проще.

мо гуаньшаню проще откусить себе язык, чем произнести имя тяня. оно оседает на языке и стенках горла вязкой горечью загибающейся влюбленности, стекая прямиком в легкие, обволакивая и забивая, словно гуталин. заставляя задыхаться. шань, однако, думает, что это от бешенства. имя тяня очень красивое. оно с придыханием лопается как сладкий пузырь, оставаясь на губах. но шань научился выплевывать его из себя как самый мерзкий харчок. так проще. оставить его расползаться на горячем плавящемся асфальте, чем смаковать на сухих колючих губах, борясь с желанием облизать их еще и еще, потому что вкусно. потому что любишь сладкие пузыри, но сам себе ввел на них запрет. сел на строгую диету, без крошки сахара. мо гуаньшаню проще проглотить сто иголок, чем улыбнуться тяню. губам хэ, между прочим, тоже не помешал бы бальзам, они трескаются и кровоточат, но он продолжает растягивать их все сильнее и сильнее, кажется еще немного и уголки встретятся у него на затылке. шань молча злорадствует, глядя, как края кожи расходятся в разные стороны, оголяя особо глубокую ранку, которая должна сильно болеть. мо знает это, как никто другой. он знает все о разбитых губах. но тянь даже и бровью не ведёт, не чувствует ничего, кроме совершенно бестолкового, по мнению рыжего, счастья. в животе хэ бабочки, а в голове - ветер. и улыбается он, как придурок. нормальные люди так не смогут, щеки сведет судорогой сразу же. мо в стадии отрицания и бабочки в его животе сдохли, не успев даже долететь до ребер, чтобы усесться на них, широко расправив причудливые крылья. в его животе клубок злющих змей: он шипит и плюется ядом. а тянь улыбается, улыбается. и, кажется, шань сам того не понимая путается в сетях этой коварной ловушки все сильнее, обматывая особо крепкий конец троса вокруг своей шеи. мо гуаньшаню действительно с огромным трудом даются прикосновения к хэ тяню. себе он пытается объяснить это тем, что брюнет раздражающий, прилипчивый, да что там: он его просто ненавидит. тянь - это наркотик, а к ним у мо одно отношение: резко негативное. потому что он слабый человек и один раз попробовав, подсядет до конца своих дней. кожа у хэ такая горячая, шань уверен, что он самый настоящий черт прямиком из ада, вот только никак не может понять: где же его рога? однажды даже пытался нащупать, запуская узловатые огрубевшие от множества работ пальцы в жесткие волосы, цвета самой темной ночи в году. этот придурок так обрадовался, был бы хвост - завилял, наконец-то «малыш мо» сам проявил стремление к хоть какому-то телесному контакту. а шань все щупал, водил подушечками пальцев по чувствительной коже, утонув в замешательстве. никаких признаков рожек. чертовщина какая-то. выколоть себе глаза, шаню тоже легче, чем перестать пялиться на широкую спину хэ. за ней хочется прятаться по каждой ерунде и мо мысленно бьет себя по щекам за подобные мерзкие мысли. никогда в жизни он не бежал от опасности, его сломанный в двух местах нос тому подтверждение. но эта чертова спина с тремя аккуратными родинками в районе лопаток и множеством красных полос от ногтей… его ногтей… мо глухо стонет, роняя голову на сложенные руки: быть слепым однозначно легче. это уже начинает доходить до абсурда, когда мо думает о том, что вырвать себе гортань намного проще, чем до болей в горле сдерживать стоны, когда тянь особенно глубоко проникает в горящее изнутри и снаружи тело, буквально натягивая на свой член. шань мечется по сбитым простыням, цепляется за все подряд, иногда даже тянется за рваными невнятными поцелуями, но молчит. тянь уже давно бросил попытки добиться хоть звука от рыжего. хэ уверен, что у того явные разлады с башкой, но спрашивать о чем либо себе дороже: потом на целую неделю замкнется в себе и будет рычать на каждое слово, как потерявший доверие к хозяину пес. а тяню, признаться честно, уже порядком поднадоели попытки приручить эту дикую зверушку. глаза гуаньшаня говорят все за него и, даже, будь хэ тупым, как цзянь, или обладай тем же подзалупным уровнем наблюдательности, как у чжаня, он бы обо всем догадался. но тянь вовсе не глуп, а его наблюдательности можно позавидовать, правда работает она на максимальных оборотах только в сторону мо, но что-то всегда лучше, чем ничего. он видит, чувствует, пусть и не слышит, как шань дрожит под ним, шире раздвигая бледные тощие ноги, кусает губы до крови, тянет руки к блестящим от пота груди и плечами, но, не донеся, бессильно