Don't Wanna Lie Here

Очнувшись, Гоуст отчётливо осознал, насколько сильно ему больно. Голова пульсировала, и когда он попытался открыть глаза, его встретила темнота. Давящая, всепоглощающая темнота. Когда он попытался вдохнуть, его грудь обожгло резкой болью. Он почувствовал, как липкая грязь расползалась вокруг него, сковывая даже малейшие движения. Гоуст в могиле. Паника подобна тискам, сжимающим его грудь. Он лежал на животе, вдавленный в землю. Тяжесть давила ему на спину и прижимала его к поверхности. У Гоуста закружилась голова, он попытался пошевелиться — его левая рука прижата к боку, но правая… он не мог ею пошевелить. Гоуст сосредоточился на дыхании, быстрые вдохи и выдохи отдавались эхом в замкнутом пространстве, маска прилипла к его лицу, а мелкая пыль забивала нос. Жар пробежал по его коже, и он понял, что дрожит. Двигайся. Копай. Выбирайся. Гоуст погрузил левую руку в грязь… Это была не грязь. Это было что-то твёрдое. Камень. Обломок. У него перехватило дыхание. Гоуст потянулся, чтобы дотронуться до виска, мелкие кусочки щебня сдвинулись вместе с ним, оставляя за собой достаточно места для движения рукой. Боковая сторона его маски тёплая и влажная… влажная. Из-за крови, определённо. Его рука не переставала дрожать, и когда его глаза привыкли к темноте, его шумное дыхание стало звучать чаще и громче. Он действительно под обломками, это было очевидно изначально. Замкнутая тёмная дыра, в которой он погребён, выглядела очень шаткой и ненадёжной, было место для передвижения… но он частично придавлен. Повернув голову, Гоуст оценил ущербы. Он едва мог полностью повернуть шею, боль сковывала всё его тело. Больше всего пострадала его правая рука. Если бы он пошевелился, то смог бы переместить обломки на себя, но не на руку. Гоуст попытался потянуться, отодвинуться от обломка, который удерживал его на месте. Рывок вызвал вспышку боли в руке, и последовавшая за ней волна головокружения заставила его остановиться. Погребён. Неспособнен пошевелиться. Он не мог нормально думать, ему не хватало воздуха. Он не мог пережить это снова. Гоуст пошевелил ногами… те почти не двигались. Он попытался поджать их под себя, тело дрожало. Ему пришлось вытащить руку. Он не мог оставаться здесь, он не мог оставаться в этой ловушке. Он чувствовал взгляд Вернона в темноте. И руки Робы, сжимающие его лёгкие и давящие на грудную клетку. Гоуст начал перекладывать свободной рукой обломки вокруг себя, создавая как можно больше пространства. Он отчаянно тянул руку в перчатке вперёд, толкая и двигая обломки, даже когда его зрение начало мутниться. Он почувствовал привкус меди во рту от крови, пропитавшей его маску. У него на языке, и он был придавлен. Всё тело казалось неподвижным. Это слишком. Замкнутое пространство… кровь… его рука… он прижал свободную руку к земле, цепляясь за неё пальцами. Выбирайся, выбирайся, выбирайся, выбирайся, выбирайся, выбирайся. Выбирайся. И он потянулся так сильно, как только мог, используя вес своего тела в качестве рычага. Послышался тошнотворный звук вывиха плеча, он отдался эхом в ушах… этот звук заглушал только стук сердца и звук сдвигающихся обломков. Он чувствовал, как немело его тело. Гоуст оттолкнулся всеми силами. Боль не имела значения, не имела. Он должен выбраться отсюда. Ему казалось, он будет спокоен под давлением, он всегда собран и непоколебим перед любой угрозой… но здесь, под неизвестно каким количеством бетона и щебня, не было причин притворяться, что всё в порядке. Единственное, что он чувствовал — паника и страх. Обломки поддались, и он рывком высвободился… ударившись спиной о другую сторону бетона. Раздался грохот, но потом всё успокоилось. Ничто не обрушилось на него сверху. Его плечо горело. Он вообще не мог пошевелить правой рукой. Он, чёрт возьми, даже не мог видеть. Гоуст попытался сосредоточиться, попытался оценить ущерб. Сидя на обломках, левой рукой он мог дотянуться до своего тактического жилета. Гоуст пошарил