полночь.

Чонину было пятнадцать, когда его познакомили с Чаном. — Знакомься, это Чан-хён, — сказали ему. А Чану было целых девятнадцать. Между ними была целая пропасть и бесконечно восхищение в глазах Чонина перед старшим хёном. Чан-хён был добрым и умным, он никогда не злился и всегда был готов помочь. Чан-хён был внимательным и учтивым, а Чонин — безнадежно влюблённым. Он тогда и сам испугался этого странного, непонятного чувства к старшему другу. Чонин уважал его, хотел быть на него похожим, ему нравилось, когда в компании был этот хён, но почему-то всё это вместе взятое всё равно не могло передать в полной мере того, что чувствовал Чонин. Чан думал, что их младшенький очень милый. Не особо разговорчивый, но зато любящий много и громко смеяться, а потом смущенно закрывать ладонью рот, потому что оказался слишком шумным, а еще брекеты засветил на всю округу. Чонин, в своей подротсковой неуклюжести, был забавный. Казалось, что его ноги и руки уже вытянулись, а тело еще нет, и сам Чонин как будто не привык к тому, что его конечности теперь такие длинные, а потому вечно всё задевал, сносил и спотыкался. И все равно он был очаровательный, о нем хотелось заботиться. Чонин никогда даже и не думал о том, чтобы признаваться Чану. Какая была бы это глупость — чтобы кто-то вроде Чонина удручал кого-то вроде Чана своими нелепыми чувствами. Внутри что-то тоскливо щемило каждый раз, когда Чан улыбался ему и ерошил по волосам, но пусть лучше бы щемило, чем если бы Чонин отказывался провести с ним хоть одну лишнюю минутку. Они, вообще-то, никогда не оставались наедине, всегда в компании. И хотя хотелось побыть с хёном вдвоем хотя бы немножко, Чонин все равно был этому даже рад: он-то точно знал, что оставь их вдвоем без никого, и он тут же забудет все слова и как дышать, потому что среди всех было как-то легче. Легче не контактировать с Чаном напрямую и легче не палиться тем, что он постоянно смотрел на него и ждал его реакции. Нет, Чонин бы ни за что не признался Чану. Чонин был самым младшим из них всех, а потому на его нелегкую долю макне всегда выпадало что-то не очень приятное. Например, когда они играли на пляже в волейбол, Чонина часто просили сходить за водой. Тогда мелкий начинал канючить, но идти все равно приходилось. Чан наблюдал за ним с теплой улыбкой. Он когда-то тоже был самым младшим в другой своей компании, а потому хорошо мальчишку понимал. Какая радость тащиться в одиночку за водой по дороге в горку, еще и в такую жару? Чан вызвался пойти вместе с ним, так было бы честно. Выслушав пару шуток о том, что Чонину балласт в виде деда точно не прибавит сил, он улыбнулся Чонину и надел шлёпки, готовый идти. Мальчишка и правда был очарователен, когда почему-то розовел щеками (из-за жары уж, не иначе), потирал шею и спотыкался о камушки по дороге за водой. Он неловко смеялся и прятал свои брекеты за ладонью, а Чан просто переводил тему и трепал его по нагретым солнцем волосам. Если бы он знал, сколько раз за эти несколько минут Чонин умер и воскрес под его улыбками. Чонину казалось, что, может быть, совсем немного и, конечно, только по-дружески он, наверное, нравился Чану. Мысли об этом заставляли его сильно смущаться, сидя в собственной комнате, а щеки тут же горели, и он мотал головой. Но Чан почему-то никогда его не подкалывал, даже по-дружески, он только всегда ему улыбался и защищал. Чан реагировал первым на его сообщения в общем чате и всегда ставил в конце нелепые смайлики. Чонин ненавидел, что каждый раз от этого сердце ёкало, и он превращался в одну сплошную розовую лужу. Большое чувство распирало его изнутри, и казалось, что сдерживать его было абсолютно невозможно. Оттого Чонину в обществе старшего друга