Маленькая птичка

Смерть, прищурив глаза, ловила ускользающие солнечные лучи. Они стучались в окна домов, магазинов и киосков, а потом, будто передумав проказничать, скрывались совсем. Так произошло и в этот раз. Последний луч упал на решетчатое окно онкологической больницы. Женщина, по имени, которое нельзя было называть, стояла под раскидистым дубом и ловила лбом каштаны. Причем дуб был хороший такой, из круглого дупла торчал чей-то пушистый хвост. Смерти даже захотелось чуть развернуться и дернуть за него, как за веревочку, но быстро отогнав такие странные мысли, она снова воззрилась на здание. Оно было квадратное, неприметное с зеленой полоской посередине, которая показалась женщине странной. Зеленый — цвет жизни, которой здесь даже и не пахло. Бывала она в онкологии, к своему сожалению, часто и стояла уже давно, почти с самого утра, это доставляло ей не мало хлопот, но и радовало одновременно. Постоять здесь, где тихо, спокойно, подольше и подальше от них…от детей, которые все еще надеялись на бессмертную жизнь. От их больших, полных надежды глаз. Смерть не любила быть здесь, как, впрочем, и работать в принципе. А кто ее спрашивал? Она уже и не помнила. Женщина вовсе не была сентиментальной. У нее тоже много кто умирал на руках. Врачей, по началу своих трудовых будней, она не уважала и относилась к таким субъектам категорично. Те крайне затрудняли ее ремесло, чем несколько омрачали ее «жизнь». Преисполнилась она к ним уважением только после нескольких вопиющих случаев, когда из реестра исчезли подряд сразу несколько имен. Смерть, тяжело вздохнув, как обычно вздыхает сапер после удачного разминирования, отстегнула с бедра незатейливую фляжку. Покрутив ее в тонких, аристократичных пальцах, женщина поднесла ту к глазу и уставилась в горлышко коршуном. На дне продолжали плескаться, выражая крайнюю скорбь, несколько капель водки. Смерть, цокнув языком, прицепила сосуд обратно к бедру. Тот теперь болтался на шнурке, из раза в раз шлепая ее по ноге. Женщина, поскребя пальцем висок, собрала руки в замок и с чувством прохрустела по очереди каждым пальцем. Это уже не смахивало на порыв вывести из себя рядом сидящего соседа по парте, скорее было нервное, что, впрочем, всех устраивало. Смерть чуть повернула голову. В глаза сразу бросилась неприятная тень, плотно лежащая на асфальте темным пятном. Отбрасывало ее странное орудие производства. Было оно длинное, с тонким железным лезвием, на кончике которого серебрилась едва заметная яркая искра. Женщина ненавидела эту косу всеми фибрами своей не слишком большой души, но поделать ничего не могла. Поэтому, досадливо шмыгнув носом, прикоснулась к древку холодными пальцами. Были они белые, словно вытесанные из мрамора, проглядывали длинные, голубые вены. Смерть щелкнула по мелодичному лезвию длинным ногтем, с хорошо очерченным белым полукружьем. Женщина снова подняла темные, почти черные глаза, к небу и уставилась в него, нахмурив брови. На лицо ей упал укоризненный отблеск фары с проезжавшей мимо машины. Смерть уже успела вышагнуть из маленького садика и теперь шагала прямо через дорогу, не трудясь обращать внимание на такие мелочи, как проезжающий мимо фуры и грузовики. Где-то близко завыла очередная сирена, не редкая в этих местах. Еще один знак, что возможно, ей сегодня прибавиться работки. Женщина остановилась возле высокой двустворчатой двери с двумя окошками иллюминаторами. Через них, как через два тусклых фонарика, утекали последние частички Света. Она услышала, как в коридорах суетятся медсестры, орут что-то санитары и приказывают кому-то доктора. Смерть накинула на темную макушку черный балахон и, не открывая дверь, прошла в отделение