Завеса Бездны

      Солнце рассыпалось на мириады осколков в капельках дождя, проходило сквозь и на небе расцветал необычайной красы мост. Он был так высоко, что, казалось, возвышался над небесным куполом, но в то же время будто рукой можно провести и собрать все оттенки в баночки. Оно, солнце, лучами лениво скользило по лужам, но вовсе не грело, как могло показаться. Весенний ветер, пускай не столь порывистый, а всё же холодный, пробирал и приводил в чувства. Хотелось высунуть нос и глядеть по ветру, только это, больше ничего, разве что ещё смотреть с задумчивым видом вдаль и думать, сколько шагов нужно сделать до солнца.       Небо наливалось красками, а взгляд устремлялся всё ниже и ниже. Куда-то туда, в пропасть, стоящую над всем человечеством, она, верно, глубокая, а свет редко достигает её чертогов — для этого нужно очень постараться, — но не сказать, что в ней неуютно или холодно, ничего не сказать. В ней никак. Она — как эфемерное деление, которого не существует и имя ей Бездна. Бездна чёрная и бесцветная, в ней нет ничего, что могло бы привлечь внимание: ни аромата цветов, ни шелеста листьев. Или это не так? Бездна дышит, высоко вздымая грудь. Будь у неё цвет, — а он, наверняка, есть — отличалась бы чем-то Бездна от существующей реальности? Вероятнее всего нет, ведь она — свой персональный мирок, в который ты прячешься, и мирок этот может быть любым. Важно помнить, что рано или поздно настанет время, когда Бездна поглотит тебя полностью. Она возьмёт своё разинув широкую звериную пасть, обнажив вострые от времени клыки, вот тогда-то ты захлебнёшься в вязкой жиже без права на последнее слово. Она медленно заполнит каждую частичку тела и сознания.       В зобу спирает дыхание, только короткий рваный вдох и слышится. Кажется, словно всё, что было вокруг — дурная игра разума, будто не наступит закат, за ним не последует глубокая ночь, что солнце будет висеть так целую вечность, но это вовсе не так, время бежит, как бурный поток, светило склоняется к горизонту, отвешивая самый почтительный поклон, и вот, небо уже серое, грязное, с разводами, как полосы в луже, затягивается тёмно-синим полотном. Время остановилось, но исключительно для одного смотрителя. Он не видел ни одной звезды, куда же они все подевались?       Рука тянется ввысь, прямо к небосводу. Кто-то проделает в нём дыру — быть может, он сам — и куда же она приведёт? Это будет вовсе не космос: бескрайний и холодный, нечто более ужасающее — его личная Бездна.       В его Бездне нет благоухания цветов, в ней нет солнца. Хотя он всё ещё помнит, что небо иногда отдаёт голубизной, а вода синяя, потому что только отражает, но не имеет цвета. Он помнит, что листва зелёная, но сомневается, что верно помнит зелёный. А иногда, во сне, ему кажется, что всё плывёт цветными пятнами и кругами, он видит перед собой статного заклинателя в циановых одеждах, что закалывает волосы нефритовой короной и легко подхватывает веер в изящную руку. Возможно, это тоже было выдумкой его Бездны.       — Что ты делаешь? — голос послышался откуда-то из-за спины.       — Наслаждаюсь весенним солнцем, ты не видишь?       Тон его был несколько язвительным, но в общем, не сильно отличался от обычного. В последнее время он говорил немного и предпочитал больше слушать, а если и разговаривал, то кто знает, может и сам с собой.       Позади раздаётся шелест.       Не спрашивая, Цинцю подхватывают на руки и несут куда-то, но, примостившись головой к крепкой груди, он отчётливо слышит каждый шаг: четырнадцать прямо, потом поворот налево, затем семь шагов по более узкому коридорчику, в сравнении с тем обширным, по которому они шли до, тут поместится всего два человека. Слышится тихий скрип двери и только тогда, спустя ещё несколько шагов, он ощущает, что его опускают на мягкую постель, застеленную тонким меховым покрывалом. Цинцю нащупал пушистый ворс кончиками пальцев. Без сомнений, это была его комната, он ещё ощущал слабый аромат сандала. Здесь не было ничего лишнего: резной трельяж с зеркалом, шкаф для одежды, письменный стол у окна со стулом с высокой обитой спинкой по европейским стандартам и кровать с балдахином. Она, пожалуй, была самой вычурной, тонкая вуаль подвязывалась на столбцы, они были изрезаны в самых разнообразных фигурах. Цинцю ощущал их пальцами каждую ночь, когда не мог заснуть, и водил круги кончиками по всему, до чего мог дотронуться.       