Дело чести

Париж, 1906 год Дрались долго, жестоко, при вопиющем неравенстве сил. Давно были забыты все джентльменистые ухватки, которыми поначалу щеголял Арно. И Максим с Митей, первоначально с успехом применявшие приёмы английского бокса, теперь молча и ожесточённо бились кулаками, ногами и вообще чем ни попадя. Максим изловчился и отвесил хорошего пинка губастому увальню Бебелю. Красавчик из Бебеля так себе. Своим низким лбом с прилизанными волосёнками он больше всего напоминал орангутана с острова Борнео. Вот уж кому о жёлтых обезьянах лучше вообще не заикаться! К тому же был он такой здоровенный и длиннорукий, что в одиночку мог навалять почти любому человеку Митиного сложения. Максим Митю в росте так и не догнал, зато не уступал в ловкости. От удачного пинка Бебель упал под ноги соратникам, совершенно расстроив ряды атакующих, и братья получили возможность снова встать спина к спине. А вот теперь попробуйте достать! Противники с недовольными воплями барахтались, пытаясь выбраться из кучи-малы, устроенной Бебелем. Арно не упал, потому что держался позади. Он вообще не стремился оказаться в первых рядах битвы. - Трус, - коротко сказал ему Митя, сплёвывая кровь из разбитой губы. - Не Арно, а Муано, - поддержал Максим, злорадно скалясь. - Воробьиная сила. - Заткнись, желтозадый! – заорал Альбер, выведенный из себя насмешкой. – Бей их, ребята! Но его соратники уже не горели желанием вступать в новую схватку с «чокнутыми русскими». Какого бы цвета ни были у них зады. Неужели удастся отмахаться от пятерых и уйти, не спустив флага? Но сегодня военная удача решительно была не на стороне братьев. Неожиданно в проулке показались несколько парней, в которых Максим с досадой признал компанию Пьера Теттенже из Коллежа Станислава. Альбер Арно трепался, что там его давно считают за своего. В этом Максим, если честно, сомневался. Теттенже был на пять лет старше. И с чего бы он стал водиться с мелкой шелупонью? Но, видимо, не так уж прилизанный хлыщ и привирал, потому что Теттенже подошёл, лениво помахивая стеком, и спросил: - А что здесь у нас? Обращался он именно к Арно. - У нас здесь завелись любители цветных! Теттенже цыкнул через губу, глядя на Митю: - Кто? Этот жидоватый? Младший Штольман молча сжал кулаки. Когда приходило время драться, он предпочитал не тратить слов. Зато Максим обычно старался за двоих: - А что, лучше быть свиноватым? Теттенже и впрямь был упитанный, розовый и гладкий, как молочный поросёнок. Он повернулся к Максиму и демонстративно удивился: - Обезьяны умеют разговаривать? Максим на миг напрягся в поисках достойного ответа, потом удачно вспомнил исторический анекдот про автора «Трёх мушкетёров», который, если разобраться, тоже был цветным: - Мой род произошёл от приматов и эволюционировал в человека. Как видим, он начинается тем, чем заканчивается ваш. Этого Теттенже и его банда уже не стерпели. Они с грозным видом двинулись в сторону дерзких малявок. Арно, Люка, Бебель, Аршамбо и Маршан, воспрянув духом, также ввязались в драку. Братьев растащили в разные стороны. Максима свалили на землю и принялись с наслаждением пинать. Он скорчился и закрыл голову локтями, надеясь, что всё же сумеет остаться в живых. Внезапно кто-то, кажется, Аршамбо, громко взвыл, а потом избиение прекратилось. - Все отошли от него! Убью, гады! – услышал Максим срывающийся Митин голос и осмелился отвести руки от лица. Младший Штольман стоял один против всех, сжимая в руках здоровенную доску, и выражение лица у него было зверское. Похоже, он успел огреть своим орудием не только Аршамбо, который теперь тонко скулил, щупая пострадавший зад. Во всяком случае, никто не горел желанием разоружить Митю немедленно. Но сейчас они его окружат, и тогда… Максим встал, пошатываясь и мысленно удивляясь, что ничего у него не сломано. - Бежим! – крикнул он по-русски. Отступить при таком численном перевесе противника было разумно, правильно и не так уж позорно. Митя ещё раз широко махнул доской, вынуждая нападавших отшатнуться, а потом они оба припустили по переулку, слыша за спиной тяжкий топот и крики. Но это только придавало сил. Останавливаться им точно не стоит.