в темноте, скользя руками туда, где находилась рация. Он пытался нащупать её, но его пальцы нашли только обломки пластика и провода. Пытаясь подавить ком, подступающий к горлу, он прошёлся по карманам своего жилета. Там должен быть фонарик. Он нашёл нужный карман, вытащил маленький фонарик и щёлкнул. Ничего. Нет, нет. Темнота сжирала его, ладони покрылись потом. Боже. Перестанет ли он когда-нибудь дрожать? Гоуст кинул фонарик в стену, и на мгновение ему показалось, что он, возможно, верит в высшие силы, потому что фонарик заработал. Косой луч света над его головой, вероятно, был единственной причиной, по которой он пришёл в себя. Он увидел, может быть, пятифутовое отверстие. Кучу трещин, возможные области, где он мог начать перемещать щебень. По цементу текла кровь… его кровь. Рукав на его правой руке был порван так же, как и кожа, и кровь начала стекать по пальцам в перчатке на землю. На коже, которая не была покрыта кровью или порванной тканью, начали появляться синяки. Всё в изгибах его предплечья и пальцев было неестественным. Он не мог пошевелить рукой, вывихнутое плечо вяло свисало сбоку. Гоуст боролся с тошнотой. Он видел и похуже. Положив фонарик на землю, он схватил свою правую руку чуть выше локтя. Оставалось либо переместить её, либо действовать одной рукой. Гоуст зажал язык между зубами, сосредоточившись на том, чтобы вытянуть правую руку перед собой. Это движение вызвало невероятную боль, чёрные точки радостно плясали перед его глазами. Он перевёл дыхание. Сосчитал до трёх. И дёрнул руку изо всех сил, что у него остались. Единственный звук, который он издал — тихий гортанный хрип, когда он прикусил язык до крови. И, несмотря на то, что фонарик освещал пространство, в глазах у него потемнело, и он почувствовал, как сползает по стене и ударяется о землю. «Раз» Его левый указательный палец оказался зажат между стальными плоскогубцами. «Два» Его средний палец на левой руке сдавили. «Три» Ещё. И ещё один. Каждый палец. После того, как каждый был сломан, принесли плоскогубцы, чтобы выдернуть его ногти, отвратительно и безжалостно. Он раскачивался на холодном стальном стуле, гремя цепями, которые были как змеи, прикованные к полу. Он чувствовал пульс в кончиках пальцев, где кровь и куски плоти отделялись от его уже сломанных пальцев. А потом они сосчитали до трёх и повторили всё сначала. Треск. Треск. Треск. Кости ломаются под давлением. Треск. Треск. Треск. Камень ударился о стену. Последовал глухой стук, заставивший Гоуста снова открыть глаза. Фонарик всё ещё лежал на земле, освещая стену напротив него. Он всё ещё погребён заживо. Гоуст попытался вдохнуть, его грудная клетка всё так же сдавливалась, и когда он втягивал воздух, ощущалась сильная боль. Но глухой звук был реальным. И его не было до того, как он ненадолго потерял сознание. Это постоянный стук, эхом разносящийся по небольшому пространству, как барабанный бой. Он ритмичный, последовательный. Гоуст изо всех сил пытался вглядеться, втягивая воздух. Он очнулся от боли. Его правое плечо всё ещё гудело. Но теперь он мог двигать рукой. Запёкшаяся кровь, из-за которой маска прилипла к щеке, и тупая пульсация в правой руке. Он остро осознавал, что станет хуже, как только он начнёт двигаться в попытке подняться с пыльного пола. Гоуст попытался напрячь голову — кто ещё здесь был? Кто ещё был в здании, когда оно рухнуло? Он отчаянно пытался вспомнить, кто был на миссии, но это кажется невыполнимой задачей. Кто был рядом с ним, когда произошёл взрыв? Они проникли в здание, зачистили его. Там ничего не было. Гоуст помнил, что звал Прайса по рации, значит, это был не он. Осознание прошибло его. «Уходи!» Краткое замешательство, полностью сменившееся страхом — не за себя. У него ушло сердце в пятки. Джонни. Он должен был вытащить Джонни. Это было последнее, что промелькнуло у него в голове перед тем, как стало темно, перед тем, как он очнулся наполовину погребённый под землёй и в панике. А