онкологии. В глаза сразу бросилась стойка регистратуры, почему-то пустая. Но это только пока, что, впрочем, ее не слишком насторожило. Мало ли кому вдруг захотелось пожить в этот теплый августовский вечер? Женщина, шлепая подошвами высоких сапог, прошлась до конца коридора и остановилась возле лифта. Подниматься по лестнице ей решительно не хотелось. Будто проходить семь кругов Ада, с небольшой только разницей. Перед ней, явно ту не замечая, пронеслось несколько укушенных мухой врачей. Самой нажать кнопку лифта ее было затруднительно, поэтому, щелкнув невидимыми для остальных пальцами, женщина призвала на свою голову странного врача, который был явно не из этой оперы. Он был какой-то облезлый, плешивый, но глаза горели ярче лысины. В уголках собирались улыбчивые морщинки. Мужчина, ведомый чужой волей, ткнул пальцем в кнопку вызова лифта. Механизм заскрежетал, разминая затекшие гайки. Двери открылись на удивление быстро, что так разнилось с обычными подъездными дверями, во время открытия которых, можно было успеть разгрузить тележку с металлическим ломом. Смерть с врачом оказались в одной кабинке. Какая ирония. Двери снова открылись уже на четвертом этаже. Дыхнуло сыростью. Атмосфера здесь была не такая оживленная, как на нижних уровнях, проскальзывало странное ощущение пустоты. — Палата номер 8, — вслух протянула пришедшая, зная, что никто не способен ее услышать. Она повернула голову направо, потом направилась в сторону противоположную этому движению. — В таких случаях всегда лучше ходить налево. Не ошибешься. — Без тени иронии сказала Смерть, качнув косой. Дверь была деревянная и белая с несколькими сколами полопавшейся краски. Ручка так и сияла, натертая до блеска, среди этой мрачной, промозглой сырости и грусти. Посередине двери царственно восседала кособокая цифра «8». Женщина толкнула дверь, морально готовясь к тому, что может увидеть. За многие столетия своей работы она научилась ценить те минуты, когда ей удавалось находиться подальше от сюда. Нет. Брезгливой она не была. Смерть без стеснения забирала и тех лихих водил, которые, возомнив себе невесть что, разгонялись до немыслимых скоростей, что даже спидометр возбужденно попискивал. Особенно ей нравилось потом соскребать остатки их мозгов с ближайших деревьев и бетонных стен. Тряхнув головой, женщина, решившись, вошла. Ее тоскливо встретили пищащие приборы, в которых, по правде сказать, она совершенно не разбиралась. На кушетке лежал повидавший виды старичок. Был он лыс и болезненно, просто невообразимо тонок. Казалось, только взяв в пальцы ножницы, ничего не стоит легким движение отсечь ему руку. На столько она была худа и безжизненна. Кожа больше не отливала живостью и некогда свекольным румянцем. Теперь она была бледная, тусклая, почти белая, освещенная только последними уходящими лучами. — Еще три минуты. У тебя есть еще три минуты. Старичок завозился, кажется, что-то почувствовав. Они не могли видеть ее, Смерти это было известно. И все-таки каждый раз, каким-то невероятным образом, они всегда знали, что она пришла именно за ними. Кто им говорил? Да вроде и некому больше. Бледный человек слабо пошевелил пальцами, указывая куда-то в сторону. Женщина недоуменно повернула голову. Взгляд ее скользнул по верещащим приборам, тумбе, пустой вазе и, наконец, остановился на чьей-то фотографии. Она осторожно приблизилась, шурша складками балахона. Ее осторожные пальцы подцепили черную рамку. Глаза забегали по цветущему лицу, оттиснутому на изображении. С клочка бумаги на нее смотрела дама лет пятидесяти. Лицо ее так и лучилось доброжелательностью. В высокой прическе воинственно блистал большой, белый цветок. Смерть бережно перевернула портрет. На внутренней картонной стороне чернела надпись, сделанная когда-то давно. «Моя любимая Лизи» — значилось там. Женщина невольно улыбнулась, представив себе тот памятный день. Она бросила быстрый взгляд на часы, которые висели над головой умирающего. Две минуты. Смерть опустила глаза в левый нижний угол. Ее пальцы дрогнули, коснувшись даты. Почерк у старичка был резкий, буквы высокими, от чего цифры получились какими-то треугольными. 