Шэнь Цинцю никогда не считал это место своим домом, особенно старательно избегал «свою» комнату. Ему тут не спалось, а пробивающийся в окно свет казался ещё более враждебным. Хотелось убежать от него, спрятаться, только бы не достали. Тут он почти всегда был один и, если бы только мог, то сжёг бы всё вместе с собой.       Постель продавилась под весом чужого тела. Цинцю ощутил, как по щеке провели тыльной стороной ладони, он немного нервно втянул воздух носом и расслабил плечи. Стало мерзко, тело покрылось мурашками, но не потому, что не нравилось, даже наоборот. Именно поэтому он поёжился, поморщив нос. Ему хотелось большего, он слишком привык к этому.       Шэнь Цинцю иногда думает, что сходит с ума, или уже сошёл. Ло Бинхэ был единственным, кто посещал его, а на улицу Цинцю выходил редко и старался не попадать под солнечные лучи, только вкрадчиво вслушиваться в них издалека. В этой огромной и холодной птичьей клетке с золотыми прутьями у него не было нужды ни в чём: его наряжали в дорогие шелка, вычурно отделанные разными умельцами, смывали грязь слой за слоем — словно от того тварь перестанет быть тварью, — он был всего лишь коллекционной куколкой.       Чёрный шёлк волос Шэнь Цинцю водопадом скользил по пальцам, Ло Бинхэ перебирал локоны в руках, иногда прислонял их к губам и вкрадчиво целовал, пока Цинцю не обращает внимания. Эти поцелуи были слишком невинными, совсем не подходящими такому похотливому животному, как Ло Бинхэ, но, однако же, он не прекращал баловства, почти уткнулся в изгиб шеи, прикрыв глаза. Почти.       — Я хочу послушать.       Непроницаемым фарфоровым тоном проговорил Шэнь Цинцю чуть наклоняя голову. Он был что мертвец, чьи слова лишь шелестом ветра проносились в ушах. Ло Бинхэ в последний раз пропустил чёрную прядь сквозь пальцы. Он сразу понял, о чём его просят, придвинувшись ближе прижал голову драгоценного учителя к груди обеими ладонями и замер. В последние годы Шэнь Цинцю очень часто просил это сделать или сам прислонялся, потом долго и задумчиво вслушивался в каждый удар, будто проводил тщательный осмотр, и шёпотом, почти неразборчиво, считал: «один…два…три…» — бормотал и отстранялся. Цинцю никогда не говорил, что он пытался услышать или чего хотел добиться этим, а Бинхэ не спрашивал — только с любопытством наблюдал.       Вдруг Шэнь Цинцю сказал:       — Твоё сердце так громко бьётся, — он озадачено приложил согнутый палец костяшкой к нижней губе. — Мне не нравится, как оно стучит. Слишком шумно. — Вынес вердикт Цинцю, с видом всё ещё слишком озадаченным и даже раздосадованным.       — Это плохо? А как же оно, по-твоему, должно биться? — на лице Ло Бинхэ промелькнула тень улыбки. Шэнь Цинцю знал, что тот улыбается, всякий раз, когда слышал эту интонацию.       Но полуулыбке Бинхэ пришлось очень быстро растаять.       — Никак, — Цинцю скрежетал зубами. — Ему уже давно следовало бы остановится, а я всё не дождусь.       Он злословил, сводя тёмные брови к переносице. Ему оставалось только взмахнуть длинными рукавами, отмахиваясь.       — Сгинь, видеть тебя не хочу.       Ло Бинхэ мерзко прыснул от смеха, сжав свою ладонь на лице Цинцю с большой силой.       — А видишь ли?       Ло Бинхэ дышал очень близко к Цинцю, так тихо и редко, будто он притаившийся в засаде зверь, что только и ждёт удобного случая, чтобы обагрить клыки кровью.       