***

О своей национальной принадлежности Максим не задумывался довольно долго. В доме на Гранд-Огюстен это всё равно не имело значения. А на случай, если это не понравится кому-то снаружи, рядом с ним всегда был старший брат. Хотя Митя не намного его старше. Всего-то на несколько месяцев. И брат он не родной, а только молочный. Начав читать «взрослые» книги, они оба слегка удивились, узнав, что молочным братом, собственно, называли сына кормилицы – какой-нибудь простой женщины, которой отдавали выкармливать барских детей. У них-то было всё ровно наоборот, и Максим сосал молоко МамАнны, пока его собственная мать болела после родов. Точно также долго он не придавал значения тому, что его семья живёт в нижней комнате за кухней. Его дни всегда проходили наверху, рядом с Митей и Верой. И никто не делал разницы между детьми, когда их требовалось приласкать или побранить за шалости. Хотя Максимкина мать называла Штольманов Месье и Мадам, в их поведении не было ничего господского. Яков Платонович, конечно, сух и строг, но так и полагается патрону преуспевающего детективного агентства. Максимкин отец числится служащим этого агентства, но выполняет любую работу, какая требуется по дому. И тоже ничего особенного в этом не видит. Так что сам Максим до поры счастливо пропускал мимо ушей злые слова про «лакейского ублюдка». Впрочем, тех, кто неосторожно брякнул что-то подобное, если оно доходило до хозяев, отлучали от Затонска-на Сене сразу и навсегда. Так что до поры ничто не смущало душевный покой Максима. Впервые он понял, что всё не так просто, в тот год, когда приехала из настоящего Затонска Марьям-апай. Нет, она тоже относилась к сыну Карима и Жаннет по-доброму. Но однажды Максим услышал ненароком разговор, который для его ушей вовсе не предназначался. Тогда они с Митей только окончили начальную школу и поступили в лицей Шарлеманя. И это почему-то очень беспокоило Митину бабушку. - Это прекрасно, что Максимушка нам всем, как родной, - донеслось из-за неплотно прикрытой двери. – Но, Яша, в жизни мальчику всё равно придётся привыкать к своему положению. И это будет... – Мария Тимофеевна замешкалась, подбирая слова. – Это будет болезненно. Повисла грозная тишина. Максим заглянул в щёлку, хотя и без того догадывался, какое выражение сейчас на лице у старшего Штольмана. И что сейчас ему на глаза лучше не попадаться. Но не заглянуть было просто невозможно. И почему-то очень не хотелось, чтобы дядя Яков согласился с этими словами, что бы они ни значили. Он не ошибся – лицо было именно то. Брови изломились, насупившись. Желваки прокатились по худым щекам, мелко задрожало прищуренное левое веко. Сыщик долго молчал, а потом буркнул, отворачиваясь: - Вырастет, сам разберётся. Тогда Максим понял, что разговаривать ни с кем на эту тему не будет. Даже с Митей. Он привык доверять словам Штольмана. А Яков Платонович сказал, что разбираться ему самому. Конечно, он не был таким уж наивным и понимал, что всё дело в его странном происхождении. Отец его Карим Сакен – киргиз-кайсак и мусульманин. Мать – Жанна Сакен, урождённая Дюбуа – француженка и католичка. Их брак не благословлял ни один священнослужитель, они просто зарегистрировались в мэрии. К вопросам веры в доме на Гранд-Огюстен тоже относились на редкость спокойно. Хотя отец временами говорил «бисмилля», проводя ладонями по лицу, или бормотал «иманды болсын», завидев покойника, сына молиться Аллаху он никогда не принуждал. Мать ежедневно читала «Аве Мария» и крестила Максимке лоб, но католиком он себя тоже не ощущал. В католической церкви бормотали и пели на латыни – языке, который не освоил даже отец, слывший в доме самым большим полиглотом. Митина семья была православной. А агашка Александр и вовсе лютеранин. Так что в смысле вероисповедания в Затонске-на Сене царил такой же разнобой, как и в вопросах национальности. И это никому не мешало. Правда, однажды Максим всё же завёл разговор о Боге с МамАнной. Задавать трудные вопросы лучше всего ей. Она точно не рассердится. Он спросил, кто же истинный Бог на самом деле: мусульманский, католический или православный? Как он выглядит? И как с ним правильно общаться? В тот момент они с Митей только начали играть в мушкетёров, и он выбрал для себя роль Арамиса. Арамис же был священником-иезуитом. Значит, вопрос религии следовало для себя прояснить. На разговор подтянулся Митя. И даже Верочка отставила на время свой паровоз, который в очередной раз подвергала научному эксперименту – что ещё из него получится, если разобрать по винтику, а потом снова собрать. Анна Викторовна довольно долго молчала. Потом подняла на него свои ясные голубые глаза и сказала просто: - Максимушка, а я не знаю. В то время ему совсем странно было это слышать. МамАнна читала детям вслух, занималась с ними русским языком и другими предметами: арифметикой, рисованием, историей, географией. На все детские вопросы у неё обычно находился простой и понятный ответ. Как может быть, что она чего-то не знает? Такое положение вещей определённо не удовлетворило Верочку, которая всегда требовала точного знания. - Но вообще Бог есть? - А сама ты как думаешь? Вера задумалась: - Думаю, есть. Но нужны научные доказательства, - она обвела всех требовательным взглядом. В этот момент простучали по паркету уверенные каблуки, и в комнату для занятий вошёл дядя Яков. И был немедленно атакован детьми со всех сторон. Он усмехнулся, подумал немного, а потом сказал: - Однажды мы с мамой получили неопровержимое доказательство существования Дьявола. Логично будет предположить, что Бог тоже существует. Иначе нам совсем туго пришлось бы. Сатана в средствах не разбирался. Штольман вроде бы шутил, но по нему никогда не поймёшь. А вдруг он серьёзно? - Расскажи! – потребовала Вера, опередив обоих мальчиков ровно на мгновение. О Перчатке Сатаны и о человеке, который называл себя Чертознаем, поведала им МамАнна. Яков Платонович только улыбался, слушая её, и лишь изредка уточнял детали. - Мне его жалко, - сказала Вера, дослушав до конца. – В смысле, Михаила Модестовича. - Почему? – возмутился Митя. – Всё же закончилось хорошо. Наши победили. - Ты не понимаешь, - разгорячилась сестра. – Всю жизнь - всю жизнь! – сражаться с этим Перчаткой. И верить, что победить его ты всё равно не сможешь. Как это может быть? Старший Штольман только хмыкнул. А Митя наставительно повторил то, что когда-то сказал сыщику Чертознай: - Понимать не обязательно. Главное – стрелять без промаха! – и легонько щёлкнул сестру по носу. Вера в ответ приземлила ему на голову колесо от паровоза, а потом произнесла: - Митька - дурак! – и показала брату язык. - Дети! – возмутилась МамАнна. А дядя Яков скомандовал: - Брейк! Максим только ухмыльнулся. Митя с Верочкой спорили часто, столь же часто награждали друг друга тумаками. Но это всегда было не всерьёз. К тому же, братья с малых лет воспитывали сестрёнку в суровых мужских традициях, так что фехтовать и драться Вера умела немногим хуже, хоть и была на пять лет младше. Просто для игры в мушкетёров требовались как минимум трое. А с женскими персонажами в книге было не густо. Место Королевы Анны давно занято, а быть Миледи Вера отказалась наотрез. Когда ей это предложили, она сильно обиделась и поколотила их очень даже всерьёз. Анна Викторовна уселась между детьми, одной рукой прижав к себе Митю, а другой Верочку. - Знаете, что я думаю? – сказала она. – Наверное, Бог один на всех. И это Любовь и Совесть. А то, что люди называют его разными именами – так это оттого, что языки у всех разные. В общем, религиозный вопрос так и остался открытым. Хотя трактовка МамАнны Максима вполне устраивала. Быть хорошим человеком и жить по совести, наверное, будет нетрудно? Национальный же вопрос встал ребром, когда к ним в лицей перевёлся Альбер Арно. После частного коллежа, где он учился прежде, нельзя было держать экзамен в Сорбонне. У Арно были наполеоновские планы, и учёная степень ему требовалась. Но в лицее Шарлемань он обнаружил Максимиллиана Сакена непонятного роду-племени, который к тому же имел наглость вместе со своим русским братцем ходить в первых учениках. И язык имел