потом стук прекратился. Это подтолкнуло Гоуста сделать отчаянное движение, игнорируя боль в боку и руке. Он двинулся, чтобы прижаться к стене… ближе к тому месту, откуда доносился глухой стук. — Джонни?! — голос Гоуста был скрипучим, хриплым от сухости. Он прижался к каменной плите, тусклый свет на полу отбрасывал тёмные тени на трещины в стенах, по которым он провёл левой рукой, ища хоть какое-то подобие опоры. — Джонни, как слышно?! — Гоуст попробовал ещё раз, задержав дыхание. Невозможно было сказать, слышал ли он хоть что-то. Более чем вероятно, что он не смог бы ничего услышать сквозь слои щебня, разделявшие их. И если бы Соупу повезло меньше, чем Гоусту… — Гоуст… я слышу тебя, — голос был слабым, и ему пришлось напрячься, чтобы расслышать шотландца… где-то вдалеке. Знакомый голос Соупа вызвал у него волну головокружения. Гоуст тут же привалился бы к стене, если бы не постоянная дрожь в руках и прилив адреналина, от которого болела грудь. — У тебя работает рация? — крикнул Гоуст, эхо от собственного голоса резануло его по ушам. На мгновение воцарилась тишина. Он мог представить, как Соуп достаёт рацию, и, судя по паузе перед его ответом, на его губах должна была появиться улыбка. Нижняя губа оттопыривалась слишком сильно, что делало выражение его лица раздражающе надутым. — Нет. Она сломана, — наконец отвечает Соуп, в его голосе слышалось напряжение, — Возможно, я смогу починить её, чтобы достучаться до Прайса. Гоуст перевёл дыхание. Если кто-то и мог это сделать, то Соуп. Он видел, как этот человек разбирал и собирал заново множество раций и, во всяком случае, этот придурок всегда заставлял их работать лучше, чем раньше. Это была одна из тех мелких деталей, характеризующих Соупа. Он мог разбирать вещь и собрать заново даже лучше. Он хороший человек. Лучший человек. И Гоуст не собирался оставлять его погребённым здесь. Он не собирался позволять Джонни застрять тут, не так, не с ним. Гоуст обвёл взглядом пространство, отмечая отколотые и куски бетона, которые он мог передвинуть. — Я иду, Джонни, — тихо сказал Гоуст. Он поднял с земли фонарик и засунул его в свой тактический жилет. Его правая рука была практически полностью неподвижной. Помимо сломанного предплечья и запястья, с ней было что-то ещё. Вероятно, порваны связки. Даже с сведённым плечом движения были минимальны. Но это не остановило Гоуста. Он с решимостью начал копать. Он разгребал щебень, не позволяя себе дрожать, когда вокруг него началось движение. Вполне возможно, что бетон мог обрушиться на него в любой момент. Но Джонни где-то впереди, и он собирался вытащить его. Гоуст понятия не имел, в каком тот состоянии. Он не мог заставить себя спросить. Есть только приоритетная задача. Он отодвинул обломок побольше, что повлекло за собой новую лавину мелкого щебня, который посыпался в и без того тесное пространство и вокруг него. У Гоуста пересохло во рту. — Эй, Джонни, — ему показалось, что он начал задыхаться. Гоуст опустился на колени и продолжил движение. — Да? — ответ прозвучал после секундного молчания. — Что сказал один вулкан другому вулкану? — лишь образ кривой ухмылки Джонни заставлял его окровавленные пальцы двигаться. Образ этих закатанных глаз и нелепого ирокеза. — Не надо. — Классный пепел. Гоуст этого не слышал, но он надеялся, что где-то вдалеке шотландец рассмеялся. — Знаешь, когда каламбуры про камни были бы действительно уместны? — беззаботно спросил Джонни. — Когда? — вместо того, чтобы сосредоточиться на давящих стенах, на том, что он не мог вдохнуть полной грудью, он сосредоточился на Соупе. — Когда стояк, элти, — возможно, это должно было прозвучать как шутка. — Ты мог бы, по крайней мере, проявить творческий подход, — Гоуст выкопал достаточно большое пространство, чтобы заползти в него. Куда угодно, лишь бы ближе к Соупу. Бетон сдавливал его плечи, заставляя практически ползти на животе и прижимать раненую руку к телу. Каждое движение его тела по земле пронзало