1 марта 2018 год. Женщина, нахмурившись, снова перевернула портрет. Возраст дамы явно не совпадал с обозначенной датой. Только сейчас она заметила едва заметную черную ленточку, будто отсекающую у изображения уголок. — Она умерла, да? — Надеясь неизвестно на что, спросила Смерть. Старичок едва заметно моргнул. Было видно, как ему тяжело дается присутствие в этом провонявшем гнильцой мире. — Значит, она тебя ждет. Уже поэтому ты не должен оставаться. Но я тебе и не позволю, — словно убеждая саму себя, произнесла она. Женщина снова бросила взгляд на часы. Одна минута. Смерть осторожно присела на край кровати. Старик застонал, выпрямив оледеневшие пальцы. — Тихо, тихо. Подожди еще минуту. Всего одну. — Сказала она шепотом. Потом ласково провела ладонью, коснувшись лба. Боль из его уже потускневших глаз на миг исчезла. — Скажи мне, ты хочешь умереть? — мягко спросила она. Тридцать секунд. Мужчина едва заметно выдохнул. — Ты хочешь снова встретиться с ней? — Кивок на портрет. Мгновение и его глаза озарились светом. Смерть встречала его часто. Этот Свет. Всегда один и тот же. Он зажигался обычно в минуты их радости и ее крайней скорби. Всегда неизменно яркий и живой. Его нельзя подделать, нельзя украсть. Он просто существует, как существуют галактики и планеты. Он есть в каждом. Даже в самой грязной душе. Кого она только не провожала: пьяниц, карманников, убийц, но почему-то не испытывала ни к кому ненависти. Всегда в глаза бросались пусть и совсем маленькие, почти незримые, но крупицы Света, который одной своей мыслью мог зажечь вечный огонь. — Лизи… Смерть, вырванная из задумчивости, уставилась на старичка. Он еле шевелил пересохшими губами, но все-таки произносил ее имя. — Лизи, моя Лизи, — едва различала Смерть его тихий шепот. Вот она. Та искра. Для него — она и есть истинный Свет. Невозможно глупо, но от чего-то правда. Женщина видела много таких. Они обычно вообще не боялись умирать. Да, если честно, никто не боялся. — Скажи, есть смысл в моем существовании? — Вдруг спросила она, внутренне напрягаясь. Ее всегда волновал этот неясный, но всегда висевший в воздух вопрос, но никогда она не встречала тех, кто хотел бы на него ответить. — Смысл, смысл всегда есть, — сказал он хрипло, облизав пепельно-белые губы. Глаза его тускнели, подергивались безжизненной пленкой ожидания. — Уходят одни, приходят другие. Это закон. Смерть встала, по-заправски одернула складки черного плаща. Коса сама прыгнула ей в руку. Последняя минута его земного пути истекла. Ему суждено было отправиться в счастливую бесконечность. Уже скоро. Прямо сейчас. Женщина чуть занесла косу, а старичок все смотрел на нее глазами, полными тоскливой задумчивости. Только на дне где-то брезжили последние секунды облегчения. Уголки его губ тронула едва различимая, но такая искренняя улыбка. Смерть, вздохнув, коснулась самым кончиком косы центра его груди там, где трепыхалось, уставшее от бешеной гонки, сердце. Старичок захрипел, запрокинув голову. Его веки медленно опустились. Осталась только маленькая щелочка. Женщина провела пальцами по его лицу, закрывая глаза. Теперь уже навсегда. Огонек в них потух, чтобы зажечься теперь где-то в другом месте. Амплитуда кардиограммы, до