на редкость ядовитый и точный. Альбера с его надменными и немного истеричными манерами он сразу обозвал Калигулой. Прозвище село, как влитое. С тех пор учёба отошла для Арно на задний план. Главной задачей стало испортить жизнь «жёлтой обезьяне». Поначалу дело ограничивалось оскорблениями и мелкими пакостями вроде чернил, вылитых на тетрадь с идеально решённой задачей. Потом Арно сколотил стаю подпевал, которая принялась травить чужаков прямо-таки самозабвенно. Калигула был лицеистом-экстерном, как и Митя с Максимом. Это означало, что после занятий он уходил домой. Такая свобода всегда вызывала мучительную зависть у лицеистов-пансионеров, вынужденных проводить всё время в четырёх стенах. Увальня Бебеля и его приятелей Аршамбо и Маршана Калигула попросту купил – вначале домашними гостинцами, а потом обещанием «познакомить с серьёзными парнями», с которыми он будто бы водил компанию. Вот, похоже, сегодня и познакомились. Если вместе с подпевалами Калигулы их с Митей ежедневно будут караулить и бить парни из компании Теттенже, то насколько братьев хватит? *** До ужина отсиживались в комнате за кухней, пока Максимкина мать приводила в порядок их пострадавшую одежду. Вопросов она не задавала. Мать вообще говорила редко. Обычно отец говорил за двоих, но сейчас он отсутствовал, выполняя поручения дяди Якова. Если порванные одёжки можно было залатать и почистить, то скрыть следы драки на лицах оказалось куда сложнее. Этим озаботилась Максимкина младшая сестрёнка Мари. Сбегала наверх, в кабинет агашки Александра, куда на правах верной ученицы и последовательницы была вхожа в любой час дня и ночи, принесла какую-то склянку и заставила их делать примочки. Расквашенная Митина губа распухла, как у негра. У Максимки неудержимо заплывал правый глаз. Под рубашкой тоже хватало синяков, но ими он займётся в спальне, где его никто не сможет видеть. - Мальчишки, - вздохнула Мари, старательно копируя Анну Викторовну. – Вам бы только драться. Максим сердито глянул на сестру здоровым глазом. А Митя вздохнул и промолчал. Говорить ему сейчас было не очень приятно. Да и что тут скажешь? И что теперь делать? В лицее жизни им не дадут. Самое подлое, что Митька-то тут вовсе не причём. Это ведь не он «жёлтая обезьяна». Сегодня Максим удачно ответил Теттенже. Но в глубине души не мог не понимать, что этим всё не закончится. - И всё же кто я такой? – внезапно вырвалось у него. - В смысле? – промычал Митя сквозь тряпку, которую прижимал к губе. - Ну, по национальности я кто? Младший Штольман задумался ненадолго, потом вымолвил, правда, не слишком уверенно: - Русский, наверное. Ответ Максима озадачил. Митя, как всегда, прочёл его мысль по лицу. - Ну, не француз же. Нет, французом после сегодняшнего он себя точно не ощущал. Кайсаком, правда, тоже. Хотя отец учил его и Митю родному языку, пел песни и рассказывал сказки, но далёкая земля предков где-то в русско-китайском пограничье оставалась для Максима чем-то вроде африканской саванны из «Копей царя Соломона». Место легендарных приключений, которые отец пережил в молодости вместе с МамАнной и дядей Яковом. - А почему русский? Точного ответа у младшего Штольмана, похоже, не было. Максим понял, что тот просто хочет сказать ему что-то приятное. - Ну, я русский. А ты мой брат. Так? - Так, - согласился Максим. Вдохновившийся Митя отнял примочку от лица. - Вот смотри. Русский – это же прилагательное? А существительное может быть всякое. Александр Францевич – немец. Но русский. Так? Максим озадаченно кивнул. Какая-то логика в рассуждениях брата определённо имелась. - Мой папа на осьмушку немец, ещё на осьмушку еврей. И на шесть восьмых русских кровей. Значит, он кто? - Русский, - ответил Максим уже гораздо увереннее. - А дедушка Пётр говорит, что в роду Мироновых когда-то были цыгане. Наш пра-пра-прадед был цыган. Русский цыган. У Пушкина прадед – арап Петра Великого. А Пушкин кто? А ты – русский кайсак-француз. Понял? Это звучало смешно. Но протеста почему-то не вызывало. И всё же, как Митька будет объяснять свои украшения родителям?