Дом

      Дом был старый если не сказать ветхий. Построенный ещё в те времена, когда люди верили в светлое будущее, а коммунизм казался логическим этапом развития общества, он до сих пор стоял, представляя собой ныне зрелище довольно жалкое.       Деревянные ступеньки скрипели на все лады, когда кто-нибудь по ним поднимался. Впрочем, из жильцов второго этажа тут оставалась одна только бабушка Груня, никак не желавшая переезжать. "Что я в этой квартире делать буду? А тут всё знакомое, всё родное" – говорила Аграфена Павловна дочери, когда та в очередной раз заводила речь о переезде.       Аграфена была единственной и выстраданной дочерью для своих родителей, едва только она появилась на свет, как отца призвали на фронт, шёл сорок первый год, страна стояла на пороге долгой и мучительной войны. "Ты только дочушку сбереги, а я уж как-нибудь выживу" – просил Павел жену, а та рыдала, но обещала. И обещание своё сдержала, ей лишь одной ведомо какими силами, но всё же зимой сорок пятого, подросшая Аграфена впервые увидела своего отца, он тоже обещание своё сдержал, еле живой после ранения, но всё-таки он вернулся.       Проработавшая всю войну на железной дороге, мать Аграфены потеряла всё здоровье и там же оставила всю красоту. Там же потеряла она и женское здоровье, так больше никогда и не узнав материнства. Но отец не роптал, он и сам был далеко не тем, каким когда-то уходил на фронт. Так они и доживали, тихие, спокойные, знавшие истинную цену вещам. И Аграфена выросла такая же, тихая, работящая, и парня нашла себе под стать, звёзд с неба Толик не хватал, зато не чурался и детей в детский сад отвести, и суп сварить.       На столике зазвонил телефон, баба Груня нажала кнопку, подслеповато щурясь, очки она оставила на подоконнике и сейчас при всём желании не видела кто ей там звонит.       – Вот же придумают люди... Алло.       – Здравствуй, мама. Ты не забыла, что завтра надо начать перевозить вещи?       – Да разве же забудешь? Ой жила бы я и жила. Много ли той жизни ещё осталось? А сейчас ехать куда-то...       Младшая из трёх дочерей, Марина, словно бы и вообще не из их гнезда была. Уверенная в себе, упрямая как стадо баранов, только она одна смогла таки уговорить мать на переезд.       – Мама, мы с тобой это уже обсуждали. Во-первых, эта халупа вот-вот развалится. Во-вторых, квартиру тебе дают маленькую, но отдельную.       Баба Груня закивал, забыв, что говорит по телефону. Конечно Марина была права, дом был старый, ещё три года назад его решено было сносить и строить на этом месте новый, современный многоквартирный дом. Да и квартира, которую ей дали под расселение, была в удобном месте, поликлиника рядом, почта в соседнем доме, магазин в соседнем дворе. Это всё она прекрасно знала, но всё же червячок сомнения продолжал подтачивать её сердце.       – Жалко, дочь, столько лет тут прожили. Помнишь, как вы с сёстрами бегали во дворе летом? А как папа приходил зимой с рыбалки, а потом мы варили уху, ох и вкусная!       Голос Маришки потеплел:       – Помню, мам, но завтра всё же надо собирать вещи. Мы с Кириллом приедем к одиннадцати. Посмотрим, что можно перевозить, а что попозже. Да кое-какие коробки под вещи привезём. Целу́ю, мам. Ты не расстраивайся, новая квартира хорошая, светлая, да и к нам близко.       – Я уже и не расстраиваюсь. Надо так надо. Ладно, до завтра, – вздохнула пожилая женщина и отключила звонок.       Осмотрелась. Сколько лет... Вся жизнь...       – Ну что, Тимоха, переезжаем? – обратилась она к мордатому рыжему коту, своему любимцу и товарищу.       Кот в ответ мяргнул и боднул широким лбом ногу любимой хозяйки. Переезжать он хотел не больше чем его хозяйка, но в общем-то пока она была рядом, он готов был и на это.       Когда девочки были маленькими, Аграфене было как-то не до питомцев, потом Толик болел, да и с внуками надо было дочерям помогать. И только три года назад, через полгода после похорон мужа, баба Груня неожиданно для самой себя обзавелась котом. Всё вышло как-то очень уж глупо, котишку завели соседи, поигрались, да в подъезд и выставили, мол кот беспутный, гадит, спать по утрам не даёт и вообще. Уж Груня и стыдила их, и ругалась, но толку-то с того? Забирать кота обратно они не собирались, да как раз тут и о расселении стали поговорить, мол жильцам квартиры давать будут, а дом снесут как ветхий. Кота в квартиру соседи брать тем более не планировали. Баба Груня котишку жалела, подкармливала. А однажды плюнула на всё да и забрала к себе, чай кот не овчарка, много не съест.       – А знаешь, Тим, когда-то тут под окном такая сирень цвела. Вот не поверишь, окно весной откроешь и прямо в комнату запах заплывал, душистый, радостный такой, – рассказывала баба Груня коту, попутно ставя чайник на плиту. Кот внимательно слушал, словно понимал о чём она говорит. Слушал и старый дом, то поскрипывая полом, то грустно посвистывая в вентиляционную трубу.       