того скакавшая, как бешеный заяц, в ужасе запищав, грохнулась вниз. Теперь на аппарате тянулась только одна идеально прямая полоса. Обшарпанная белая дверь отворилась, встревоженная кем-то. Смерть настороженно повернула голову. Из приоткрывшейся щели на нее смотрел чей-то круглый птичий глаз. Он как будто вглядывался прямо в душу. По спине пробежал коварный морозец. Женщина сделала быстрый шаг в сторону. Круглый голубой глаз метнулась следом за ней. Тот, кто стоял, скрываемый дверью, неосторожно покачнулся, опершись маленькой ручкой о деревянное покрытие. Перед Смертью стояла маленькая девочка в больничной крохотной ночнушке, которая едва доставала этому существу до лодыжек. Женщина ошиблась. Это была вовсе не ночная рубашка, а аккуратное платьице с белым кружевом у подола. На голову гостьи была натянута нелепая бандана, скрывающая поблескивающую лысину. Она слегка улыбалась. В руках девчушка держала, прижимая его к себе, плюшевого зайца с оторванным глазом-пуговицей. Смерть сделала еще один шаг в сторону, проверяя свою догадку. Девочка продолжала следить за ней внимательными глазами. Личико у нее было круглое, совсем детское с большими, птичьими глазами. Она смотрела укоризненно, но без страха. Женщина насторожилась. Неужели и она у нее в списке? В это верить категорически не хотелось. Она выхватила из складок плаща потрепанную, ветхую записную книжицу, открыла ее, пролистала. Да. Так и есть. Еще неделя. — Э-э, где твои родители? — Неуклюже спросила Смерть, покачиваясь с носка на пятку. Девчушка не ответила. Только ее глаза продолжали загадочно мерцать, освещенные первыми лунными лучами. — Ладно…м-м…где твоя медсестра? Ты одна? Гостья продолжала стоять, таращив глаза ей за спину. Женщина обернулась, волосы скользнули на плечи. Девочкин взгляд был устремлен на пищащий прибор с застывшей полосой. Смерть шагнула вправо, загораживая ей вид на теперь уже просто мертвеца. Свет покинул его, а значит и существование тела уже бессмысленно. — Уходи! — Строго сказала она. — Тебе здесь не место. Тут сейчас будет целая толпа безутешных родственников, если, конечно, такие у него имелись… — Нет! Не буду! Не уйду! — Решительно возразила девчонка. Глаза ее возмущенно блеснули. Так женщина впервые услышала ее голос. Он был высокий и звонкий. Звуки отрывались от ее губ и разносились по сводам больницы, проникали в сады, заставляя траву зеленеть. У Смерти даже как-то непривычно сжалось сердце. По больничным коридорам заспешили чьи-то резвые шаги. Это врачи и медсестры, словившие сигнал тревоги, мчались в палату. Женщина по-хозяйски подхватила в руки орудие производства и неслышно, словно тень, скользнула в дверной проем, мимо девочки. Она шла по тускло освещенным коридорам, ища санитарную. Толкнув очередную дверь, она оказалась в небольшом, безлюдном помещении. Справа от окна стояла серая койка, а напротив, маняще подмигивая поблескивающей ручкой, стоял, возвышаясь, холодильник. Туда женщина и направилась, ведомая желанием наполнить фляжку. Когда, если не сейчас? Она тихо коснулась косой холодильника. Это был тот редкий случай, когда можно пренебречь правилами кодекса абсолютной скрытности. Дверца медленно открылась. Взору предстало большое разнообразие разных коробок с препаратами, которые хранились тут под замком. Только где-то в углу, на самой нижней полке, Смерти наконец удалось рассмотреть ютящиеся баночки со спиртом. Что-то зашуршало за ее спиной. Женщина, вздрогнув, чуть не выронила стеклянную банку. Та уже опасно соскользнула на самые кончики пальцев. За ней, слегка опираясь о косяк двери, стояла все таже маленькая девочка. Она уже больше не улыбалась. — Это ты его убила, да? — Спросила она