Белой стороной вверх

      Пол постучал и тут же, не дожидаясь ответа, проскользнул в класс. В одной руке он небрежно держал развернутый лист бумаги и слегка помахивал им при ходьбе, как будто это была трость. Хотя и сам «Поэт», мистер Барринджер, выглядел так, словно прогуливался по скверу, а не заходил в класс по литературе.       — Сильвия! Ты все сидишь? — он остановился в метре от учительского стола и со снисходительной улыбкой посмотрел на коллегу. — Только не говори, что плачешь над сочинениями своих дражайших учеников!       Он отвернулся, окидывая взглядом пошарканную школьную доску, на которой оставались нестертыми старые записи из «доски объявлений»:       НАЙДЕНО: обломанный простой карандаш (обращаться в канцелярию), погнутая скрепка (туда же), книга в бумажной обложке «Система похудения для девочки-подростка» (отдали в библиотеку).       ПОТЕРЯНО: шарф оранжевого цвета, ручной вязки (вернуть Хосе Родригесу), синяя ручка (вернуть Гарри Кагану, срочно!), смысл жизни (если найдете, то выбросьте в корзину).       На учительском столе, перед Сильвией, стояла ее коробка «Ящик пожеланий», в который она принимала записки от своих учеников на любую тему. В руках она держала стопку этих самых новых записок, которые только закончила читать.       Сильвия шмыгала носом и старалась делать это как можно тише, при появлении Пола. Она так и не подняла на него влажные глаза и не ответила на его приветствие, чтобы голос ее не выдал. Только когда он вошел, она невольно стиснула бумажки, повыдерганные учениками из своих тетрадей, чуть сильнее, и ее руки слегка задрожали.       Как бы ей хотелось вежливо сказать: «Пол, пожалуйста, уйди, я не могу сейчас говорить с тобой, и не хочу. И нет, стихи мне твои тоже не нужны.» Она боялась открыть рот, боялась, что вот-вот сломается под натиском чувств, и поэтому молчала, отчаянно надеясь, что учитель по литературе неким волшебным образом все поймет и уберется из ее класса. Но он и не думал убираться. Лишь прочитал доску объявлений и хмыкнул.       — О, Сильвия, тебе так нравится играть с ними, я погляжу? Ты организовала для своих дьяволят настоящий отель! Здесь они могут рассказать о своих чувствах, а тут — взять горячий кофе...       Мистер Барринджер вдруг быстро развернулся на каблуках и оказался прямо за спиной Сильвии. Она инстинктивно прижала записки к столу, белой стороной вверх. Пол едва слышно усмехнулся.       — У тебя появились свои секреты с ними? Защищаешь их как родная мамочка?       Сильвия почти чувствовала дурноту, пока Пол продолжал говорить. Про себя она без конца повторяла: «Уходи, уходи, пожалуйста, уходи...» и даже начинала жалеть, что соглашалась посещать вместе с ним кино, кафе. Она признавала, что ей нравился Пол — как он нравился всем девушкам в школе, начиная от учениц и заканчивая библиотекаршей миссис Вулф. И было что-то приятное в том, чтобы проводить время вместе с ним. Это были еще не настоящие романтические свидания, но что-то чуть больше, чем обычные посиделки с коллегой. В общем, у всей этой ерунды было вполне закономерное продолжение.       Если бы только... ох...       Если бы только не последняя записка, которая лежала сейчас белой стороной вверх, и Сильвия удерживала ее дрожащими пальцами, осторожно и с легкой опаской, как будто бумага могла вскочить и явить всему миру свое содержание.       Полу тем временем быстро наскучило разговаривать с самим собой. Он присел на край учительского стола, одной рукой потянулся за сигаретами в кармане, другой продолжал держать лист бумаги, стараясь делать это все как можно небрежнее.       — Между прочим, у меня тоже есть для тебя записка, Сил...       Сильвия снова промолчала, пытаясь успокоиться настолько, чтобы ровным голосом попросить Пола выйти из ее класса. Но пока еще не получалось.       — Меня сегодня посетили музы, и я написал тебе новое стихотворение... Прочтешь сама или хочешь, чтобы я прочитал?       Сильвия предпочла, чтобы никто из них этого не читал, но сказать такое вслух точно бы не получилось.       Пол театрально вздохнул и наконец-то раскурил сигарету.       — Ох, Сильвия, что же ты делаешь со мной?.. Я пришел поддержать тебя после этого долгого и ужасного рабочего дня. Я думал, что мы сходим в нашу таверну, и ты немного поплачешь у меня на плече от злости на свой класс, а я бы прочитал тебе красивый стих, и ты бы улыбнулась своей прекрасной... Это слишком, да? Хорошо, я понимаю. Сегодня не получится.       Он лениво, медленно сполз со стола и встал на ноги, и у Сильвии появилась робкая надежда, что он наконец-то уйдет. Но перед этим он настойчиво придвинул ей листок со своим стихом.       — Прочитай, пожалуйста, — попросил он почти серьезно. — Это одна из моих лучших вещей, честно.       Она опустила взгляд на лист, который был развернут исписанной стороной вверх, и слегка кивнула. Полу большего и не требовалось. Кивнул самому себе, он щедро выпустил в воздух большой клуб дыма.       — Надеюсь, завтра вы будете более разговорчивы, о, прекрасная Тацита!       И Пол наконец-то ушел, оставив после себя душный запах сигар и лист со стихом на столе.       Сильвия тихонько вздохнула, вновь оставшись одна. Ей тут же стало совестно, что она обидела коллегу, и она пообещала себе, что завтра обязательно сходит с ним куда угодно, только бы он остался доволен.       Но не сейчас. Ни в коем случае не сейчас.       Даже не глянув на стих, написанный аккуратно, чернилами, Сильвия положила его в правый ящик своего стола. Там уже теснилось достаточно графомании — дурацкие объяснительные записки от учеников, почему они не выполнили домашнее задание, отписки от библиотекаря, медсестры и мистера Грейсона, хозяина подвала. Там же лежало и несколько прежних стихов Пола, посвященные ей — сокровище и недостижимая мечта многих школьниц.       Ну почему только между учителями и их воспитанниками все может быть так сложно и так больно?       Сильвия осторожно надавила на уголки глаз кончиками пальцев, чтобы убедиться, что слезы больше не идут. Перевела дух. А затем медленно перевернула исписанной стороной вверх последнюю записку, которую обнаружила в своем ящике.       Пока все остальные ученики роптали на сочинение, которое она им задала, и обсуждали предстоящее Рождество, одна записка была совсем другой. Ошибкой. Ее бы сжечь или порвать и выбросить, чтобы избавить мир от этого срама.       Но глубоко в душе Сильвия понимала, что у нее не хватит духа этого сделать. Потому что она была слабее, куда слабее отправителя этого письма.       «Если бы только вашему холодному, лицемерному сердцу было известно, что такое любовь! Если бы только вы могли испытывать чувства. Но вы только и делаете, что притворяетесь, всегда! Вы неискренне, а потому так слабы. Если бы только... если бы только я мог никогда больше не приходить в школу, чтобы не видеть вас! Не видеть ваших лживых глаз и фальшивой улыбки. Потому что по некой       невообразимой       идиотской       причине вы —       вместили в себя весь мир.»