***
Там его встретили не слишком радостно, но не напали, и на том спасибо. Скумбрии на месте, слава всем богам, кроме арахабаки, не оказалось. — Здравствуйте, Акико Йосано здесь? – спросил он спокойно, обращаясь к самому ответственному на вид взрослому в комнате – новый напарник Дазая, кажется? Чуя вовсе не ощущал горький привкус на кончике языка. — Да, здесь. Портовой мафии нужна услуга? – настороженно спросил блондин. Чуя отрицательно мотнул головой, держа руки в карманах и стараясь выглядеть собранным. Он был уверен, что получалось это у него хорошо – в конце концов, ему теперь действительно не пятнадцать, когда все чувства на лице видны, глаза выразительные-выразительные. Нет, теперь Чуя – образцовый мафиози. Собранный, уверенный, спокойный. И в мире есть совсем немного источников нестабильности, из-за которых Чуя может потерять контроль. Один из них – тот, из-за кого он вообще здесь. Проклятый Дазай. В каждой бочке затычка. — Нет. Услуга нужна мне лично. Блондин – как же его звали... Куникида, кажется? – несколько секунд обдумывал ответ, но все же кивнул. Чуя почувствовал некоторое облегчение – отлично, возможно, выход и спасение есть – и последовал за ним в кабинет врача. Как только рыжий закрыл за собой дверь, на него уставилась Акико. — У меня добрые намерения, – криво улыбнулся он, махнув рукой. – Я здесь не от лица портовой мафии. После этого интенсивность взгляда девушки немного утихла, но резкость осталась. — Допустим. И чего ты от меня желаешь? – остро спросила она, прокручивая в пальцах скальпель. — Консультацию, – спокойно ответил Чуя. Акико застыла и на мгновение удивленно вскинула брови, но, кажется, немного расслабилась. — Это мы умеем. Ну? Что-то беспокоит? Где-то болит? – девушка оживилась и кровожадно улыбнулась, сцепив ладони. — Сегодня я выкашлял лепесток из горла. Кажется, это называется ханахаки. Ты знаешь, что это? Улыбка Акико медленно увяла, и она посмотрела на Чую с тревогой. Значит, знала. — Ханахаки – безумно редкая болезнь, когда человек в буквальном смысле умирает от любви. Когда любовь настолько яркая, отчаянная и безнадежная, что превращается в цветы, и в течение двух недель они распускаются внутри тела, стебли обматывают органы и прорастают под кожей, и спустя эти самые две недели больной умирает, по сути, став одним большим кустом с цветами. Когда человек любит так сильно, что хочется умереть, и так безнадежно, что кажется, будто уже мертв. Чуя застыл. Время, кажется, остановилось. Так вот оно как, значит. Вот как он умрет. Это тоже будет из-за Дазая. Акико что-то говорила про лечение, про то, что если чувства окажутся взаимными, цветы распадутся и исчезнут, что надежда еще есть, но Чуя не слушал. Он будто впал в кататоническое состояние, в ушах звенел шум, а в глазах расплывалось. По сути, как бы ненавистно ему это не было, почти все важные события в жизни Чуи произошли из-за Дазая. Из-за Дазая он вступил в портовую мафию, из-за него впервые испытал настоящее счастье, такое, ничем не поддельное, открытое, впервые познал любовь... Зато не впервые ощутил предательство. С этим он уже знаком. Но больно было, будто в первый раз. Когда Дазай ушел, Чуя чувствовал себя так, будто он умирает сам. Он чувствовал, как что-то внутри него разбилось со стеклянным звоном, что-то, что больше не подлежит восстановлению, и Чуя казался себе использованным и выброшенным на помойку. Внутри все горело и холодело одновременно, и Чуя задыхался, пытаясь избавиться от этого отвратительного, грязного чувства в груди. Кажется, он действительно собачка Дазая, как тот всегда его называл. Пес, что за хозяином всегда везде следует, радостно виляет хвостом на любое внимание, остается верным, даже когда в синяках, а шерсть у него грязная, вся в крови и подтеках. Животное несмышленое совсем, но очень любящее, такое, что и в дождь, и в снег остается с тобой. Гавкает, конечно, возмущается наигранно, но остается, даже несмотря на то, что чувствуешь всегда неуверенность, как если стоишь на грани обрыва: когда же ты перестанешь быть интересен? Когда же, когда же, когда тебя выбросят на помойку? Как скоро это случится? Что ж, случилось. Уже давно. Три года и одиннадцать месяцев. А через две недели стукнет ровно четыре. Через... Две недели? ... Ха. Жизнь вообще смешная штука. В годовщину предательства Дазая из-за него же и умереть. — Ясно, – онемевшими губами пробормотал Чуя и на негнущихся ногах вышел из