Шэнь Цинцю может и застрял здесь, но жертвой никогда себя не считал. Его зубы сомкнулись на коже, Ло Бинхэ сдавленно прошипел, быстро отняв руку от лица. Он покинул комнату всего в несколько громких шагов. Глупый мальчишка.       Стук сердца Ло Бинхэ ещё звенел в ушах. Это было единственное живое, что Цинцю слышал здесь. Тук-тук, раз… два… три.       Жуткая боль прошивала всё тело, словно штопальная игла огромных размеров проделывала в нём дыры.       Шэнь Цзю сомневался, что все его воспоминания — не дурной сон, хотя, наверное, ему было бы приятнее, будь они лишь кошмаром. Иногда Бездна любила поиграть с Цзю; его ноги и руки крепко опутывали шипастые вервия, что тянули его на самое дно. Бездна шептала ему на ухо чужими голосами слова о долге, благодарности и привязанности, и не отпускала до тех пор, пока не насытится. Раньше он видел лица, но теперь это просто размытые комья грязи.       — К чёрту! — взревел Шэнь Цзю. Он дергал руками и ногами, но конечности только больно саднило.       Так хотелось бежать, но Бездна не пускала его, держа на коротком поводке. Она не торопилась поглотить его, но была близка. Вырваться бы из оков и рассыпаться прахом, — это всё о чём он мечтал, но даже эта его маленькая мечта — исчезнуть — никак не могла исполниться, будто он недостоин.       Цзю, сколько себя помнил, всегда видел чернь перед собой, теперь же она полюбовно расставила для него руки, чтобы принять в объятия. Бездна стала его единственным другом.       Ло Бинхэ одним грубым движением разломал гранат напополам, а потом ещё раз пополам. Алые потёки заструились по ладоням, стекая на запястья и почти до самого локтя. Бинхэ безобразно мазнул языком по коже. Ядрышки лопались под пальцами, красный сок брызгал в стороны, пара капель попало на щёки Цинцю, и он тут же утёр их пальцами, не дожидаясь, пока это сделает кто-то другой. Однако несмотря на резкость и скорость, белёсые плёночки он снимал со всем тщанием, осторожно высвобождал от них всё то уцелевшее.       — Попробуй, — Бинхэ заботливо поднёс ядрышко к поджатым губам.       — Не буду, — заартачился Шэнь Цинцю отворачиваясь к стенке.       Цинцю чувствует на себе внимательный взгляд, сам он не может видеть, но ему кажется, что смотрят на него опечалено. Возможно, Ло Бинхэ даже прикусил губу. Он не понимает почему, но от этого взгляда чувствует себя не в своей тарелке, уж лучше бы тот пялился на него как на ненавистное чудовище или с неприкрытой насмешкой пускал колкости, это можно легко парировать. Цинцю ядом плюётся не хуже. Но, когда Ло Бинхэ смотрит так, собственная Бездна давит на виски, Цинцю теряется в себе, остаётся безоружным. Его не грызёт вина, это не страх, но где-то под ложечкой сосёт, хочется надавить большими пальцами на глазницы Ло Бинхэ, да так сильно, чтобы тот только не смотрел.       — Тогда почисти его для меня.       Прозвучало это очень серьёзно, не как приказ, скорее просьба, не лишённая нотки «но ты же понимаешь, что отказ не принимается?»       Цинцю знал, что Ло Бинхэ возьмёт, если захочет, не церемонясь, без лишних речей. Знал, каков его «ученик» — лживый, но очень умело улыбающийся подонок. Однако, всё то время, проведённое вместе, его Бездна тоже была закрыта плотной ширмой. Цинцю не пытался заглянуть за неё подобно любопытному зрителю театра, что остался после постановки. Он понятия не имел, что творится в голове Ло Бинхэ.       Но по ощущениям его ширма была бархатной.       В холодном подземелье Цинцю чувствовал, что смерть медленно, но верно приближается к нему. Он ждал этого часа с упоением и лёгкостью на сердце, надеясь, что это произойдёт очень скоро. Стук шагов раздался где-то совсем близко, только тогда Шэнь Цинцю обратил внимание на пришедшего Ло Бинхэ. Спина его была ровной, руки заложены за спину. Однако же, не исходило от него той гордости, а взгляд был поникшим и пустым. Бинхэ впервые смотрел так на него: печально, сожалеюще. Там, в глазах, затаились невысказанные слова, он запер их за крепко сомкнутыми зубами. Цинцю помнит, что чувствовал тогда: всё внутри перевернулось от того, как на него смотрели, хотелось сплюнуть сгусток крови, что подкатил к горлу. Это было почти последнее из того, что он видел. После-то Бездна окончательно открыла для него свои врата, уцепившись за подол одежды своими длинными, костлявыми пальцами.       