почему-то последнее время было больше грустно, чем весело. И оттого Чонин в конце концов решил Чану признаться. Ведь Чан не осудит, он же добрый и понимающий. И еще никому не расскажет, это точно. Но Чан уехал обратно в Австралию, и Чонин только тогда узнал, что в Корее он бывает раз в несколько лет и проводит здесь не больше месяца, прежде чем вернуться обратно. Когда Чан снова вернулся в Сеул, Чонину уже было семнадцать, а их компания совсем не изменилась. Смешной младшенький был все таким же очаровательным, но как будто стал чуть более закрытым, чем с их последней встречи. Он вежливо улыбался и старался долго не смотреть в глаза, а Чану от этого почему-то стало грустно. Может, они и не общались близко, но Чонин нравился ему в самом человеческом смысле этого слова. Смешное телосложение теперь пришло в норму, и Чонин выглядел более статным, хотя и горбился. Он все еще был немного ниже Чана и носил брекеты, хотя и говорил, что уже скоро их ему снимут. Чану было этого даже немного жаль — брекеты делали Чонина еще более милым, если это вообще было возможно. Ему хотелось познакомиться с Чонином заново и наверстать упущенное за два года, потому что потрепать его по волосам все еще хотелось, но Чан не позволял себе такое часто, видя, как мальчишка отбрыкивался от всех, кто пытался его затискать. Чонин для себя понял, что дурацкая влюблённость в классного хёна, к его ужасу, не только не прошла, но и как будто стала сильнее. Она сидела где-то у него внутри все два года, теплилась угольком и позволила Чонину думать, что его отпустило. Не отпустило ни разу — это Чонин понял, как только снова увидел улыбку Чана. Хён шире раздался в плечах, стал еще мужественнее и увереннее, и это Яну на руку совершенно не сыграло. Сидящая в нем детская влюблённость разгорелась пожаром и стертыми по ночам ладонями, а утром — стыдом на щеках. Чувства не прошли, Чан всё такой же внимательный и улыбающийся, его тяжелая рука на волосах Чонина всё так же вызывала тепло внутри, хоть и делал он это теперь реже, чем раньше. Чан долго смотрел на открытый чат с Чонином, где из всей переписки за два года — всего несколько сообщений. Он смотрел и не знал, что написать, хотя очень хотелось. Его расстраивало, что младший так отдалился от него и, хоть и улыбался при встрече, его улыбки были всё больше вежливыми и всё меньше открытыми. Сейчас бы вернуться на речку, на пляж, где они были, и пойти вместе за водой. Тогда бы Чан точно смог его разговорить — но за окном зима, в этот раз он приехал в январе. Он подумал еще немного и в итоге отправил одну из песен, которую слушал на повторе последнее время. Сообщение оказалось прочитанным почти сразу, но ответа не последовало. Наверное, Чонин пошел слушать песню, но все равно мог бы написать хоть что-то. Песня длилась три минуты и сорок секунд, а Чонин молчал все десять. И двадцати-однолетний Чан уж точно не мог себе объяснить, почему так волновался, ожидая ответа семнадцатилетнего мальчишки. Но Чонин в итоге ответил двумя смайликами — одним улыбающимся и одним с большим пальцем вверх. Вот и поговорили. Ну и к чему была эта дурацкая песня? Чонин вздохнул и откинул телефон на одеяло. То есть, песня-то, конечно, не дурацкая, и Чонину очень понравилась, но всё же — к чему она была? Ни ответа, ни привета — просто песня. Что ему с этим делать? От этого одного-единственного сообщения от хёна зашлось сердце, потому что эта дурацкая влюблённость нашёптывала Чонину, как будто Чан тоже в нем заинтересован. Как будто он только ему хотел кидать песни, как будто ему было очень важно узнать его мнение. Но это, конечно, было не так, и хвала Небу, что у Чонина еще работал мозг, чтобы это понять. Чан взрослый, ему уже за двадцать, а