Love To Hate Me

      Сумин любил Джиншика ровно столько же, сколько ненавидел.       Джиншик был, словно дьявол: чертовски красив, невероятно притягателен и до мигрени невыносимый. Изводил, мучил неизвестностью и доводил своими вечными капризами. То ему не так, это ему не нравится. Подавай другое, я же Хам-самый-красивый-человек-в-мире-Джиншик. Сумин любил до боли в коленях, до противного кома в горле, до жалких слёз в уголках глаз во время очередной ссоры.       Джиншик проверял на вшивость, по ночам прорываясь нежностью и изливаясь ею в сообщениях вымотавшемуся Сумину.       Они ненавидели друг друга.       Когда изменяли, когда целовали других, когда прижимались в исступлении и стонали признания не друг другу. Чувствовали чужие тела, терзали незнакомые губы, смотрели в нелюбимые глаза. Были не рядом. Не вместе.       Они ненавидели друг друга, правда.       Когда кричали обидные слова, брали за живое, доводили до истерик, бередя старые раны. Ощущали друг друга каждой частичкой своего тела, тормошили душу, выворачивали сердце наизнанку.       — Я тебя не люблю.       — Ты никогда не любил!       Джиншик уезжал в слезах, давился несправедливостью и откашливался заполнявшими его до краёв чувствами.       Он так сильно любил Сумина.       Любил, но ничего не делал для того, чтобы прекратить эти непонятные отношения между ними. Хотел, чтобы это разрешилось само собой. Не всё же ему одному исправлять, правда?       Сумин бежал за Джиншиком, подолгу извинялся и снова признавался в любви. Сидел под закрытой дверью и ждал, пряча в себе желание уехать, разорвать все связи и никогда больше здесь не появляться.       Он так сильно любил Джиншика.       — Вы двое — невыносимые идиоты, — шипел Хёну, когда в очередной раз пускал Сумина к себе домой в два часа ночи, — почему ты сейчас не с ним?       — Он не впустил меня, — слабая усмешка, — я сидел три часа, пока не услышал другой мужской голос. Я там не нужен.       Сумин знает, что рано утром Джиншик всё равно попросит его приехать. Сразу для нескольких вещей: помочь подобрать одежду, вдоволь нацеловаться и подвезти до университета. Сумин ненавидит Джиншика. Настолько сильно, что любит его до потери сознания.       — Вам нужно поговорить, — твердил Минджэ, помогая Сумину держать лёд возле разбитой губы, — ты опять дрался за него. Зачем, если он даже не пришёл тебя проверить?       — Знает, что со мной всё в порядке.       Сумин хмыкает и пожимает плечами, прижимаясь спиной к холодной стене. Губа саднила, доставляя сильный дискомфорт, голова раскалывалась, а разбитая бровь давала о себе знать каждый раз, когда он моргал.       — Ага, — недовольно цокает Минджэ, — тебе надо прекращать это, иначе потом будешь не в порядке.       Младший только хочет возразить, как тут же резко появляется Джиншик. Сумин любуется.       — Кхм, хён, — слегка недовольно начинает Джиншик, — это наше дело, тебе не стоит лезть.       — Я и не лезу, — настойчиво отвечает Минджэ, отдавая Сумину лёд, — тебе надо подумать над своими поступками. Ты стал невыносимым. Я боюсь за Сумин-и. Пока.       Сумин жалостливым взглядом провожает хёна и качает головой. Джиншик какое-то время стоит молча, сканируя взглядом дверь. А после берёт себя в руки и оборачивается, проходя дальше. Усаживается рядом с парнем и перехватывает лёд, чтобы посмотреть масштаб трагедии.       — Кто?       — Один из твоих папиков, — небрежно бросает Сумин, — не знаю.       — Зачем ты лез к нему?       — В одну из особо страстных ночей с ним ты называл моё имя.       Сумин хмыкает, когда Джиншик краснеет и раскрывает глаза.       — Забей. Давай сюда лёд, у тебя слишком нежная кожа рук, я помню.       