Цинцю просто принял решение плыть по течению, закрыв на всё глаза.       — Ты уже почистил один, его и ешь, — возвращаясь из раздумий, Цинцю говорит тем же тоном, что и Ло Бинхэ, разве что с иным подтекстом: «твоя просьба пропущена мимо ушей».       Ло Бинхэ взял его руку в свою — Цинцю ощутил старые мозоли на коже — увесистый, уже разломанный гранат лёг в ладонь. Лёгкая прохлада била по пальцам, когда он оглаживал ядра, торопливо вытягивая плёнку. Тот замарался в соке, было липко и неприятно; он сжимал и разжимал кулаки, борясь с желанием тут же всё бросить и поскорее добраться до умывальни. Сладкое нутро ягоды просыпалось на постель, часть покатилась на пол, но кое-что уцелело, где-то ещё был мелкий сор, Цинцю протолкнул горсть в рот Ло Бинхэ.       — Ешь.       Бинхэ тут же вжался губами в кожу, вылизывая её горячим языком, заскользил ниже к запястью. Истомлённый с поволокой взгляд уставился на Шэнь Цинцю. Ло Бинхэ был похож на пса, жаждущего внимания. Цинцю остро ощущал каждое его движение, собственная же рука вольно блуждала по телу: он водил вдоль линии челюсти, спустился ниже к шее, к распахнутому одеянию, касаясь груди. Тут не было ничего неправильного, разве что они сами. Всё, что хоть отдалённо могло напоминать «человеческое», они очень давно отринули, оставив исключительно неприкрытую грязь и желания.       Цинцю никогда не был хорошим человеком, он знал это, как знал и то, что лучше ему не стать. Люди видели в нём только скверну, он ей и был: гадким змеёнышем, сосредоточением ненависти, что уже давно уплотнилась в его сердце и прорастила корни.       Не ненавидь он, смог бы тогда существовать?       Цзю — вечность. Она не несла благополучия ему или окружающим — лишь муки и страдания.       Ло Бинхэ, чьё имя само по себе сквозило холодом, был тварью такой же — взращенным тьмой отродьем. В тени только чьей Бездны?       Приникнув к шее Шэнь Цинцю, Ло Бинхэ часто и рвано дышал в изгиб, он зубами прокусывал кожу до кровавых пятен, зализывал их, спускаясь всё ниже к тяжело вздымающейся груди, играл с горошинами сосков, покручивая их между пальцами и осторожно покусывая. Этот зверёныш, что теперь с таким благоговением льнул к груди, вырос под началом Цинцю. Он не станет отрицать, что в том, каков есть Бинхэ, кроется его вина, но извинений от него тот никогда не услышит — это пустые слова. Шэнь Цинцю лишь преподал ему хороший урок, осталось пожинать плоды.       Шэнь Цинцю втянул воздух сквозь крепко сомкнутые зубы, упираясь ладонями в грудь, сочащийся смазкой член легко проскользнул в него. Его движения были размеренными и до раздражения медленными — на зло. Ло Бинхэ жалобно скулил, сжимая руки на талии всё крепче, почти до синяков, стараясь задать нужный ему темп. Цинцю схватил продолговатой формы предмет, что обычно покоился на трельяже без дела — веер. Он ощупал его пальцами, ощущая знакомую фактуру под ними, а затем хлёстко ударил по ладони ученика, призывая к послушанию. Всё это было не лишено приятности; у него, в любом случае, не так много развлечений в этом слишком тихом и унылом месте.       Ло Бинхэ шикнул, но руку не убрал — напротив, усилил напор с бóльшим остервенением, вколачиваясь в тело обронив крупицы терпения. Шэнь Цинцю вздрогнул, и ресницы его затрепетали, всего лишь мимолётная слабость. Даже не так, не слабость, вовсе нет; он просто не ожидал. Но этого хватило, чтобы распалить Ло Бинхэ. Вдруг, особенно слащаво выдохнув, тот принялся мокро расцеловывать веки Цинцю.       — Учитель, у тебя такие длинные ресницы, ты знал?       