онрё

Тихиро распахивает глаза. На секунду его слепит яркое полуденное солнце, и он невольно зажмуривается, закрывая лицо ладонью, но ненадолго, до той поры, пока зрение, наконец, не привыкает к ослепляющей зелени вокруг. Медленно он опускает ладонь и дико озирается по сторонам, не понимая сначала, что происходит, а когда приглядывается, чувствует, как от ужаса волосы на затылке встают дыбом, а дыхание подводит, отчего он закашливается, не зная, из-за ран это, или от шока. На этой уютной зеленой лужайке он выглядит грязным чужеродным пятном из совершенно другого мира — избитый, весь в крови, без правой руки, с которой кровь все течет и течет на изумрудную зелень. Впереди высится место, которое он покидает три года назад, которое не надеется увидеть уже никогда — родной дом, но… Целый. Будто картинка из прошлого. Поют цикады. Это иллюзия, думает Тихиро. Это места не должно больше существовать. Точно. Это чья-то способность… как того чародея, который охотился на Шаль. Очередная ловушка! Он делает шаг вперед, чувствуя, как тело отдается болью с каждым новым шагом, но лишь крепче сжимает рукоять катаны, понимая, что ничего хорошего в этой иллюзии ждать не может. Уже который раз его ловят на этом… Нужно избавиться от слабостей, отсечь все лишнее, нужно… Позади на траве остаются кровавые пятна. Прямо как в тот день. Он делает еще один шаг вперед. Скорее всего, в этой иллюзии есть какой-то триггер. Если его уничтожить, то можно будет выбраться. Да, Тихиро в этом уверен. Он осторожно бредет в сторону входной двери, но на сердце неспокойно: все выглядит слишком ярким, светлым. Тихиро настолько привыкает к потемкам и всем оттенкам крови, что не может понять, было ли так три года назад или все это просто воображение. Внезапно, дверь открывается, раньше, чем он успевает даже добраться до дома; на порог выходит человек, явно занятый своими мыслями, он вытирает руки тряпкой и смотрит в сторону, но потом оборачивается, явно чувствуя взгляд со стороны. Они так и замирают друг напротив друга, он — весь избитый, и отец. Тихиро смотрит на него во все глаза, чувствуя, как дрожат руки: это отец, там стоит… Он так давно его не видел, только на старых фото, все кажется, будто вот-вот и забудет… Не обольщайся — это все нереально. Тихиро повторяет эту фразу про себя, словно мантру, только вот все равно не может ничего сделать. Его начинает трясти, когда Кунисигэ разворачивается в его сторону и пристально на него смотрит: он будто бы удивлен, но вместе с этим на его лице читается лишь странная настороженность, будто он до конца не верит в то, что видит. — Тихиро? Он не удивлен. Не удивлен? Почему? Он должен быть… Нет, конечно, с какой стати, все это не более, чем иллюзия, все это просто фальшивое видение. Отец мертв. Тихиро помнит его кровь, слегка покалывающий ноздри запах горящего дерева, когда происходит кремация. Это никак не отец. Просто фальшивка. Но Кунисигэ не выдает в себе творение врага. Лишь осматривает Тихиро тревожным взглядом, и мягко, как раньше, произносит: — Плохо выглядишь, дружище. Рука дрожит так сильно, что, в конце концов, Тихиро разжимает пальцы и роняет клинок на траву. Он пытается восстановить дыхание, привести себя в чувства — в конце концов, все это нереально — но не может, вдохнуть просто не получается. В отчаянном желании сделать хоть что-то он начинает в отчаянии скрести ногтями по глотке, падая на колени на землю, но ничего не выходит, бесполезно, от удушья не избавиться… Тихиро чувствует, как его ощутимо трясет, но ничего не может сделать с этой дрожью. Вот ты и попался. Теперь тебя убьют в иллюзии, а ты ничего даже не сможешь сделать. Это потому, что ты в очередной раз забылся, заигрался. Так ты никогда не добьешься успеха. Хотя, больше нет смысла об этом думать, ведь сейчас твоя жизнь закончится, ведь ты… — Ну, ну. Задержи дыхание… Потом глубоко вдохни. Чужая теплая рука берет его за ладонь, и Тихиро краем глаза замечает, как иллюзия отца садится рядом на траву. Он хочет инстинктивно дернуться прочь, но не успевает, прежде чем его ладонь касается спины в мягком жесте, поглаживая. Так когда-то и правда касался отец. У него были сильные руки, но когда он клал Тихиро руку на плечо, это было нежное прикосновение. Потому что отец любил его. Потому что они были дороги друг другу. Кровь продолжает капать на траву. Она кажется кислотно красной. — Что же с тобой приключилось? Тихиро резко поднимает взгляд и впивается в Кунисигэ взглядом. Тот — даже не улыбается. Боги, как хорошо было бы вернуться назад. Забыть обо всем, что случилось три года назад, просто притвориться, что счастливая тихая жизнь продолжается. Он так устал. От запаха крови, от необходимости каждый день продолжать поиски. Сиба предлагает ему сделать перерыв, но Тихиро знает, что