звенящим, детским голоском. Смерть нахмурилась. Она не любила, когда ей присваивали несвойственные ей амплуа. — Кгхм! — Начала она, с чувством прокашлявшись в кулак, — во первых, его убила не я, а болезнь. Мое дело только проводить, а дальше там уже как-нибудь сами. Во вторых — иди куда шла и не оглядывайся, — сказала женщина, откупоривая пузырек. — А ты меня тоже…заберешь? Рука, так и не донесенная до рта, чтобы отхлебнуть, застыла. — Ты хочешь умереть? — Спросила Смерть настороженно. Девчушка, продолжая хлопать несуществующими ресницами, пожала маленькими плечиками. — Мой тебе совет: не спеши умирать, а то успеешь, — наконец сказала женщина, присосавшись к горлу. — Я ведь все равно умру. Я знаю. Медсестра сказала. Врачи говорят, что я буду жить долго-долго, а на самом деле я слышала. Они говорили… — Тихо, тихо! — Смерть прервала поток ее нескончаемых мыслей. Девочка говорила бегло, отрывисто. Заметно было, что идеи ее, как это обычно бывает у детей, не успевают за словами. Да и на вид ей было лет пять. Не больше. — Ты, конечно, умрешь, но…не скоро. У тебя еще есть время, — медленно, прочувствовав каждую букву своей лжи, протянула женщина. — Да?! — Лицо у девочки озарилось радостной улыбкой. Зубы у нее были хорошие, белые, хоть и не все. — Да, естественно, да, — заверила ее Смерть. — Ты ангел? Ангел? Девчушка, взбудораженная вихрем эмоций, запрыгала на месте. Голова бедного зайца в ее маленьких руках, замоталась как лопасти у вертолета. Женщина прикрыла глаза, сглатывая рвущийся наружи тихий вздох. — Нет, малышка, я не ангел. Просто тот, кто от нечего делать вызвался капитаном на ваш последний пароход. — Да? А ты всегда об этом мечтала? — С интересом спросила девчонка, чуть наклоняя голову. Она хлопала глазами, потому что ресниц у нее не было. Она была вся такая добренькая-добренькая, наивная-наивная, но уверенная в каждом сказанном Смертью слове. Женщина подошла к ней и, вздохнув, опустилась на корточки. — Как тебя зовут? — Спросила она устало. Ей не терпелось покинуть это полное надежды место. — А-аня, — неуверенно ответила девочка. — Так вот, Анечка, о моей мечте меня никто и не спрашивал, и сомневаюсь, что когда-нибудь спросят, — сказала Смерть, ткнув кулаком девчонке в грудь. — А я вот…а я вот мечтаю стать взрослой! — С уверенной радостью воскликнула она. Женщина прикрыла глаза, отгоняя странный, незнакомый ей ком в горле. — Разве здорово быть взрослой? По-моему, взрослые, это то, что осталось от большого детского сердца, тебе не кажется? — Спросила она осторожно, тщательно подбирая слова, которые будут понятны для маленького ума. Анюта нахмурилась. В круглых глазках мелькнула тень сомнения, но тут же отошла на второй план, сменившись новой жизнерадостностью. — Тогда! Тогда я хочу летать. Хочу, чтобы у меня были крылья. Огромные, огромные, больше меня. Она раскинула руки в стороны, изображая те самые громадные крылья. Смерть грустно улыбнулась, почувствовав, как пропускает удары ее собственное оледеневшее сердце. Ледник, до того сковавший ее сущность, от чего-то решил тронуться именно сейчас. — Ты будешь летать, обязательно будешь. Мечты сбываются, чтобы мы не желали, — сказала она грустно. — И крылья у тебя будут большие-большие, о которых мечтаешь. Главное верить. Анечка улыбнулась ей одними глазами. Она была вся такая стремительная, в своем едином движении, порыве к Свету. Он был не такой ускользающий, как у умирающего старика, а наоборот — чистый, яркий, живой. Хотелось прикоснуться к нему, почувствовать блаженную радость, наполняющую сейчас все вокруг. Женщина встала. Грудь сдавливало словно тисками. Никогда она не испытывала чего-то подобного. Но почему именно сейчас? Этим