Их связь, как учителя и ученика, была давно разорвана, но Ло Бинхэ от чего-то продолжал звать Шэнь Цинцю учителем, особенно часто в такие моменты, когда их тела жадно сплетались друг с другом, это словно доставляло ему особое удовольствие, несравнимое ни с чем другим и «учитель» срывалось с его уст даже чаще чем нелепые, грязные словечки, которые он также любил шептать Цинцю на ухо.       Ло Бинхэ прикрыл ладонью глаза Шэнь Цинцю, ресницы приятно щекотали, в животе всё скрутило от удовольствия. Цинцю был в некотором замешательстве ещё быстрее заморгав.       — Меньше болтай, иначе моя шпилька окажется в твоём боку, — сварливо продекламировал Шэнь Цинцю.       Плоть тёрлась о плоть, шлепки звонко раздавались в ушах. Шэнь не слышал больше ничего, кроме них и сдавленного скулежа под собой. Действия его были плавными и отточенными, но тело мелко подрагивало. Зрелище то было будоражащим: Цинцю, как падший небожитель, увенчанный цветами и покрытый шелками уходящего солнца, спадающими с белоснежных плеч тонкой струёй, мягко огибающими давно зарубцевавшиеся шрамы, гордо восседал на Бинхэ. Это распаляло, доводило до исступления и заставляло хотеть большего. Ло Бинхэ был зависим, и зависимость эта была сильна. Они оба были. Только вот в нём, Шэнь Цинцю, не было ничего святого. Укусы его были ядовиты, а каждый поцелуй как полынь, и Ло Бинхэ языком слизывал всю горечь.       Грудь высоко вздымалась, Ло Бинхэ загнано дышал, и Шэнь Цинцю губами ловил его вздохи. Как пытливый зверь, он всматривался в его очертания ладонями, скользил медленно, почти трепетно. У него ведь тоже были длинные ресницы, так почему он хвалил Цинцю? У него была аккуратная внешность, которой, наверняка, многие любовались, но он всё равно рвался именно за его поцелуями, выцеловывая всё, до чего дотянется. Это выводило Шэнь Цинцю из себя и вместе с тем странным образом трогало его душу, вызывая волнение, которое расплывалось прямиком по венам. Горячо! Он припал к шее Ло Бинхэ, и дыхание того вовсе сбилось.       Шипастые лозы всё сильнее опутывали.       Теперь же Ло Бинхэ перекатился, угрожающе нависая над Шэнь Цинцю. Такая поза нравилась ему куда больше: Цинцю неожиданно казался хрупким и подневольным, будто вся его спесь вмиг испарялась — если бы это действительно было так. Но когда Ло Бинхэ видел, как в уголках его глаз собираются слёзы, что-то мрачное и кровожадное поселялось в его душе, остатки сознания уносило тут же, а стыд, если тот ещё остался при нём, бесследно исчезал. В нём всегда зудело скользкое желание связать Шэнь Цинцю крепко-крепко и не выпускать из постели, чтобы тот был только там и только для него, надрывая голос в сладких стонах. Губы Шэнь Цинцю растянулись в тонкой, хитрой улыбке, ногами обвивая талию Ло Бинхэ, он притягивал его ближе, сам же, вместе с тем, прогнулся в пояснице. Между ними не было и цуня свободного пространства. Это окончательно довело Ло Бинхэ, от одного только хитрого взгляда под ним повело.       — Чёртов обольститель, ты доволен?       С каждой бешенной фрикцией больше затягивало в омут.       Цинцю одними губами поймал мочку уха и томно выдохнул:       — Если ты просто тупо пялиться на меня будешь, то я точно выколю тебе глаза, — он надрывно застонал, откидываясь на мягкие подушки. — Хочешь что-то сделать — делай, не спрашивай.       Шэнь Цинцю чувствовал, как жадно Ло Бинхэ смотрит на него. Не понимал в каком направлении, но каждой клеточкой себя точно знал — глядит. Разумеется, разрешения у него спрашивать и не стали бы. Не в характере Ло Бинхэ. Тот околдовано смотрел, как разметались волосы по подушке, а на шее теперь больше выпирало адамово яблоко. Шэнь Цинцю сипел, оттягивая Ло Бинхэ за космы. Укусил.       — Цинцю, я кончу в тебя! — Ло Бинхэ был на краю пропасти готовый вот-вот упасть прямиком в пучину. — Учитель!       