Пантомима

Аластор никогда не думал, что в его жизни когда-нибудь появится тот, кто будет раздражать одним только своим существованием. Низкорослый король, чьё поведение скорее подходит подростку в период пубертата, чем самому владыке всея Ада и тому, кто выпустил в мир первородный грех. Люцифер выводит из себя. Порой хочется просто свернуть эту тонкую шею или довести до ручки, чтобы Самаэль пал во второй раз. Только уже в глазах своей любимой дочери. Но Чарли для них обоих значит больше, чем можно представить. По разному, конечно, но расстраивать девушку раньше времени демон не планирует. А потому терпит. Ждёт и не сразу замечает, как что-то между ними меняется. Они не сговариваются. Ничего не уточняют, не выясняют отношения спокойно, без словестных баталий и, порой, громких, не свойственны двум взрослым существам, ругательств. Просто в один момент всё это становится каким-то привычным, обыденным. Просто частью какой-то совместной игры, партию в которой оба рискуют сделать длиною в жизнь, совершенно не задумываясь о том, что эта самая жизнь у них, по сути, вечная. Персонал отеля, вместе с Энджелом в придачу, целиком и полностью уверены в том, что если бы не Чарли, то и от нового отеля, с первым появлением этих двоих в одной комнате, камня на камне не осталось бы. Ведь они точно вцепились бы друг другу в глотки словно самые настоящие звери, коими оба, частично, и являются. Знали бы эти наивные грешники как сильно они заблуждаются. Нет, Аластор без стыда признаёт, что по силе значительно уступает Люциферу. И это не потому что в той битве Адама, ранившего его, избил до полусмерти именно падший. Дело обстояло куда сложнее. Люцифер архангел. Падший архангел, но факт. А с такой мощью обыкновенному оленю тягаться не имеет смысла. А ещё Самаэль, так его звали на небесах, может распылить Радио-демона на атомы одним щелчком своих аристократичных пальцев. Но он не сделает этого. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Почему? Самому бы знать. Может потому что, когда у Люцифера бывают действительно плохие дни, Аластор молча садится рядом и включает песни тридцатых годов, как бы невзначай, а король преисподни не замечает, как втягивается в эту атмосферу солнечного Луизианского дня. Ведь именно оттуда Радио-демон родом. Люцифер никогда не признается в том, что напевает эти мотивы перед зеркалом, застегивая пуговицы своей белоснежный рубашки и готовясь к очередному тяжелому дню. Аластор никогда не скажет, что намеренно ставит для Его величества свои самые любимые песни. А затем они снова будут цапаться каждый день словно кошка с собакой, задевать друг друга за живое, припоминать все низкое и постыдное. Но ни в коем случае не переходить черту. Да, Аластор определённо недолюбливал этого змия, чей яд медленно, но верно захватывал всю кровеносную систему, проникал повсюду. А глупый оленёнок и не замечал, пока его не ударили правдой наотмашь. — Он сегодня не придёт. Демон с вопросом приподнимает бровь, переставая бесцельно болтать вино в бокале. Хаск протирает стакан чистой тряпкой, откладывает его, как только замечает тупое выражение лица напротив, а затем повторяет уже чётче: — Он сегодня не придёт. Аластор всё ещё не до конца понимает о чем говорит бармен и медленно пьет свой напиток, когда слышит тяжёлый вздох котяры. Снова поворачивает к тому голову. — Не придет он. Смирись уже и прекращай хлестать, будто от этого что-то изменится. — Не понимаю о чём ты, Хаскер, — а ведь догадывается, — Уже решил присвоить весь алкоголь себе? Не забывай кто является спонсором этого отеля. Со стороны бармена доносится недовольный рык. — Да хоть весь бар в одну харю выпей. Мне не жалко. Но Люцифер от этого волшебным образом на пороге не появится. Аластора переклинивает. Вокруг сгущаются тени, а с ними проявляются и знаки вуду, что сопровождают грешника ещё с того момента, когда он был человеком. Хаск равнодушно смотрит на этот цирк. А затем трёт переносицу и медленно, но по существу начинает: — Слушай, не знаю что там происходит между тобой и Его величеством, что даже Чарли ничего не может понять: меня это мало ебёт. Но ради всего, блять, адекватного, что в тебе осталось, Аластор — прекрати вести себя как жена, которая ждёт своего любимого с работы до поздней ночи, независимо от того когда он изволит явиться. Радио-демон начинает злиться сильнее, что показывают сбоящие помехи в его голосе и заметно выросшие не на один метр рога: — Кажется кто-то начинает забываться, Хаскер. Хвост котяры начинает подрагивать, а зрачки сужаются, но сам Хаскер продолжает свою речь, несмотря на животный страх перед тем, кому пренадлежит его душа: — Ты уже два часа буравишь взглядом эту несчастную дверь! За это время у меня ушло три чёртовых бутылки абсента и пол бочки вина! А теперь скажи мне, что я не прав, Аластор! Демон разом потерял былой запал. Нет, он не собирается изливать душу этому грешнику даже если тот знает об этом явлении больше его самого. Аластор просто свернёт свою истинную форму и оставит недопитый бокал на стойке, возьмёт свой микрофон и молча направится куда угодно, но не в башню к владыке Ада. Не то что бы он хотел туда попасть. Изнутри о рёбра колотит бригада шахтёров. Непонятно что они хотят найти в давно почерневшем сердце радио-демона, но делают они это с завидным упорством. Аластор не придаст этому значения. Не станет выпытывать у Шарлотты почему её отец сегодня решил не посещать отель. Но и не накажет болтливого Хаска за его наглость, не станет вступать в бессмысленный спор непонятно за что. Лишь бы не пошатнуть уверенность в своей непробиваемой чёрствой натуре. Лишь бы не осознать, что этот слишком светлый для преисподни король успел посадить в мёртвой почве семена самого живучего сорняка. Лишь бы не пожалеть.