если он прекратит двигаться вперед хотя бы на мгновение, то это будет конечная остановка — больше он не сможет вклиниться в этот выматывающий образ жизни. Каждый день он все бежит куда-то вперед, не различая дороги, только вот «Хисяку» будто и не становятся ближе, будто перед ним просто машут приманкой, не более. Как он может говорить о защите людей, когда и сам убивает десятки? Чем он лучше встреченных им убийц? Можно бесконечно красиво говорить о справедливости и долге, но истину это не изменит — Тихиро становится крушителем жизней ничуть не лучше, чем «Хисяку». Он предает идеалы отца о мире, едва ли не плюет на могилу, и все ради мести… Месть — хорошее слово, но не дающее индульгенции. В итоге Тихиро просто такой же убийца. Ему так страшно моргнуть и вместо отца и дома увидеть совершенно другой кошмар — пылающий замок и Содзе с безумным оскалом перед собой, так страшно, ведь где-то в глубине души Тихиро знает, что это его отражение, искаженное. Человек, настолько тянущийся к образу отца и искажающий его идеалы на корню. Может, это Тихиро не прав. Может… Иногда ему кажется, что он умирает ровно в тот день, когда прекращается нормальная жизнь, и сейчас попросту существует дальше в виде онре. Когда-то давно они с отцом ходили на классическое представление о мстительном духе. Сидели у сцены, почти вплотную, взвизгивала флейта, а дух в мрачном костюме извивался, будто в агонии. Тогда Тихиро считал это красивым. Теперь он не видит в этом ничего, кроме насмешки над собственной жизнью. Он предает идеалы отца. Он использует его последнее творение в качестве оружия смерти. Он разбивает один из клинков. — Прости меня, — со всхлипом бормочет Тихиро, впивая пальцами в отцовскую руку, и заглядывает в глаза, отчаянно, забывая о том, что все это не более чем иллюзия. — Я так виноват. Я ужасный сын, плюнул на все твои учения… Я разбил «Пронзающее Облако», я не хотел, но у меня не было выбора, честное слово, я… — Я знаю, Тихиро. Я знаю. Он уже три года не плачет. Обещает себе, что ни слезинки не прольет, будет идти с равнодушным лицом до конца, убьет в себе все, что может помешать. Но ведь все равно отвлекается! Все равно оступается, совершает ошибки… Отец сказал бы, что между клинком и чужой жизнью выбрать вторую не позорно, Тихиро знает это, но все равно, каждый раз вспоминая, как он добровольно оставляет «Пронзающее Облако» в руках Содзе, его начинает мелко потряхивать. Но это было правильно. Ради Шаль. Ради Шаль… В глазах становится мутно, и Тихиро закусывает губу до крови. — Все в порядке. — Что мне делать дальше?.. Я так устал. Каждый день я пытаюсь найти след твоих убийц, но ничего не выходит. Я правда стараюсь, но ничего не получается, — пальцы погружаются в землю так глубоко, что оставляют заметные борозды, и он все скребет и скребет. — Что бы я ни делал, они скрываются! Только я нашел след, как тот человек умер! А потом… Вспышками проносятся воспоминания, брошенные в ответ реплики. Ты еще слаб, ты не познал силу клинка. Единственный, кто ничего не понимает — только ты. Так он говорит Содзе… Но кто из них действительно не понимает — вопрос. — Я встретил стольких ужасающих людей. Один из них мучил ребенка лишь ради того, чтобы превзойти тебя. Представляешь?... Он использовал твой клинок… для убийства невинных… столько крови пролил… Отцовская рука сжимает плечо крепче. — И самое ужасное… Что я понимаю его мотивы… В конце концов, меч — это оружие убийства. Как ни крути, но Тихиро использует «Небесную Бездну» именно для этого. Благородные мотивы разделяют убийцу и мясника, но со стороны этого не понять, и для людей Тихиро ничем не будет отличаться от Содзе. Поэтому Азами просит сохранить все в тайне; если люди узнают, что Рокухиро Тихиро используют зачарованный клинок во вред людям, пусть даже якудза, то репутация отца пойдет под откос. Тихиро этого не хочет. Так сильно не хочет… Он делает все, что только может, чтобы обелить имя отца. Чтобы злодеи не использовали мечи во вред, но даже один единственный противник вызывает у него проблемы. Он теряет руку, едва не умирает, сейчас от смерти его отделяют считанные мгновения, ведь кровь все продолжает и продолжает окроплять траву под ногами… Тихиро так боится. Что клинки станут причиной новой резни. Что он не справится. Что… — Что я делаю не так? За что мне все это? Чем я это заслуживаю? — Прости… Папа, пожалуйста… Если бы только его не существовало! Может, отец умер в тот день, потому что старался защитить его! Тихиро не знает — и не узнает никогда. И эта тайна навсегда будет погребена в земле! — Тихиро. Он так давно не слышит, как отец называет его по имени, что невольно вздрагивает. Кунисигэ смотрит на него с нечитаемой горечью, будто от одного взгляда ему становится больно, и Тихиро хочется