротив. Взяв бокал, он его покрутил, безразлично разглядывая. — Будем продолжать? — Можем. Коля аккуратно разлил вино по бокалам. — Тогда за нас! Чокнувшись, они выпили. Коля опустил взгляд, сжимая переносицу. Тост дурацкий, состояние, сказать, абсурднее некуда. И зачем только согласился идти куда-то после наследия буржуйского заеба на Университетской? Это низко. Это нечестно. Совесть не грызла, конечно, но сострадания хоть отбавляй. Андрея нельзя было рассматривать в сексуальном плане, как подобается, даже бессознательно. Его — только как человека, которого можно к груди прижать и поцеловать в лоб. В этом виноват только Коля. Он все прекрасно видел, он потерял контроль над ситуацией. Он. Потерял. Контроль. — Блядь. — Вырвалось у него, слегка смущая Андрея. На него Коля не смотрел. Какая же глупость, право! Взрослые люди. — Nicholas, comment tu te sens? Est-ce que tout va bien? — Bien sûr. Merci. — Он залпом допил вино в бокале и хотел было закурить, но остановился и начал просто вертеть пачку в руках, — мне, наверное, пора. Спасибо, что позвал. — Коль, ты… — Нет, не могу. Правда, я бы с радостью, но, увы. Интересно, чувствует ли Андрей? Пьяный Коля, в пределах памяти, ещё никого не пытался обманывать таким дешевым способом. — Что случилось, Коля? Останься… Коля молча встал из-за стола и, положив сигареты в карман, несколько секунд молча смотрел на Андрея. — Там же дождь. — Я бы с ними на пару зарыдал, честно. — Указывая на небо сказал Коля, медленно двигаясь в прихожую.***
Середина ночи. Вспоминались самые трагичные стихотворения Рыжего. Не мудрено, что с такими мыслями он не жил счастливо. Смерть ставит точку? Вряд ли. Только внезапный выстрел. Из чужого пистолета. Не своей рукой. Звонок. Раз. Два. Три. Коля поднял трубку. — Да, Андрей? — Коленька, что случилось, я не понимаю, что произошло? Ты так быстро уехал. — Ложись спать. Андрей, я не хочу сейчас с тобой разговаривать. Пожалуйста… — Да, блядь, ты можешь мне объяснить, что я на хуй сделал не так? — Все хорошо, Андрей. Ложись спать, пожалуйста. — Коля, блядь, скажи мне нормально и адекватно. Не надо делать вид, что ты нихуя не понимаешь, я прошу тебя. Коля, не молчи, прошу тебя. — Я слишком пьян для таких разговоров. — Коленька, умоляю… пожалуйста, скажи. — Нет. Прости, но нет. — Зачем ты это сделал, Коля? Зачем? — Андрюш, давай ты протрезвеешь и наберешь мне лучше ближе к вечеру. Спокойной ночи. Он сбросил вызов, выключая телефон. Тишина давила на мозг. Хотелось разнести квартиру к чертям собачьим, но это не рационально? Правильный термин в этой ситуации? Наверное, да. L'amour, l'amour… Вот что это? Можно же как-то определить, а почувствовать? Любовь же не является эмоцией, она же идеальна. Каково любить человека? Что это, черт побери, значит?! Минуты шли, звук настенный часов наростал с каждым ударом. Любовь — добродетель? И если да, то почему? Вряд ли это так. Эмоция может быть добродетелью, а идеал? А кто определяет идеал? Люди. А все или какой-то определенный народ? Коля закрыл лицо руками, поставив локти на стол. Он пытался думать о чем-то структурированно, адекватно, но мысленно повторял: добродетель, добродетель, доб-ро-де-тель. Коля мерзко пьян. Еще миг, и он сможет довести себя до слез. Не сказать, что он был эмоциональным, но характерной черты не было, как воспитали. Говорят, что любовь происходит из противоположности эгоизма и жестокости, делает человека счастливым, а как быть Коле в такой ситуации? Что ему нужно сделать с информацией, которую знает каждый ребенок? Он бы сказал всем, что нет ничего прекраснее любви. Он бы соврал об этом сколько угодно. Возможно, он будет Сизифом в этой временной петле. Каково быть обреченным? Каждый человек сталкивался с темами французских экзистенциалистов в определенный момент жизни, наверное, ему просто стоит принять, что все абсурдно и бесцельно, а в этом, должно быть, таится счастье. Спокойнее не становилось. Проповедником быть не хотелось втройне. У Коли дрожали руки и губы. Он вытащил сигарету из пачки, закурил. С гвоздики медленно падали засохшие лепестки. Наверное, не стоило пытаться поверить в знаки и древнее проклятие Аменхотепа, но былого, увы, не вернуть.Запомни этот мир, пока Ты можешь помнить,
а через тыщу лет и более того,
Ты вскрикнешь, и в Тебя царапнется шиповник...
И — больше ничего.