Чонин — мелкотня школьная. Да и вообще, Чан знал его с пятнадцати лет, со всей его неуклюжестью и дурацкими брекетами (как хорошо, что скоро их уже снимут!) — Чонин прекрасно понимал, что он для него не больше, чем милый младший братишка. И если в прошлый раз он признаться Чану не успел, то в этот раз он даже и не стал бы пытаться. Чану скоро уезжать, и он все-таки рискнул позвать Чонина покидать мяч в спортивном центре недалеко от его дома. Чонин спросил, кто еще пойдет, и Чан почувствовал себя скрывающимся подростком, потому что не пойдет больше никто. Он никого и не звал, потому что хотел просто провести время с очаровательным младшеньким, а еще отчего-то очень хотелось снова увидеть его широкую искреннюю улыбку. Чонин удивлён, потому что в зале никого больше не было, а Чан на это только виновато улыбнулся и почесал затылок, придумал что-то дурацко-глупое вроде "никто больше не смог пойти". Наверняка мальчишке было неудобно носиться по залу в школьной форме, но белая рубашка ему очень шла. А еще шли растрепанные от игры волосы, розовые щеки и — наконец-то — широкая улыбка с ямочками на щеках. Изначальная неловкость между ними прошла, и Чан с облегчением снова почувствовал себя в возрасте двухлетней давности. За окном была холодная зима и совсем темно, а им было жарко и весело, потому что Чонин ни в коем случае не хотел отдавать свою победу. И, может быть, Чан обращал чуть больше внимания, чем положено, на то, что их руки соприкасались, когда они отбирали друг у друга мяч. И, может быть, Чану хотелось сказать Чонину что-то особенное в его последний день в Корее, но он не приехал его провожать. У Чонина первые отношения, а потом вторые, но всё не то. Совсем не бабочки в животе, и не хочется жить от поцелуя до поцелуя. Ему девятнадцать, и скоро выпускной, а потом экзамены и стресс перед поступлением. А Чану, думалось ему, уже двадцать три, и он уж наверное не помнит о смешном мальчишке из Кореи, который в детстве ходил за ним хвостиком, а потом смотрел с нелепым благоговением. Ему сказали, что первая любовь всегда несчастная, но у Чонина и вторая не сложилась, и третья тоже — а вообще-то он не был уверен, что всё, что было после Чана, было любовью. Да и к Чану — была ли то любовь вообще? Или просто что-то непонятное вперемешку со стыдливым. Но песня, которую отправил ему Чан, все равно попала в плейлист два года назад и оттуда не уходила. Чонин часто переключал ее, когда на него накатывало, но удалить не поднималась рука. А эта песня — только глупая, но такая теплая надежда на то, что хотя бы в тот вечер, когда Чан отправил её, он подумал именно о нём и больше ни о ком другом. Джисон сказал, что хён в этом году приедет в феврале. Получается, на самый выпускной. И Чонин почувствовал, как внутри трепыхнулось что-то грустно-счастливое: оттого, что его чувства всё еще при нём, и оттого, что в такой важный момент в жизни как выпускной Чан будет рядом. В этом он почему-то не сомневался. Добрый и внимательный хён обязательно придет. Чан не любил большие куртки и пуховики, да и зиму в целом. От этой дурацкой большой одежды было жарко в любых помещениях, да еще и в руках таскать приходилось. Конечно, именно от этой куртки и духоты он так странно себя чувствовал, вовсе не от того, что Чонин за два года вытянулся и стал еще красивее, чем был. Пубертат превратил его из милого младшенького, которого Чан знал, в красивого статного юношу с острыми скулами и мягким профилем. Это незаконно, что дети теперь вырастают такими. Чан не помнил, чтобы в девятнадцать выглядел так же хорошо. Чонин был уверенным, с озорными искорками в лисьих глазах, он всё так же широко улыбался, и ямочки на его щеках как будто стали еще очаровательнее. Теперь