вопросом она задавалась тогда долго, очень долго. Всем сердцем желая получить на него ответ. Смерть, отряхнув с плаща невидимые соринки, сделала несколько решительных шагов к двери, но почти сразу застыла, окликнутая звенящим детским голоском. — Ты придешь еще? Пожалуйста, приходи, — взмолилась Анечка, маленькими ручками дергая ее за полы плаща. Женщина, обернувшись, взглянула вниз. Девочка, подняв голову, проницательно смотрела на нее. Из-под тяжести век пробивалась светлая мудрость, необычная для таких детских лет. — Придешь? — Спросила Анюта, сжимая маленькими пальчиками черную ткань. — Приду, конечно, приду. Куда же я денусь, — наконец сказала Смерть, после долгого молчания. Она вырвалась из цепких детских пальчиков и, не смея оборачиваться, зашагала по коридору, четко чеканя шаг. Женщина знала, что, если обернется, снова встретиться с наивными детскими, полными надежды, глазками. Она не хотела смотреть на нее. Просто не могла себя заставить. Желая заглушить такие ненужные чувства, Смерть сдернула с бедра армейскую фляжку, поднесла ту к носу, ностальгически вдыхая едкий аромат. Не донеся сосуд до рта, она остановилась, задумчиво взболтав жидкость. Пить почему-то перехотелось. Четыре дня спустя. Анечка сидела на подоконнике, подперев маленькой ладошкой щеку. Ее круглые глаза скользили по окну, за которым, подбоченившись, сидели два голубя и чистили друг другу облезлые перышки. Один из них будто подмигивал ей желтым глазком, потом вгрызался клювом в перья и с рвением, достойным лучшего применения, выковыривал оттуда ошметки грязи. Девочка сидела, покачивая из стороны в сторону маленькой ножкой. Ее мысли были заняты чем-то далеким. Последние дни клонило в сон, хотя усталости она почему-то не испытывала. Хотелось закрыть глаза и спать, спать, спать, чему девчушка отчаянно сопротивлялась. В последнее время медсестры суетились около нее чаще, чем этого требовали ситуации. Анечку это не обременяло. Только иногда, когда становилось совсем грустно, она ложилась на кровать, закрывала глаза и представляла, что летит. У нее это хорошо получалось. В груди зарождалось приятное чувство полета. Она ловила воздух, кувыркалась в его потоках, а потом…потом просыпалась и все начиналось с начало: медсестры, доктора, которые почему-то уже перестали давать ей лекарства. Девчонку это, конечно, радовало. Она уже представляла, как станет взрослой, и будет грозить пальцем уже своим непоседливым детям. Что-то зашуршало за ее спиной. Анюта вздрогнула, выдернутая из своей тревожной задумчивости. За ней, аккуратно прислонив что-то к стене, стояла женщина. Она была прямая, как стрела, но от чего-то не всегда трезвая. Девочке она нравилась. Хоть та и старалась вести себя строго, получалось у нее невозможно плохо. Анечка видела ее странное рвение и всегда недоуменно наклоняла голову к плечу, от чего ее лицо казалось совсем детским. Женщина, прокашлявшись, подошла к ней. — Привет, Анечка, что тебе сегодня снилось? — Спросила Смерть. Она всегда спрашивала одно и тоже. И получала всегда один и тот же ответ. — Знаешь, знаешь! А я сегодня летала. Я видела птицу. Такую белую, белую. Очень красивую. Я хочу быть как она! — Немедленно откликалась Анюта. Вот и теперь, едва завидев женщину, девчушка тут же спрыгнула с подоконника и стала виться вокруг нее, что-то возбужденно рассказывая, перескакивая с одной мысли на другую. Она взмахивала руками, словно крыльями, радовалась. — Малышка, скажи, ты хотела бы побывать где-нибудь, кроме больницы? — Внезапно спросила Смерть и, кажется, даже неожиданно для самой себя. Девочка, остановившись, задумалась. Она старательно выковыривала из памяти картинки, которые видела