Его голос раздавался будто сквозь толщу воды, пробираясь через ощущения, Шэнь Цинцю с трудом фокусировался на нём.       Быстро двигая бёдрами, он сплетал пальцы рук, сильно сжимая их, ещё немного, и костяшки бы захрустели под натиском.       — Ты можешь сказать, что любишь меня?       По телу пробежался разряд. Шэнь Цинцю напрягся.       Ло Бинхэ говорил на полувздохе, почти неслышно.       — Просто скажи «люблю», можешь даже по имени не называть, простого «ублюдок» было бы достаточно.       Но Цинцю молчал, более того, он поджал сильнее губы, будто боялся случайно проронить непрошенное слово. Размякший и ослабший, он попытался оттолкнуть Ло Бинхэ, что было сил, вырваться и бежать в срочном порядке, но мальчишка настойчиво приковал его к себе цепью рук, не позволив даже шелохнуться.       Не дождавшись желаемого ответа, он принялся отчаянно сминать губы Цинцю, грубо, до проступивших капелек крови, кусая. Ло Бинхэ посасывал и проникал языком в рот, проходился по ровному ряду зубов. Это было сравнимо с тем чувством, когда урвал сладость и теперь смакуешь её вкус, чтобы запомнить.       Цинцю окончательно расслабился, не применяя больше попыток к бегству. Тяжёлый вздох, одно мычание в поцелуе, и Ло Бинхэ ослабляет хватку, но не отпускает, всё ещё прижимает к себе, носом зарываясь в волосы.       Бездна вот-вот окончательно распахнётся.       Руки Шэнь Цинцю никогда с лаской не гладили голову Ло Бинхэ, как гладили Нин Инъин, губы никогда не шептали слова о любви, даже обычной похвалы. Он никогда не хвалил его, как хвалил Мин Фаня. И будь он в хорошем расположении духа, что бывало редко — быть может, Бинхэ и был причиной ухудшения настроения, — Шэнь Цинцю не желал удостоить его взглядом, будто посмотрев на него он тут же осквернит себя. В адрес Ло Бинхэ сыпались только проклятия, а он, как самый послушный ученик, записывал каждое и запоминал.       В костях Ло Бинхэ были выгравированы ненависть и презрение к этому человеку, но ровно так же, как ненавидел, он желал его. Хватило лишь раз ощутить, как эти длинные пальцы с заботой оглаживают его раны, а голос дрожит и надламывается от волнения, как он со всей искренностью прижимает к себе ночью, а по утру гребнем причёсывает волосы, и огонь желания разгорелся с новой силой. Так хотелось прикоснуться к такому Цинцю, познать его на вкус. Противоречивое желание сломать и добиться нежности бурлили в нём, распирая на части.       Тьма тихо посмеивалась.       Цзю прятался лицом в колени, расхристанные волосы свисали, пряча его как в коконе. Он дрожал, и было неясно, в холоде ли дело или в чём ином. Темнота докучлива, кажется, он чувствовал, как сердце щемило от разочарования, но он снова тут, снова один.       — Это когда-нибудь закончится?.. — Цзю задавал этот вопрос не эфемерному кому-то, он задавал его себе, тщетно ища ответ.       Голос растворился в тёмных водах, окружавших его. Тишина давила на уши, будто гомон или громкий смех.       По утру Шэнь Цинцю, напевая мелодию, когда-то давно услышанную им, уселся за трельяж. Удушающий страх ночи отступил, и на его место пришло спокойствие, сравнимое со штилем в море. Найдя на ощупь гребень с инкрустированным по центру хризолитом, он только и успел, что поднести его к голове.       Считается, что хризолит изгоняет зависть из жизни своего хозяина, заботится о его душевном равновесии и повышает настроение.       Комната наполнилась чуть ощутимым ароматом свежесобранных цветов, вошедшим в неё перед Ло Бинхэ, тот ступал неспешно, поймав напеваемый Цинцю мотив.       Гребень со стуком опустился на стол.       — В комнате слишком темно, Цинцю, — звук шагов раздался по правую сторону. — Вечно ты в темноте сидишь.       — Не смей открывать окно, — отрезал Шэнь Цинцю, подозревая, что Бинхэ уже тянется к шторе. — К чему мне эти цветы?       Опираясь ладонями о деревянную поверхность, он слегка отклонился, бросая заинтересованный взгляд в сторону, в которой предполагаемо был Ло Бинхэ, приподнимая брови.       — Для хорошего настроения.       Не найдясь с ответом, Цинцю сделал глубокий вдох. Теперь Ло Бинхэ стоял впритык к его спине.       Нелепо пошарив рукой по столу, Шэнь Цинцю обнаружил, что не может найти гребень, но сохраняя невозмутимый вид, он откинул волосы, как будто бы сам снизошёл до того, чтобы позволить Ло Бинхэ расчесать себя.       Зубчики ловко проскальзывали меж прядей, мягко вычёсывая образовавшиеся за время сна колтуны. Ло Бинхэ был очень старательным.       На удивление Шэнь Цинцю не вырывался, не ругался, а только продолжал напевать песню.       В большом зеркале не было много смысла, если в него смотрел Цинцю; он вообще не понимал, чего ради оно тут, но вот Ло Бинхэ с превеликим удовольствием, без малейшего стеснения разглядывал всё, за что мог зацепиться взглядом: и тонкие, поджатые губы розоватого оттенка, и длинные, подрагивающие ресницы. Лицо Шэнь Цинцю выглядело обманчиво нежным и добрым сейчас, когда он был так безмятежен. А ведь подумать — когда-то одного его взгляда хватало, чтобы заставить Ло Бинхэ содрогаться, но это уже давно в прошлом.       Плотоядно мазнув языком по ушной раковине Бинхэ осклабился, ублаготворённо шепча:       — Цинцю такой послушный для меня.       Позволяя себе очередную маленькую фривольность, Ло Бинхэ прижался щекой к щеке, любуясь отраженьем.       — Скажи, Бинхэ, — Шэнь Цинцю подтянул его ближе, заводя руку за шею. — Кого ты видишь во мне?       — Кого я могу видеть в тебе? — непонимающе спросил Ло Бинхэ.       — Присмотрись, — уже сквозь зубы процедил Цинцю.       — Я вижу в тебе Шэнь Цинцю.       Ло Бинхэ был в полном замешательстве, метая взгляд то к зеркалу, то к учителю, внимательнее изучая каждую линию.       — Значит, ты слепой! — утвердил Шэнь Цинцю после недолгой паузы, хмуря брови. — Кого ты во мне видишь?       Это порядком напрягало.       — Что я должен ответить?       Ло Бинхэ бессильно выдохнул. Подобные игры, отнюдь, не возбуждали.       Этот человек больше походил на головоломку — коробочку, которую всего-то нужно было разобрать в правильной последовательности, только вот, последовательность эту Ло Бинхэ разгадать не мог, и это ужасно бесило! Он вертел коробочку и так и сяк, рассматривал под разными углами, но ни на йоту не приблизился к ответу.       — Бинхэ, — голос его сделался необыкновенно мягким. — Чувствуешь ли ты, когда Бездна касается твоей спины?       Он совершенно точно никогда его не понимал, и это сводило с ума! Ло Бинхэ впал в ступор, в недоумении трогая свой лоб, надеясь, что у него просто жар. Конечно, он на своей шкуре испытал, что такое «Бездна», но теперь ему думалось, что что-то от него ускользает, тонкая нить выплывает прямо из рук и обрывается.       — Что ты имеешь в виду?       Молчание.       — Шэнь Цинцю?       Шелест расчесываемых волос и звон мелодии.       — Я не понимаю тебя, — Ло Бинхэ был готов взвыть от головной боли.       — Тогда просто сиди рядом, ничего уже не нужно понимать, — Брови Ло Бинхэ поползли вверх, а рот приоткрылся, очевидно, что легче от этого ответа ему не стало. — Ммм, — Протянул Шэнь Цинцю. — Я думаю, тебе необязательно забивать этим голову, просто забудь.       Ло Бинхэ было открыл рот, чтобы спросить что-то ещё, но понял, что это бессмысленно.       А кого Шэнь Цинцю видит в нём? Было бы славно, будь у них одна Бездна на двоих. ***       Бездна приветливо скалит зубы и приглашает остаться, на устах её патока, а речи ласкают слух.       Цинцю сжимает бутоны в ладонях. Совсем нежные, бархатные лепестки обрываются и мягко опадают на стол. Он чувствует сладковатый аромат, исходящий от них, и вслушивается в него со всем трепетом, боясь упустить хотя бы малейший отзвук. Шелест ночи не даёт окончательно уйти в себя. В доме замерло всё, кроме него самого.       Взгляд Бездны был липким, вымораживающим. Цинцю кривился, выпуская воздух сквозь стиснутые зубы. Ему показалось, что разом в комнате стало морозно.       — Устал, — пробормотал Шэнь Цинцю. Его губы потрескались, а в горле пересохло.       Аккуратно, — так нежно он ещё не касался ничего — он сорвал бутон, вложив его в волосы Ло Бинхэ. Сейчас ему даже стало жаль, что он не может увидеть такого Ло Бинхэ, сладко спящего и полностью беззащитного. Это была бы забавная картина — гордый демон с цветами в волосах.       Цинцю чудилось, что глаза Бездны светятся, как два факела, даже сквозь мрак он мог разглядеть этот свет, но ему уже не было страшно, как раньше. Прикосновения Бездны не холодили, она подхватывала его под руку.       Говорят, что страдающая душа однажды обязательно избавится от мук. Смог бы избавиться от них Шэнь Цзю? Чернота стала его неотъемлемым составляющим, но если бы его спросили, чего он хочет, то он бы ответил, что очень хочет исчезнуть, избавившись от всего и сразу, но даже закрыв глаза, он так и не избавился от проблем. Он не смог избавиться от глупых чувств.       Напоследок кинув взгляд в сторону кровати, туда, где спал Ло Бинхэ, он был готов рассмеяться и разорвать безмятежность ночи своим безудержным хохотом. Когда зверёныша не было рядом, он скучал, тот был его единственным оставшимся мостом: старым и почти развалившимся, окутанным густым туманом, но на другом его конце стоял юноша, бесстрашно смотревший в темноту, держа в руках свечу — для самого ли себя или ждал кого? Ло Бинхэ касался его, и Шэнь Цзю было страшно признать, что тварь внутри него желала этих касаний, хотела более всего на свете. Он был как иссохшее дерево, которое неожиданно почувствовало, как на его тонкие ветки попали редкие капли дождя, и дерево ожило, потянувшись к ним, возжелало большего, жадно выпивая всё до малейшего.       На самом деле было множество слов, которые он хотел сказать, но не мог, его поганый рот не желал произносить их: «извини, я не хотел», «я давно простил тебя», «я скучаю», «ты мне нужен».       Не будь он собой, могло ли всё сложиться иначе? Он часто думал над этим, сейчас же, ступая в темноту, задумывался об этом даже больше, чем прежде.       Коридоры показались ему ужасно длинными, длиннее, чем когда его на руках нёс Ло Бинхэ. Бездна всё ещё шла рядом бесформенной тенью, он слышал каждый стук сердца, но не своего, его уже замерло в немом ожидании, он медленно подходил к ослепительно яркому свету в самом конце. Он давно не ощущал такого тепла, и подобно цветку, ожившему по весне, он всем своим телом потянулся к солнцу.       Все звуки стихли. Больше не было ничего, он наконец-то смог уснуть, почувствовав облегчение. Он так давно не засыпал. ***       ― Шэнь Цзю!       Шэнь Цинцю поморщил нос, слыша, как его зовут, яркий свет раздражающе бил в глаза. Он нехотя, с большим трудом разлепил их.       ― Шэнь Цзю!       Замерев, он широко раскрыл персиковые глаза. Он видел свет! Он видел кусты роз, высаженных у дома, не только ощущал чьё-то присутствие, но и мог лично узреть. Это был Ло Бинхэ, что с испугом смотрел на него; это был двор у его дома, что вырядился зелёным, таким глубоким и манящим, он был на улице. Шэнь Цинцю забыл, как говорить.       ― Учитель, ты так долго спал.       Только сейчас Шэнь Цинцю посмотрел на него. В волосах всё ещё красовался оставленный им цветок. Рука невольно сама коснулась щеки.       ― Учитель, ты утомился, пойдём домой? ― Ло Бинхэ нежно подхватил его на руки. Шэнь Цинцю вслушивался в каждый звук.       Солнце снова уходило за горизонт, Шэнь Цинцю это видел.       ― Учитель, ты спрашивал кого я вижу в тебе.       ― Ммм? ― Лениво протянул Шэнь Цинцю с наслаждением, прикрывая глаза.       ― Шэнь Цзю.       Ло Бинхэ мокро поцеловал его в лоб.       Он был Шэнь Цзю ― гадким творением тьмы, вышедшим на свет, упоённо греющимся в лучах. Он был тем, кому вовсе не нужно закрывать глаза. Того его больше нет.       Бездна плотоядно облизывалась.