он не закрывал свою улыбку ладонью — брекетов уже не было. Чан, конечно, был уверен, что во всём виновата проклятая духота и дурацкая большая куртка. Трепать его по волосам, как в детстве, теперь не поднималась рука — между ними расстояние стало еще больше, чем было. Чонин нервничал и постоянно поправлял галстук. Сегодня выпускной, а у него ни радости, ни грусти — одно только раздражение от толпы людей и всё никак не начинавшейся церемонии вручения аттестатов. Он знал, что после этой части его будут ждать друзья, и они поедут веселиться, и хотелось как-то вот побыстрее к этому моменту перемотать, а не париться в душном актовом зале и при полном параде. Родители счастливые, младший братишка тоже радовался, а старший не смог приехать из-за границы — работа. Друзья стояли поодаль, чтобы не мешаться, но Чонин постоянно ловил их взглядом, те строили ему рожицы, чтобы приободрить, и Чонин улыбался им. А еще смотрел Чан. Он не строил рожицы, но смотрел своим добрым, теплым взглядом, как будто даже гордился, и Чонину как никогда сейчас захотелось, чтобы классный хён потрепал его по волосам, как раньше. Чан смотрел на него, всё ещё заботливо, но как будто по-другому. Чонин не мог сам себе объяснить этот взгляд — Чан смотрел на него так с самого первого дня, как приехал. Может, что-то с Чонином было не так? От этого было грустно, потому что Чонин не знал, что исправить. Он бы хотел как раньше — чтобы улыбаться друг другу и ходить вместе за водой летом с пляжа. Он бы правда никогда не сказал хёну о своих глупых чувствах, только бы всё было так же весело и беззаботно как раньше. Но Чан как будто стал еще более далеким и недосягаемым. Чан видел, как заметно расслабился Чонин, когда закончилась официальная часть. Он, весело улыбаясь, вытащил из-под скамейки рюкзак со сменной одеждой и переоделся в удобные джинсы и толстовку, чтобы все они поехали в бар. Чонин был в предвкушении, и в этом он был похож на того пятнадцатилетнего смешного подростка. Чан улыбался, глядя на него, потому что внутри разливалось тепло. У Чонина всегда было хорошее чувство юмора, но с возрастом оно стало еще лучше. И когда на их столе оказалась очередная опустошенная бутылка, Чан вдруг понял, почему, глядя на Чонина так бьется сердце. Он понял это так же хорошо, как и то, что теперь ему стоило унести это с собой в могилу. Они с Чонином знакомы так давно, что Чан для него, скорее всего, как старший брат. Он дарит ему коробку с дорогими кроссовками австралийского бренда — привез специально как подарок к выпускному, и у младшего загораются глаза. Хорошо, подумал Чан, лучше ему оставаться заботливым старшим братом, чтобы видеть улыбку Чонина, адресованную ему. Совсем как раньше. Спустя еще несколько бутылок они с Чонином оказались на заснеженной улице — подышать свежим воздухом. Щёки у младшего раскраснелись от выпитого алкоголя, а на губах была улыбка. Он смотрел, как падает снег и подставлял ему ладонь, а потом хихикал чему-то у себя в голове. Чан думал, что Чонин никогда не выходил из его головы. Чонин думал, что снег почему-то совсем не холодный, а в голове такая приятная легкость и воодушевление, что он как будто мог вообще всё в этом мире. Он посмотрел на Чана и столкнулся с его тёплым взглядом. — Тебе понравились кроссовки? — зачем-то спросил Чан, и младший кивнул. — Очень! Я видел такие в магазине. — Я купил их в Австралии. — Зачем? — удивился Чонин. — Здесь же тоже есть. — Это другое, — улыбнулся Чан. — Это частичка моего дома. Для тебя. Как хорошо, подумал Чонин, что его щёки всё равно от алкоголя красные, и Чан не видел, что они покраснели ещё больше от его слов. Как это смешно, что он все еще любил его. Это было такой постоянностью в его жизни, словно