кабинета, напоследок тихо поблагодарив Акико, что только печальными глазами на него смотрела. Ничего. Чуя смерти не боялся. Давно уже. Он не желал ее страстно, как бинтованный мудак, не хотел влететь в ее объятия, но и не сторонился. Просто... Пока ведь он может быть полезным, правильно? Пока может. Теперь уже не может. Симптомы, которые Акико перечислила, были не только прорастание цветов в органах. Это была также слабость, кашель кровью вместе с лепестками, из-за этого – анемия, тремор конечностей, повышенное давление, мигрени... В общем, теперь на следующие две недели и все оставшееся время он бесполезен. Никакой пользы. Самый страшный сон Чуи. Он вдруг понял, что скорее убьет себя, чем позволит этой грёбаной болезни отнять у него жизнь. Чуя, идущий по коридору по направлению к своей квартире, застыл на секунду от этой мысли. А потом спокойно зашагал дальше. Может быть, если он-таки умрет, он отдохнет? У него будет могила под деревом, и его тень будет защищать от палящего солнца Йокогамы, и изредка станет поливать дождь. Ане-сан иногда будет приходить и чтить его память, зажигая благовония. И Дазай туда точно не сунется. Да... Когда он очнется в аду, он хотя бы отдохнет от Дазая. Ведь Дазай точно не умрет, пока не выполнит свой долг. Эта Скумбрия что таракан, такой же живучий, противный и залезающий под кожу, копошившийся там в поисках чего-то израненного, нежного, как душа, например, а затем туда гадящий. Да, в этом весь он. Ведь Чуя, по сути, умрет в любом случае. И он чертовски не хочет умирать из-за Дазая. Он хочет хоть раз, хоть раз в жизни сделать что-то на своих условиях. И вроде и хочется уйти, хлопнув дверью, со взрывами и мстительным злорадством, но он же не Дазай. Нет, Чуя сделает это тихо, у себя в квартире, спокойно перережет себе сонную артерию в ванной, после чего так же спокойно умрет. Может, действительно сможет отдохнуть.***
Следующую неделю Чуя ходил на работу, как ему и полагалось. Он сидел за столом и работал с документами, изредка проблевываясь лепестками, которых с каждым днем становилось все больше. Он поискал в интернете название, кстати. Они назывались энотерой, это были ярко-желтые четырехлистные цветы, и у них даже было значение. В отчаянии. Вот что это значило. Цветок энотера означал человека, доведенного до отчаяния, находящегося в полной безнадежности, в безвыходной ситуации. Судьба действительно над ним издевалась, не так ли? Тем не менее, в последнюю неделю он отпросился с работы, потому что руки начали трястись настолько, что уже невозможно было писать и заполнять отчеты, а тело стало так слабеть, что в разные моменты времени Чуя мог харкать кровью, согнувшись пополам, и в практической работе это мешало еще сильнее. Он не хотел становиться еще более бесполезным, чем является сейчас, ситуация и так омерзительна. Он решил каждый день посвятить какому-то человеку в своей жизни. Важному человеку. И открывать еще не опробованные сорта вина, которые он хранил на особый случай. Что ж, случая больше не предоставится. Первый день недели он посвятил ане-сан. С ней они прошлись по магазинам, приятно поужинали, поговорили по душам, глядя на ночной город. Было хорошо. До слез хорошо, до отчаяния, и так не хотелось это отпускать, но... Чуя яростно топтал эти чувства. Они будут мешать только. Он хотел умереть без сожалений, черт возьми. Второй и третий дни он посвятил Акутагаве и Тачихаре соответственно. Акутагаву он отвел в милое кафе неподалеку, которое не крышевала мафия, но там были просто восхитительные французские десерты. Акутагава слегка смущенно и вопросительно смотрел на Чую, но тот только криво улыбался и изредка трепал мелкого по волосам. — Все у тебя будет хорошо, слышишь? – сказал Чуя ему напоследок, перед тем, как разойтись. Он даже, кажется, увидел, как уголки Акутагавы дрогнули в улыбке. Тачихара был славным малым. Он появился в мафии всего несколько лет назад, но был хорошим бойцом, состоял в черных ящерицах, был взрывным, рыжим, в общем, чем-то похожим на самого Чую в переходном возрасте. На этой ноте и сошлись. Они сходили в тир, постреляли, потом узнали, что рядом открылась ярмарка, побежали туда... Чуя выиграл себе смешной брелок в виде рыбы, и он отчаянно старался не думать, что рыба похожа на скумбрию. После этого прошли еще несколько дней, которые он провёл с Хигучи, с Элис, и настал последний день перед концом. После долгих размышлений он все же решился позвонить