Холод отрезвляет и приводит в себя. Сумин слегка шипит, придавливая рану на губе как можно сильнее. Лишь бы отвлечься на что-то другое. Лишь бы не смотреть в любимые глаза.       — Я мог только говорить, что ты меня бесишь, — слабо лепечет Джиншик, прокашливаясь.       — Ага. А ещё то, что ненавидишь. Я знаю. Передай ему в следующий раз, что у нас это взаимно.       Он совсем не замечает, как почти прижигает губу. Резкая боль заставляет зажмуриться и почти закричать. Джиншик тут же выхватывает лёд, откидывая его в сторону, а потом двигается ближе. Сумин чувствует нежные касания к своему лицу и борется с желанием зарыдать.       — Сумин-и! Ну куда ты так сильно жмёшь, надо же быть осторожнее!       Джиншик слабо дует сначала на губы, потом осторожно клюёт Сумина в щёку, медленно поднимаясь к ране на брови. Руки умело гладят затылок, плавно переходят на макушку, а потом опускаются к уху, чтобы почесать за ним.       Сумин почти поверил в бога. Он верит Джиншику.       — Я устал.       Говорит тихо, голос надломлен так, будто он кричал до этого без остановки. Поднимает взгляд, чтобы увидеть грустные глаза Джиншика.       — От чего, Сумин-и?       Его почти неслышно.       Сидят друг к другу вплотную, Сумин почти облокотился на подставленное плечо Джиншика. Касания слишком успокаивают, ощущаясь самым сильным наркотиком в мире.       — От всего того, что между нами.       — И что ты хочешь этим сказать?       Игра в гляделки заранее подразумевает проигрыш сразу двоих. Сумин смотрит так, будто умрёт прямо сейчас, а Джиншик делает вид, что ничего не понимает.       — Ничего. Потом.       Сумин качает головой и со вздохом закрывает глаза, утыкаясь носом в плечо Джиншика. Он продолжает чувствовать мягкие и аккуратные касания, пытаясь заставить себя сидеть спокойно. Но руки сами тянутся обнять любимую талию, чтобы прижаться ближе.       — Я тебя отвезу сегодня, — тихо говорит Джиншик, целуя Сумина в макушку, — тебе нужно отдохнуть. И желательно не вести машину в таком состоянии.       — Хорошо. Спасибо тебе.       Они не видятся оставшиеся две пары, на которых Сумин чувствует себя настолько непонятно, насколько это вообще возможно. Он предупреждает преподавателя о плохом самочувствии, пьёт обезболивающее и ему, как лучшему ученику группы, разрешают не мучить себя штрихами и точками сегодня.       Но мысли, как обычно, крутятся только вокруг Джиншика. Поэтому знакомые черты постепенно начинают появляться сначала на листе ежедневника, потом в углу мольберта, а затем и на графическом планшете.       Сумин помнит всё: острые скулы, выделяющийся подбородок, вздёрнутый нос, невероятно красивые глаза, тонкие брови и…губы. Любимые губы, которые Сумин хочет целовать без остановки всю свою жизнь и никогда не останавливаться.       Джиншик ждёт его возле входа, агрессивно с кем-то переписываясь. Сумин только улыбается, подкрадываясь сзади и тут же обнимая парня за талию.       — Айщ! Сумин-и, напугал, — хватаясь за сердце, выдыхает Джиншик, — ты чего так…       Сумин ничего не отвечает, перехватывая вторую руку Джиншика с телефоном и поднося её ближе к себе. Начинает говорить, нажимая значок голосового сообщения:       — Он сегодня будет занят. Завтра тоже. И послезавтра. А для тебя — вообще навсегда. Поплачь.       Джиншик прыскает под конец и кивает несколько раз, а потом блокирует телефон, убирая его в сумку. Разворачивается в объятиях и снова гладит Сумина по голове, пальцами второй ладони осторожно поглаживая рядом с губами:       — Всё ещё болит?       — Немного. Но мне стало легче, когда я снова увидел тебя.       Джиншик не реагирует как-то остро, даже не смущается. Просто кивает и оставляет поцелуй на лбу Сумина, перемещая одну руку на его плечи.       