крикнуть: да, именно так! Потому что я убийца, потому что я предаю все, что тебе дорого! Осуди меня, скажи это в лицо! Сделай это, и я наконец-то смогу отпустить все, что держит меня в этом мире! Но вместо этого Кунисигэ обхватывает лицо Тихиро руками и ведет большим пальцем по шраму на виске. Когда-то такое прикосновение для Тихиро было чем-то нормальным; теперь же он жадно впитывает каждую секунду такого контакта, сам невольно протягивая руку и вцепляясь в пальцы отца. Он пытается найти что-то в глазах Кунисигэ, какой-то ответ, желает услышать обвинение или, может быть, признание, что тот действительно лишь фантом, порождение чужого чародейства… Но вместо этого Кунисигэ просто произносит. — Страшный шрам… Тяжело тебе пришлось. Ты уж прости. — За что ты… извиняешься?.. Тихиро окончательно теряется. Это так походит на слова Сибы… — Хороший родитель ни за что не оставил бы своего ребенка одного. Но мне не повезло, — хмыкает Кунисигэ знакомой улыбкой, но горькой, болезненной. — Не переживай слишком сильно. Нет ничего плохого в ошибках. Я и сам постоянно ошибался. Главное, — он стучит пальцем по груди, — что у тебя тут. А остальное… можно искупить. Во всяком случае, я в этом уверен. Магические клинки — просто оружие. Если ради общего блага понадобится их сломать, то почему нет? Ты же делаешь это без злого умысла. В следующую секунду он улыбается уже теплее. — Посмотри на себя. За три года познать магический клинок и разобраться с противником гораздо сильнее, отдав всего себя и даже не задумавшись об этом, и все — ради одной девочки. По-моему, тебе есть, чем гордится. Ну, если этого не сделаешь ты, то буду я! Затем он разрождается громким смехом, как и всегда после глупой шутки, и Тихиро смотрит на него, не зная, что сказать в ответ. Это ведь… не по-настоящему. Отца ведь тут нет, он давно мертв. Но иллюзия двигается, как отец, говорит в точности, как сказал бы он. И улыбка — одна. Но так приятно это слушать, будто возвращение назад, в то время, когда каждый новый день хочется ждать с рвением. Тихиро устало смотрит на то, как продолжает хохотать Кунисигэ. Хочется сказать что-нибудь, но он не находит ничего лучше единственной мысли, что вертится у него в голове эти три года: — Я скучаю. Смех обрывается на полуслове, и Кунисигэ смотрит на него будто бы в замешательстве, а потом улыбается вновь, тепло. Он наклоняется, и Тихиро чувствует, как его руки обхватывают его за плечи и сжимают в крепких объятиях, так, что начинают болеть кости — но это приятная боль, столь желаемая, и Тихиро вцепляется в его одежду в ответ, утыкаясь лицом в плечо. Он закрывает глаза, и все, о чем он мечтает в эту секунду, чтобы этот момент не прекращался никогда. Когда он просыпается, родного дома больше нет. Воспоминания о странном видении постепенно покидают его, и по мере пробуждения он начинает различать окружение: темную комнату, где он сам лежит на кровати под несколькими одеялами, а рядом, на стуле, дремлет Сиба. У того заметные тени под глазами, волосы растрепаны, словно он не спит уже долгое время, и Тихиро поначалу не может понять, почему. Он с огромным трудом опускает взгляд вниз, на то, как Сиба крепко держит его за руку, левую, а когда глядит вправо, то воспоминания начинают подсовывать смутные образы, состоящие из разрушенных замков и треска молнии. Его шевеление не остается незамеченным; Сиба наконец-то разлепляет глаза и несколько секунд смотрит на него отсутствующим взглядом, после чего вдруг дергается и оживает: — Очнулся! Ну наконец! Я испереживался весь. — Сиба-сан… — Я уже испугался. Думал, ну все, доигрались. Как ты? Он подносит стакан воды, и Тихиро с блаженством его осушает. — Нормально… наверное. Он оттягивает ворот майки, влажной, гадая, что было. Последнее воспоминание после боя — как Сиба бинтует ему рану на скорую руку и помогает забраться на заднее сиденье угнанной тачки, где, кажется, Тихиро и теряет сознание. Очевидно, проходит какое-то время. — Прошло три дня, — на опережение отвечает Сиба, все также беспокойно заглядывая ему в глаза. — С Шаль все в порядке, она сейчас в соседней комнате. Хвоста за нами пока нет. Восстановить руку… не вышло. У тебя был сильный жар. Дурные сны были, да? Он стучит пальцем под веком, и Тихиро невольно тянет туда руку, чувствуя влагу на ресницах. Давненько такого не случалось. Он пытается вспомнить, какой сон видел до этого, но память отказывается воспроизводить, подбрасывая лишь мелкие обрывки, вроде изумрудной травы или смеха отца. Опять что-то о прошлом? Как жаль, что это воспоминание теряется… Сиба глядит на него с вежливым любопытством. — Что тебе снилось? — Не помню, — бормочет Тихиро, утирая глаза. Отчего-то после этого сна он не чувствует себя разбитым, даже скорее наоборот. — Наверное, что-то очень хорошее.