когда-то. Носик ее забавно морщился, когда ей в голову приходила новая мысль. — Не знаю! — Воскликнула она наконец. — Я бы хотела к лошадкам! — В зоопарк что ли? — Не поняла женщина. — К лошадкам. В деревне лошадки. Я помню! — Решительно возразила Анечка. Женщина вздохнула. Ее удивляла Анютина бесконечная радость, которой сопровождалось каждое сказанное девочкой слово. Она любила абсолютно всех созданий одинаково. Все-таки, вера в людей, вопреки всему, это настоящий дар, многим недоступный. — Знаешь, а давай, через три дня, мы встретимся вон в том садике. Я покажу тебе лошадок. — Неуклюже сказала Смерть, указав пальцем во двор онкологической больницы. Анечка недоверчиво посмотрела на нее, как это умеет делать только она. Потом нерешительно улыбнулась, застенчиво пожимая маленькими плечиками. — Мы поедем к лошадкам? — Спросила она наивно. Женщина замолчала, старательно подбирая слова. — Да, малышка, мы поедем к лошадкам. Они там очень красивые. С крыльями! — Нет…у лошадок нет крыльев! — Задорно возразила девчушка, обхватывая Смерть за колени. Она уткнулась личиком ей в ногу, потерлась о плащ щекой. Женщина, сглотнув, ласково положила ладонь ей на макушку, закрытую банданой, нежно провела пальцами по маленьким Анютиным ушкам, представив, что заправляет за ухо прядь непослушных волос. — Я тебя люблю! — Вдруг сказала девочка, дергая ее за руку. На спину Смерти будто опустилась тяжелая, как тысячи слонов, гробовая плита. Она захотела вздохнуть, но не смогла. Женщина схватила Анечку за тонкие запястья и попыталась отодрать от себя. Девочка болезненно поморщилась. Увидев, что делает ей больно, Смерть в ужасе отшатнулась. На дне доверчивых Анечкиных глаз плескалось недоумение, но никакой обиды или злости. — Прости, малышка. Тебе не нужно меня любить. Я плохой человек. Я не заслуживаю, чтоб меня любили. — Печально сказала женщина, снова нерешительно дотрагиваясь пальцами до детской щечки. Девчонка снова повернула головку в бок, посмотрев на нее удивленным взглядом круглых глаз. — Не правда. Все заслуживают. Надо всех любить. — Возразила она, снова протягивая к Смерти ручки. — Малышка, ты даже не представляешь, что только что сказала, — заметила женщина, качая головой. Три дня спустя. Смерть стояла, прислонившись затылком к тому самому дубу. Стояла, замерев, как античная статуя, и смотрела в отливающее белизной небо. Солнышко устало, стушевалось и клонилось к закату. На зеленых кронах отражались резвые лучи. Женщина не курила, но взять в руки сигару захотелось. Коса, такая смертоносная, вечная и старая, как мир, стояла, прислоненная к тому же дубу. Ее Смерть ненавидела сейчас больше, чем обычно. Просто терпеть не могла. Она живо напоминала ей о цели сегодняшнего визита. Смерть дрожащими пальцами выудила из глубокого кармана балахона записную, и неизменно потрепанную, книжечку. Погладила пальцами помятые уголки, открыла, пробежалась по строчкам глазами. — Все, Анечка. Теперь точно все. Прости меня, детка. Я знаю, что ты хочешь жить. Она сделала нерешительный шаг на встречу дверям, из которых уже выбегали маленькие детские ножки. Анюта шла, ведомая под руку санитаркой. За спиной у нее болтался крохотный розовый рюкзачок с брелком-бабочкой. Белый чулок сполз совсем. Теперь один был выше другого. В руках она держала все того же одноглазого зайца, что ее ничуть не смущало. Была она бледнее, чем обычно, однако лазурные глаза сияли ярче лысины, на которой больше не было шапочки-банданы. Только завидев Смерть, девчушка радостно бросилась на встречу, сопровождаемая встревоженным взглядом санитарки. Женщина присела, положив косу на острые коленки. Анюта не могла видеть ее, пока не придет ее время. Девочка