Дазаю. К черту. Будь что будет. — Боже-боже, неужели у меня галлюцинации? Или же мне действительно звонит чиби? – послышался его дебильный голос в трубке. Чуя уже хотел раздражиться, но потом понял, что это последний раз, когда он этот голос слышит. Он тихо сглотнул. — Эй, Скумбрия. — М? – заинтересованно протянул Дазай. — Рядом открылся игровой зал. Зайдем? На трубке повисло молчание. Чуя настолько устал, что у него не было сил нервничать насчет его ответа. — Это точно ты? Тебя не подменили, случаем? Ай-ай-ай, а я ведь почти поверил, что это ты... — Это действительно я, придурок. Так зайдем или нет? Я сегодня весь день свободен. Вновь молчание. Чуя уже готов был вздохнуть и отключиться, как Скумбрия снова заговорил: — Ну раз уж Чуя бездельничает, было бы кощунством не пойти бездельничать с тобой! Назови адрес, я буду через полчаса! Продиктовав нужное место, Чуя лишь коротко попрощался и отключился, после чего поморщился и достал из-под языка очередное соцветие. Почувствовав приближающийся приступ, Чуя побежал в ванную и склонился над унитазом, натужно кашляя, с кровью выводя все новые и новые цветки. Некоторые лепестки падали на пол, засоряя чистую комнату, но ему было плевать. Когда приступ закончился, он еле отдышался и пошел переодеваться: на его рубашке темнела кровь.***
— Чу-у-уя! Ты опять проиграл! Как же так, как же так! – издевался Дазай, пока Чуя закатывал глаза. — Заткнись, вешалка для бинтов, у тебя просто читы! Я давно об этом задумывался, и другого объяснения придумать не могу! — Боже-боже, ты думал обо мне? То, как легко они влились в некогда привычный поток оскорблений и споров, слегка пугало. Чуя не слишком злился, просто делал возмущенный вид, а про себя любовался, любовался, разглядывал в последний раз черты его. Все те же бездонные, пустые глаза, которые зажигались насмешливыми искорками поддразнивания, все те же мешки под глазами, в которых можно картошку таскать, все те же спутанные не расчесанные волосы. Только выше стал, зараза. И плащ сменил на бежевый. Дазай, кажется, был не против проводить с ним время даже. Шутил, подталкивал, дразнил, будто ничего и не было. Будто без одного дня четырех лет и не было. Чуя слегка покашливал изредка, но Дазай не обращал на это внимания. Всегда такой осторожный, такой находчивый, но к Чуе это никогда не относилось. Он мог не замечать с ним очевидного. Как, например, причину того, что Чуя заболел этими чертовыми ханахаки. Когда они расходились, Чуя несколько секунд стоял молча, вглядываясь в глаза Дазая. Тот все болтал и болтал, вываливая все последние новости, но не касаясь агентства ни разу, как и портовой мафии. — Я пошел, Дазай. — Увидимся, чиби! — Не называй меня так! Не увидятся. Когда Чуя пришел домой, он подумал: вот оно. Настал день икс, момент игрек. Чуя уже не волновался. Он был странно спокоен. Он разулся, аккуратно поставил обувь, повесил пальто на крючок, закрыл дверь на замок, снял плащ и шляпу. Убрался в доме, открыл окна нараспашку, чтобы проветрить комнаты. Посмотрел пару секунд на огни Йокогамы. Пора. Опустившись в ванну с ножом в руках, он мерно дышал. Аккуратно поднес кинжал к горлу. Он не хотел умирать. Рывок – и кровь расплескалась по груди, Чуя закашлялся в лепестках и кровавой пене, после чего свет потихоньку начал угасать. Холод все быстрее подбирался к телу, кровь все вытекала и вытекала, и, в конце концов... — Эй, чиби, прив... Что? О, галлюцинации. Серьезно? Последним, что Чуя увидит в своей жизни, будет Дазай? — Погоди-погоди, тихо-тихо-тихо, все будет хорошо, сейчас мы все исправим, просто дыши, не закрывай глаза, ладно? Слышишь меня? Чуя, не вздумай закрывать глаза, сейчас придет Йосано и все исправит, Чуя, не спи, не спи... Нежные руки, знакомые почему-то, прижались к его шее, чтобы остановить кровотечение. Сверху падали прозрачные капли чего-то соленого. Чуя моргнул. Темнота подбиралась совсем близко, и он дышал все медленнее и тише. — Нет, не смей! Блять, не вздумай, Чуя, нет! Не спи, посмотри на меня, смотри на меня, дурак! – голос Дазая все не успокаивался. Настырная же галлюцинация. Чуя изо всех сил постарался и напоследок едва заметно коснулся рукой губ галлюцинации-Дазая в попытке остановить поток слов. — Придурок... Больше Чуя ничего не слышал и не видел. Энотера обильно цветет с июля по октябрь, в особенности при холодной и короткой продолжительности дней. Приучена к холоду и голоду. Жаль, что Чуя так же не смог.