роняет на простыни, тут же комкая и сжимая их белеющими пальцами. тянь знает, что нужно делать, он прекрасно чувствует мо, хоть тот и продолжает думать себе, что он для брюнета ходячая загадка. а хэ позволяет, хитрецки усмехаясь про себя. он же самый настоящий черт, из самого настоящего ада. только родился с особенностью - без рожек. хэ останавливается и тянет за руку растерявшегося шаня, перекатываясь на спину, позволяя мо быть сверху. в его любимой позе. рыжий все еще в легком замешательстве, буравит тяня слегка расфокусированным взглядом карих глаз. и молчит, прости господи. хэ терпеливо опускает горячие ладони на зацелованные до синяков бедра и мягко давит вниз, на удивление не встретив сопротивления. шань оживает, опускаясь до основания и судорожно выдыхая через зубы. что за упрямец. больше подсказывать не приходится, мо быстро находит приятный для себя темп и угол, при каждом толчке опуская голову все ниже, склоняясь к груди тяня, пряча до слез, до неоновых пятен зажмуренные глаза и раскрасневшиеся щеки. он уже на пределе, об этом говорит его рыжая макушка, теперь находящаяся вровень в лицом брюнета. в мире есть бесчисленное множество примет, вроде черных кошек, алого заката или упавшей на пол ложки, а у тяня была своя: если макушка мо щекочет ему нос - тот скоро кончит. хэ тянь просовывает руку между их горячими телами, кончиками пальцев осторожно прикасаясь к чувствительной припухшей головке шаня, пачкаясь выступившим семенем. рыжий, от неожиданности, бьется лбом о ключицу тяня и тому, по честному, хочется хлопнуть мо в лобешник еще раз. но вместо этого он опускает свободную руку на торчащие позвонки, протянувшиеся через всю спину, словно горный хребет, поглаживая и перепрыгивая пальцами с одного на другой, лаская тонкую светлую кожу. тянь чувствует, что с каждым движением мо все ближе к оргазму и больше не сдерживается, принимаясь бесстыдно и громко стонать. за двоих. шань молчит, закусывает и без того наполовину сожранную губу, загнанно дышит и насаживается на член хэ с таким усердием, будто ему за это должны поставить зачёт. тянь бы поставил. автоматом. оргазм долбит по вискам изнутри черепа, как придурошный сосед в предрассветный час и хэ тянь с силой закрывает глаза, чертыхаясь сквозь зубы. он опустошен и ничего не соображает, дыхание постепенно выравнивается, а мир вокруг обретает четкость. ему в глаза смотрят чужие, сияющие в полумраке всеми оттенками янтаря и тянь пакостно улыбается, вспомнив, где до сих пор находится его правая рука. мо кончает в чужой кулак. молча. так же проще. мо гуаньшаню проще умереть на месте, чем признаться, что он просыпается каждый раз, когда тянь беспокойно спит. он может просто ворочаться, стонать от кошмаров, но чаще всего болтать. за то, что этот широкий пиздлявый рот не закрывается даже во сне, мо обязательно проклянет хэ, перекатываясь на правый бок, поближе к брюнету. тот сопит, как ни в чем не бывало, будто не он устроил очередной перформанс в третьем часу ночи. в его длинных черных ресницах застряли осколки страшных снов, они поблескивают в бледном свете уставшей луны, готовые в любой момент сорваться вниз. шань долго всматривается, обдумывает, отрицает, ломается, но все же совсем невесомо припадает губами к глазам тяня, осторожно сцеловывая все страхи и печали. он делает это первый и последний раз, так он говорит себе, но в следующую ночь все повторится. пока тянь не видит. пока тянь не видит мо будет прижиматься к его боку, как большой, но беззащитный кот, ища тепла и спокойствия. пока тянь не видит, мо будет всматриваться в его лицо, запоминая каждую черточку, каждый изгиб, чтобы никогда не забыть это дурацкое надоедливое лицо. пока тянь не видит, мо будет держать его за руку, поглаживая сбитые ради него костяшки, иногда даже снисходя до благодарных поцелуев. пока тянь не видит, мо будет любить его. молча, по-своему, но вместе с тем так, как никто и никогда. хэ тянь никогда не признается, что он не спит, пока малыш мо осторожно льнет к нему или осыпает его лицо боязливыми короткими поцелуями. он не признается, что его сердце пропускает удар, когда шань переплетает их пальцы, нежно поглаживая болячки на костяшках. и о том, что имя тяня обязательно сорвется с губ засыпающего мо, брюнет тоже никогда не признается, даже под угрозой смерти. тянь хочет любви гуаньшаня. и если это единственный способ ее получить, то он продолжит притворяться и молчать. ведь так проще.