не могло быть по-другому. Казалось, что он в Чана теперь навсегда. Это не так плохо. Чан хороший. Чонин справится. Чонин посмотрел на часы на руке. Ровно полночь. Он рассмеялся. Чан спросил, в чем дело. — Ровно полночь, хён, — улыбнулся Чонин и посмотрел наверх, откуда медленно падал снег, а потом перевёл взгляд на Чана. — С Днем Святого Валентина. Чан улыбнулся. — Ты поймал время, — сказал он. — Нужно загадывать желание. Всё казалось таким нереальным, а Чонину было одновременно так грустно и так весело, в голове лёгкость, на губах смешинки. — Я исполню его, — сказал Чан. — Для тебя. Чонин посмотрел на него, и отчего-то защипало в носу. Зачем же он так говорил? Ах да, ведь он не знал, что Чонин в него — навсегда. Он никогда об этом не узнает. Не узнал бы, не будь в Чонине сейчас как минимум две полных бутылки алкоголя. Не узнал бы, если бы у Чонина в голове не было такой лёгкости и чувства, как будто он может всё. — Поце... — Чан! — Джисон смешно вылетел на улицу и налетел прямо на хёна. Хан сказал, что ему срочно нужно было что-то увидеть, а Чан никогда в жизни так сильно не хотел не видеть ничего. Чонин посмотрел на Джисона, который тормошил его за плечо и тянул обратно в бар, и улыбнулся. А потом отвернулся и снова посмотрел наверх. Чан никогда в жизни так сильно не хотел остаться на улице в феврале. Неужели Чонин хотел попросить о поцелуе? Неужели он правда?.. Друзья показывали ему какое-то видео, над которым все громко смеялись, а Чану было не смешно. У него горели уши и сердце билось где-то в горле, потому что Чонин стоял на улице, и потому что Чан пообещал ему желание. Потому что Чонин начал вдруг говорить то, о чём Чан даже не смел думать в его отношении. Потому что Чану показалось, что, может быть, Чонин, наверное, мог чувствовать что-то похожее к нему. Чан посмеялся для вежливости и похлопал друга по плечу, а потом сказал, что на улице остался Чонин, поэтому он пойдет приведет его обратно. Чонин и правда стоял на том же месте, где и был. Он кутался покрасневшим носом в шарф, но почему-то не заходил обратно в бар. У Чана сердце билось где-то в животе, а ноги и руки холодели вовсе не от температуры на улице. Он осторожно подошел к нему, и Чонин обернулся. Улыбнулся ему, обнажив на щеках ямочки. — Твое желание... — негромко начал Чан. — Это было глупое желание, хён, — ответил Чонин. — Я придумаю получше. Чан был готов заскулить как собака. Ему хотелось сказать, что желание вовсе не глупое, придумать, что менять желание нельзя — господи, да что угодно, только бы Чонин договорил. — Наверное, нечестно, — вдруг сказал Чонин, — что только ты выполняешь мои желания. Чан поднял на него взгляд. — Ты всегда помогал мне, хён. Я тоже могу выполнить желание для тебя. Чонину хотелось перевести тему. Потому что чуть было не сорвавшаяся просьба о поцелуе была действительно глупой. Алкоголь в голове сказал вперёд него, и это принесло бы много проблем, если бы Хан не вмешался. Недаром ведь Чонин так и не смог ему признаться за все эти годы. Наверное, это то, что называется "не судьба". — Поцелуй меня. Чонин замер, и как будто даже шум и музыка из бара прекратили существовать. Он перевёл на Чана осторожный и испуганный взгляд, чтобы встретиться с таким же испуганным и осторожным. Хён шагнул к нему ближе. Умный, внимательный и заботливый хён с тёплыми руками сейчас стоял перед ним и опасливо заглядывал в глаза, нервно облизывал губы, которые от такого точно обветрятся — и ждал. У Чонина в голове звенели тишина и алкоголь, а перед глазами, кажется, навсегда отпечатался образ Чана и его голос. Поцелуй меня. Поцелуй меня. Поце— Чан сделал еще один шаг и обнял его ладонями за шею, а потом приблизился к его губам. И поцеловал сам.