уже почти добежала до Смерти, но вдруг почему-то остановилась всего в нескольких шагах. Она, кажется, заметила этот странный взгляд. Глаза у женщины были необычно печальны, отражали странную, и не понятную девочке скорбь. Анечка сделала несколько шагов, протягивая к ней руки. Санитарка, спешно вызванная кем-то, шустро скрылась за дверью, предоставив их самим себе. Смерть нерешительно, будто опасаясь чего-то, протянула девочке руку. Анюта взялась своей маленькой ладошкой за ее длинные пальцы, потянула на себя, заставляя обнять. — Я все-таки умру сегодня, да? — Спросила она неожиданно и тихо, с опаской, еще крепче, прижимая к маленькой груди своего плющевого зайца. — Нет, что ты, малышка. Ты просто увидишь лошадок. Они там красивые. Они научат тебя летать. — Ласково, глотая слезы, сказала женщина. Плакала она редко, почти никогда, поэтому ее удивила странная, мокрая капля, медленно сползающая по щеке. У них осталась всего лишь минута. — У тебя будут крылья, Анечка. Такие большие-большие, какие ты всегда хотела, — сказала Смерть тихо и грустно. Анюта протянула к ней руку, коснувшись щеки там, где только что была слеза. — Не плачь! Я тебя люблю. — По-детски неуклюже сказала она, уткнувшись носом Смерти в плечо. — И ты люби. Всех. Кто, если не ты? Женщина удивленно отстранилась. Неожиданно было услышать такие слова от маленькой, совсем крохотной и прожившей всего пять лет, девчонки. На дне ее круглых глаз плескалась необычная для таких лет мудрость. Именно мудрость, а не ум. Девочка, оставленная всеми, кроме Творца, но верящая в людей и Свет. Не это ли истинная любовь? Смерть на долгие секунды прикрыла глаза, понимая, что земная жизнь Анюты уже истекла. Она встала, не говоря ни слова. Бросив короткий взгляд девчонке в глаза, женщина поняла, что коса для нее теперь видна и осязаема. Однако Анечка не испугалась. Она снова улыбнулась, протягивая к ней руки. Будто просила о чем-то, прощалась. Смерть качнула орудием производства, снова опускаясь перед девочкой на колени. — Скажи, ты простишь меня, Анюта? — Ласково спросила она, отчаянно надеясь. — Мне нечего тебе прощать! — Задорно возразила девчушка, чуть повернув голову вбок, как она делала обычно в минуты недоумения. Женщина пыталась унять бешено бьющееся сердце. Оно словно участвовало в автомобильных гонках. Смерть судорожно вздохнула, пытаясь не лишиться воздуха. А Анечка все смотрела на нее. Глазами такими чистыми, полными непонятной, вечной надежды и радости. Женщина сделала стремительный шаг и быстро, чтоб не передумать, коснулась кончиком косы маленького Анютиного сердца. На миг глаза у девчушки расширились, изо рта вырвался последний тихий, облегченный вздох. Она стала валиться вперед и не упала только потому, что была подхвачена Смертью. Женщина опустилась на колени, прижимая малютку к груди, что-то тихо нашептывая и укачивая, словно маленького ребенка. — Прости меня, Анечка, прости, — всхлипнув, сказала Смерть, еще сильнее прижимая ее к себе. Что-то неожиданно согрело ее сердце. Это остатки Анютиной души покидали теперь больше не нужное тело. От груди, уже бездыханной, отделилась маленькая птичка, будто сотканная из чистого Света. Маленькими лапками она пропрыгала по девчачьей руке, остановившись на крохотном запястье. Птичка чуть наклонила голову вбок, будто говоря: — А у меня крылья есть! Потом расправила их, взмахнула один раз, потом второй и, наконец, оттолкнувшись тонкими лапками, взлетела и, словно золотая стрела, заскользила по небесному своду. Анечка теперь принадлежала светлой бесконечности, была единым движением, истинным порывом к Свету. Она навеки теперь останется в одном счастливом, светлом и радостном мгновении.