Они едут в комфортной тишине. По блютузу играет плейлист Джиншика, и Сумин посмеивается, когда тот подтанцовывает под «супер леди» айдолок.       — Ты точно самая настоящая «супер леди». Тебе подходит.       — Я знаю.       Джиншик ему подмигивает и успевает послать воздушный поцелуй, на что Сумин улыбается шире, размещая свою руку на бедре парня.       Дома Сумину кажется, что что-то не так. Но не в каком-то плохом смысле, наоборот. Джиншик слишком заботлив. Говорит, что сегодня сам приготовит им обед (переходящий уже в ужин) и отправляет его отдыхать.       Сумин не хочет сопротивляться или спорить. Он слишком устал, да и Джиншик сейчас рядом, что ещё ему надо для счастья?       Он отдаёт парню свою чистую одежду, и Джиншик так замечательно-по домашнему выглядит в его широкой футболке и шортах, что сердце Сумина в очередной раз делает кульбит. Как же сильно он любит Джиншика.       После душа ему приходится со сложным лицом пытаться разобраться в названиях мазей, но на помощь и тут приходит Джиншик, забеспокоившись, что со старшим что-то могло случиться.       — Дурак, — в шутку выдыхает Джиншик, с первого раз находя мазь, — давай сюда своё лицо.       Сумин даже не уверен, что парень смотрел в аптечку. Поэтому ему остаётся только слушаться и восхищаться.       И всё идёт хорошо. Так, будто ничего сложного у них до этого не было. Словно всё это Сумину приснилось. Он не знает, что происходит, но хочет, чтобы так продолжалось дальше, без всяких проблем.       Вечер наступает быстро. Джиншик лежит на бёдрах Сумина, пока он рисует, смешивая краски на палитре. Где-то на фоне слышны блэкпинк. Освещение перебивается тёплой гирляндой жёлтого цвета. Спокойствие.       — Сумин-и.       — М?       Он сначала даже не слышит Джиншика, тот позвал довольно тихо. Не хочется нарушать атмосферу.       — Посмотри на меня, пожалуйста.       Сумин опускает голову вниз и улыбается, замечая взволнованное лицо Джиншика. Он будто понимает, что старший давно всё осознал. Но они до сих пор не поговорили об этом.       — Вот так… Вот так ты хочешь, чтобы между нами было?       Джиншик неопределённо взмахивает рукой, вздрагивая непонятно от чего. Сумин осторожно перехватывает ладонь.       — Как?       — Спокойно. Тихо и нежно. Умиротворённо.       Их пальцы переплетаются, сжимая руки друг друга. На улице зажигаются фонари.       — Я хочу, чтобы мы перестали делать друг другу больно. И были вместе, как нормальная любящая пара. Понимаешь?       Вопрос остаётся без ответа, но Сумин и не торопит Джиншика. Он целует тыльную сторону ладони парня и возвращается к картине, оставляя время подумать.       Ровно через семь минут (он считал) Джиншик тянет его к себе. Сумин еле успевает отложить кисточку и нависает сверху, улыбаясь, когда чувствует руки парня на своей шее.       — Понимаю, Сумин-и. Я тоже так хочу.       Они дышат друг другу в губы, разделяя этот момент на двоих.       Сумин любуется, осторожно поглаживает талию Джиншика, носом ведёт по его щеке и слегка щекочет слишком отросшей чёлкой. Джиншик улыбается, руками касается чувствительного места за ухом и обнимает крепче, прикрывая глаза.       И так хорошо. Так спокойно.       — Забудь про всех и просто будь со мной, ладно?       Джиншик хлопает глазами, смотря на Сумина.       — Там слишком много блокировать придётся.       — Тогда я сделаю так, что ты сможешь думать только обо мне. А об остальных даже не вспомнишь. И сам их потом заблокирую.       Сумин фыркает и смеётся вместе с Джиншиком, урывая короткий поцелуй. Они снова замирают, смотря друг другу в глаза.       — Твоя губа разбита.       — Твои губы — лекарство.       Ночь вступает в свои законные права, когда Джиншик отвечает на поцелуй в очередной раз, пока Сумин несёт его на руках в свою комнату.       У них всё будет хорошо.