Первыми из дома уехали Семёновы, те самые, которые кота подкинули. Людишки неприятные и мелочные, отец про таких говаривал "даже муравьи и те хозяйственнее, а это навозники". Семёновы отличались склочным характером, дурным воспитанием и привычкой пьянствовать каждую пятницу. Баба Груня тогда даже спокойнее вздохнула когда шумных соседей не стало. Но вскоре переехали и Коняхины с первого этажа, пожилая бездетная пара, следом за ними Веселовы из второго подъезда, и баба Груня начала понимать, что этому дому осталось совсем не долго. А вот сейчас должна была уехать и она.       – Эх, Тимох, как мы с Толиком радовались, когда нам тут квартиру дали. Как раз Маша уже должна была в школу пойти, а Надя только-только родилась. И вот мы с двумя малыми детьми заезжали сюда, одна комната у нас, одна у девочек, а ещё отдельная кухонька и ванная с туалетом. Знаешь как мы радовались? Счастливыми людьми себя считали. Да такими и были. Молодые, вся жизнь считай впереди.       Вздохнув, Аграфена налила чай в новенькую белую чашку с мелкими цветочками как на старом ситце. Чашечки эти где-то Маша, старшая дочь, нашла, купила да матери подарила, и ведь так по душе ей пришлись, такие же простые как она сама, и такие же уютные. Стоило только сесть за стол, как кот взобрался на колени и свернулся клубком, в общем-то он одинаково был готов слушать и про сирень, и про то как маленькая Надюша сломала ногу, учась кататься на коньках.       – Утром бывало встанешь, надо на работу собираться, девочек в школу будить, а за окном весь двор стоит зелёный-зелёный, воробышки щебечут. Красота такая, что замрёшь и стоишь у окна, – продолжала женщина.       Где-то в подъезде громко хлопнула оконная рама, она сломалась ещё полгода назад, да чинить никто не хочет, вроде как дом вот-вот сносить, какая разница какие там рамы? Собственно тут и подъезд был не то что в новых домах. Две квартирки на первом этаже, две на втором. Да так же в соседнем подъезде вот и весь дом. Ни балконов тебе, ни колясочной, даже почтовый ящик и тот на улице висел. Кот дёрнул ушами, видимо вспоминая как мыкался вечно голодный, блохастый и замёрзший там в подъезде.       – Чего ты всполошился, Тимош? Никто тебя, горемыку, тут не оставит. Поедем в новый дом. Там подоконник широкий, будешь летом лежать и на птичек глазеть.       Может быть её слова успокоили кота, а может быть просто сон сморил, Тимофей закрыл шелковисто-зелёные глаза и задремал. Сыт, в тепле и хозяйка рядом, что коту ещё надо для счастья?       А дом скрипел, по-стариковски трещал то где-то в стенах, то в перекрытиях. Жизнь покидала его, люди уезжали, оставляя позади прожитые жизни, воспоминания, радости и горести. Баба Груня уже несколько месяцев как жила тут одна, но вот и она должна была уезжать вместе с беспокойным рыжим котом. Время этого дома неудержимо иссякало, утекая как песок сквозь пальцы.       Может быть дом это всего лишь дом, но и у него есть память. Стены помнят и детский смех, и топот ног, и семейные праздники, и долгие чёрные беды, всё то, чем жили люди. Кто-то из тех людей разъехались, кого-то уже и на свете не было, а дом помнил.       Баба Груня смотрела за окно, город менялся, жил, развивался и ничего с этим сделать она не могла. Оставалось дожить тут с месяц или меньше, да и уехать. Велика ли в том беда? Вот когда её Толика инфаркт сгубил, то была большая беда. Когда у Нади нашли рак и два года жизнь её уже взрослой дочери висела на волоске, то тоже была беда.       – Привыкла я, Тимох, привыкла... Моложе была бы так всяко легче было бы, ну да ладно, мы же с тобой справимся. Всё же не одной переезжать, как-то даже и на душе спокойнее вроде, – улыбнулась она и почесала коту за ухом.       Жизнь уходила и дом умирал. Он ещё скрипел привычно ступеньками, гремел сломанной створкой подъездного окна, но всё это уже не могло удержать в нём ускользающую жизнь. Дом засыпал тихо и неизбежно. Ещё немного и он заснёт окончательно. А баба Груня и кот Тимофей будут учиться жить в новой квартире, где не скрипят в подъезде бетонные ступеньки, где лифт за минуту поднимает с первого этажа до десятого, из окна видна школа, где учится один из внуков. А по весне дочь Марина приедет и привезёт букет сирени, поставит в вазу и скажет, что когда-то в их старом доме так же пахло сиренью. Потом они будут пить чай, смеяться над какими-то глупостями. Это всё обязательно будет, а сегодня пожилой женщине не спалось, она сидела, смотрела в окно, и рассказывала рыжему коту, когда-то подобранному в старом подъезде, десятки больших и маленьких историй из жизни своей семьи и старого дома, которые неразрывно были связаны друг с другом многие и многие годы.