его болью, из-за тесноты зрение расплывалось серыми полосами. — Ты холоден как камень, Саймон, — эти слова эхом отозвались у него в сознании. И ослабили напряжение в его плечах, хотя на самом деле ничего не изменилось. — Ты уже знал об этом, — его голос был грубым, незнакомым ему. В груди текла кровь, ушибленная и окровавленная рука болела, все синяки, которые, как он знал, усеивали его грудь, положили начало кровоизлиянию в сердце. Вскоре он смог протиснуться к склону… месиво из зазубренных проволок и труб, битое стекло, сверкающее в свете его фонарика. — Джонни? — Гоуст попробовал снова, теперь его голос разносился дальше. — Я слышу тебя! — голос Соупа звучал отчётливее. Он доносился откуда-то рядом, дальше, сквозь завалы, едва хватало места, чтобы пролезть через них. Почти на месте. Гоуст стиснул зубы. По крайней мере, он был благодарен за то, что его руки были в перчатках, когда он начал проталкиваться сквозь стекло и проволоку, опораясь на одну руку и поддаваясь вперёд носками своих ботинок. Гоуст чувствовал, что он приближается к Джонни. Ему не нужно было ничего видеть, чтобы понять, как изменился воздух. Его руки в перчатках были скользкими от крови, поэтому он ничего не заметил, когда луч фонарика осветил ещё больше крови, стекающей по обломкам. Только когда он потянулся, он заметил, что не вся кровь на земле его, потому что был и другой подсыхающий след. — Гоуст? Это ты? — близко… боже, он звучал так близко. — Это я, — ответил Гоуст и двинулся дальше. Ещё один сильный толчок, его фонарик высветил пространство с другой стороны. Там, откуда он мог слышать Джонни. Ещё один толчок. Он не остановился, чтобы отереть кровь с перчаток, не остановился, чтобы подумать, когда его плечо сдавило, и онемение охватило руку с удвоенной силой. Пробравшись на большую площадь, он вытащил фонарик из жилета, чтобы осмотреться. Здесь было достаточно высоко, чтобы встать на колени, не больше. Должно быть, здесь были крыша или окна, потому что ржавые балки торчали в разные стороны, стекло хрустело под ним и сверкало яркими бликами. И его свет следовал за рекой крови к источнику. Прислонившийся спиной к каменной стене, Джонни выглядел бледным как смерть. Как в кошмарах, которые посещали его по ночам со времён Лас-Альмаса. Единственное отличие состояло в том, что этот человек слабо улыбнулся ему. — Плохо выглядишь, Гоуст, — заговорил Джонни, и Гоуст понял, от чего его голос звучал так напряжённо. Один из множества железных прутьев торчал прямо из его груди. Кровавый след у его ног, шёл от Джонни, кровь струилась по его лицу и опущенным вдоль тела рукам. Гоуст проклинал свои неуверенные шаги, когда он добирался до Джонни. Он упал на колени, на битое стекло. — Господи, что с тобой случилось? — Джонни приподнял бровь, и Гоуст возненавидел отражение страха в глазах напротив. Первое, что он почувствовал, гнев — он совершенно взбешён тем, что Джонни беспокоился о нём, — когда сам он, чёрт возьми, проткнут насквозь. Гоуст положил фонарик на землю, срывая перчатки, пытаясь понять, можно ли что-нибудь сделать, чтобы остановить кровотечение. У него перехватило дыхание, и не хватало слов, чтобы даже попытаться заговорить. Гоуст не мог смотреть в лицо Джонни, он не хотел видеть бледность его щёк, отсутствие загорелого цвета лица. Он попытался обхватить руками палку, его сломанное запястье ныло, но это не имело значения, поскольку его руки погрузились в окровавленную плоть. Раздался влажный хрип, сменившийся на стон. Гоуст не мог смотреть. — Твоя маска сломалась, — сказал тихо Джонни, слишком тихо. И нежно. Гоуст тяжело дышал и почувствовал руку сбоку на своём скрытом за маской лице, дергающую за сломанную часть черепа. Он даже не понял, что она сломалась. Голос Джонни звучал слишком отстранённо. Он не в себе. Гоуст заставил себя поднять глаза, встретиться с ним взглядом. Гоуст ненавидел зрительный контакт, он терпеть не мог вот так заглядывать в чью-то душу. Говорят, что глаза — зеркало души. Саймон никогда в это не верил, потому что, была ли эта правда или нет, действия людей всегда отражали их намерения, вот, что важно. Неважно, как выглядят чьи-то глаза, когда человек направляет на тебя пистолет. Но глаза Джонни сейчас говорили сами за себя. Даже когда потребовалось сознательное усилие, чтобы не сводить с него глаз, даже когда его разум кричал отвести взгляд от мягкого выражения. Он не в себе, это ничего не значило. Он ничего не осознавал. — Я принесу тебе другую, — прокомментировал Джонни, его глаза блуждали по скрытому за маской лицу Гоуста. Как будто он пытался вспомнить. Гоуст однажды открыл своё лицо перед всей командой, и Джонни не сводил с него глаз. Гоуст покачал головой, сглатывая мелкие песчинки пыли. Рука Джонни не шевельнулась… но Гоуст не почувствовал этого сквозь маску. Это было похоже на призрачное прикосновение, он знал, что его рука там, но не мог сказать наверняка. — Всё плохо, да? — печально улыбнулся Джонни, отводя взгляд от лица Гоуста к своим окровавленным рукам и груди. — С тобой всё будет в порядке, — наконец, слова вырвались наружу… хриплые и решительные. Это всё, на что способен Гоуст. Джонни издал вздох, который мог бы сойти за смешок, — Ты не мог бы снять её? Эта просьба уже была знакомой. Гоуст слышал её десятки раз от тех немногих, кто осмеливался спросить… больше от Джонни. И теперь, в темноте, при единственном тусклом свете фонарика, Гоуст выполнил просьбу. Он нерешительно убрал левую руку с груди Джонни, чтобы потянуть за нижнюю часть маски. Она прилипла к его лицу от крови, стаскивалась с трудом, пока, наконец, не упала на землю. — Почти забыл, — рука Джонни снова легла на его лицо, и Гоуст понял, почему до этого он не чувствовал прикосновения через маску. Она была ледяной. Джонни провёл большим пальцем по его губам, задержав его на верхней, на которой был шрам. Глаза Гоуста невольно закрылись от прикосновения… холодные пальцы, которые он хотел согреть. Должно быть, он выглядел ужасно, его лицо покрыто запёкшейся кровью, волосы спутаны и тоже в крови. Но когда он снова открыл глаза, на лице Джонни отражалось то же выражение, что и в тот раз, когда он впервые снял маску. Его усталые глаза смягчились, в уголках губ появилась едва заметная улыбка. — Прайс должен найти тебя, — сказал Джонни, отвлекая Гоуста от его мыслей. Он нахмурился. — Он найдёт нас, — ответил Гоуст так сурово, насколько только мог. Джонни фыркнул. — Ты бы не снял маску, если бы верил в это. — Не говори так, — Гоуст почти зарычал, он ничего не мог с собой поделать, — Не говори так, чёрт возьми. И когда рука Джонни начала соскальзывать с его лица, Гоуст схватил её своей окровавленной левой рукой, его собственные порезы и раны смешались с кровью Джонни, когда он сжал его холодные пальцы. — Саймон, — глаза Джонни полуприкрыты, и имя из его уст звучало как молитва. Саймон не мог отвести от него глаз, он не мог отвести взгляд. Он больше никуда не мог смотреть, кроме как в глаза Джонни, и думал, что они могут убить его. Джонни слабо потянул его за руку. Просьба, требование, мольба. Он не мог сказать точно. Имело ли это значение? Саймон придвинулся ближе, прижался лбом к лбу Джонни и прижал его руку к своей груди. Пытался согреть его пальцы, пытался передать тепло Джонни в месте, где соприкасались их лбы. — Не говори этого, чёрт возьми, — прошептал Саймон срывающимся голосом, в надежде, которую он не желал хоронить. Тёплое дыхание Джонни коснулось его лица — единственное тепло, что осталось в его теле. Слабый и медленный вдох и выдох. — Они найдут тебя, Саймон. Саймон крепче сжал руку Джонни, чувствуя, как его собственная дрожь сотрясает руку шотландца. — Ты должен был стать лучше меня, — выдохнул Саймон, вдох обжигал его грудь, — Ну же, Джонни. Свет фонарика замерцал, и когда на краткий миг всё погрузилось во тьму, глаза Джонни закрылись. Его ладонь в руке Саймона ослабла. — Джонни? Мольба в темноте, оставшаяся без ответа.