Сеси́ль Ги́-Блаше́ потянулась, расправив тонкие, точно сотканные из росы крылышки. Солнце, просачиваясь сквозь узоры на них, рисовало на мягком зелёном ковре радужные переливы, подражая мозаике на верхушке арочного окна. Хотелось ещё немного беззаботно понежиться, глядя в него, окружённой пылинками — домашними светлячками раннего утра, но часы угрожали вот-вот выпустить кукушку на волю, так что Сесиль взяла свою плетёную сумку с кушетки, бережно укрытой вязаным кружевом, сняла с крючка золотой ключик, быстренько метнулась к зеркалу поправить причёску и запомнить себя красивой, после чего выскользнула прочь, проверив два раза, точно ли заперта дверь.
Кукушка закричала, когда она выходила из парадной двери, но её заглушила ругань семейной пары и кашель пожилого соседа, который тут же перелился в крики магического зеркала, где показывали постановочные суды. «Кем он представляет себя, судьёй или подсудимым?» — Сесиль вспомнила его кудрявую седину и помятые крылья, а также бедную старушку-жену, умершую, уже давно не помня самое себя. Не помня ни плохого, ни хорошего. Сесиль не понимала, как природа искусно догадалась соединить проклятье и благословенье.
Ветер был не сильным, солнце грело, но не пекло, так что Сесиль радостно оттолкнулась от сучка, оставив лифт в стволе дерева пустым. Среди сочно-зеленой листвы сегодня парило множество соседей: кто-то бодро здоровался со всеми подряд, кто-то хмуро косился на толпу, посмевшую делить с ним небо в погожий день, иной отчаянно зевал или в спешке врезался в других, Сесиль же, как и многие, летела, задумавшись о том, о чём никогда больше не вспомнит. Но никто не собирался лететь так до самой работы, только если та была совсем рядом с домом.
Сесиль спустилась возле папоротника, к которому вела жёлтая витиеватая дорожка, пригождающаяся в иной день. По ней шли, размахивая школьными портфелями, детишки, ещё не научившиеся летать.
— Ох, доброе утро, — женщина остановилась перед приземляющейся Сесиль.
— Нужно вернуть «Историю зубных фей»! — девочка, идущая с женщиной за руку, весело и нетерпеливо стучала по плитке красными башмаками, и уже намеревалась достать книжку из рюкзака.
— Да, Дороти, но сейчас мы опаздываем, — мама с улыбкой потянула малышку к уже видневшемуся школьному автобусу. Девочка махала Сесиль пухлой ладошкой, пока её голубое платьице и две косички с ленточками не скрылись за сиреневым кустом. «Ох, мадмуазель Эмелин полностью отдаётся ребёнку» — Сесиль всегда умиляли хорошие матери, родные или нет. От своей матери она скрыла даже своё новое место жительства. "Не позволять!" — Сесиль встряхнула головой, и решительно пошла дальше, убегая от лап тоски, которая могла разъесть душу, словно чёрный рак плодоносную яблоню.
Она сосредоточилась на щекочущих лицо лучах, на оживлённом шуме города, на лёгкой прохладе воздуха, на своём розовом свитерке и накрахмаленном белом воротнике лже-рубашки. Сумка маятником качалась в руке, утяжелённая нормальным домашним обедом вместо одно лишь мармелада или пастилы, улыбка небрежно лежала на лице, весь город сиял исключительной красотой жизни. Небольшие растения, созданные феями, росли рядом с огромными деревьями и высокой травой, огромные валуны смотрелись дико рядом с осторожной дробью жёлтой плитки. Сесиль любила их мир, полный перепадающих высот, размеренного променада и быстрых полётов с ветром под крыльями — мир прогресса и первозданной природы.
«Большинство фей наверняка сегодня не станет сидеть в библиотеке, а предпочтёт провести время на свежем воздухе, так что купол тишины можно подновить только снаружи» — Сесиль встала под навесом остановки, разглядывая знакомых и тех, кого она видит в первый и последний раз: острые уши, опухшие лица, морщинки, полные эмоций и опыта, цветы и листья на макушках, вплетённые в вездесущие косы или свитые в венки. Сама Сесиль была усыпана белыми мелкими луговыми цветочками, с белоснежно-голубоватой лилией, вставленной в одну из кос на висках, уходящую в высокий волнистый хвост.
Она пришла как раз вовремя: прицепленный к линиям из плюща, окружённым мягким жёлтым светом, подъезжал деревянный трамвай, поросший незабудками. На боку красовался номер, а белое свечение над лобовым стеклом указывало путь следования. Сесиль зашла внутрь, купила у дружелюбной кондукторши билетик и встала на свободное место, крепко держась за поручень. Она любила трамваи куда больше кротовьих тоннелей: тёмных, холодных, устланных чужеродным железом и серым камнем. Приложенные к строительству паучьи лапы давали о себе знать запутанной картой и пугающей рекламой ритуальных услуг в вагонах.
Библиотека была чудесна, как и всегда. Восторг захлёстывал каждый раз, как в первый, когда она, будучи ещё совсем малышкой, увидела её. Арочные окна, вроде бы всегда популярные в Лютеции, тогда открылись ей по-настоящему. На треугольных выступах из светлого дерева шептались мириады древних фигур: великие научные деятельницы, писательницы, правительницы и революционерки, вечно опекающие маленьких фей, летающих вокруг и снующих под ногами. Над центральным входом красовалась та, в честь кого назвали библиотеку: монахиня, написавшая множество религиозных текстов, философиня, рассуждавшая о судьбе женщин, тайная поэтесса, мечтавшая о любви — Элия де Пизан. Из раскрытой книги в её руке выпархивали соловьи, под ногами пышно цвела лаванда… Главный вход укрывал полукруглый навес, к которому тянулись две длинные лестницы с фигурными бортами. Сесиль посмотрела на башенку над скошенным углом библиотеки: увитая резными листьями плюща, она манила полюбоваться облаками и звёздами.
— Не стой посреди дороги! — крикнула старушка, придавив её ногу покоцаной тростью. Сесились, извинившись, помчалась к входу для сотрудниц, находившемуся под башенкой.
Пустой, обитель знаний, истории и искусства становилась отдельным миром, созданным лишь для неё, нескольких охранников и охранниц, сидящей в архиве Вивьен и помогавшей с уборкой Виан.
Перед открытием Сесиль всегда пробегалась в поисках следов вчерашнего беспорядка: взмахом пальцев заставляла книги летать, переставляя их на нужные места. Будь её воля, она бы сортировала их вечно. Любимые книги Сесиль подносила поближе и брала в руки: гладила корешки, проводила пальцами по тесьме, протирала пыль сухой тряпкой.
— Сесиль! — Виан потрясла её за плечо, как раз, когда она ласкала в руках шершавую, потёртую обложку на сборнике монастырских рецептов. — Пора открываться! Студенчество ждёт…
Сеслить взяла золотой ключик и растворила дверь: внутрь, здороваясь и спотыкаясь, хлынули девушки из женского училища. Будущие художницы шли рисовать внутренность библиотеки: бывший монастырь, полный завитков рококо, расписных сводов с картинами из бытия древних, возведённых до святости, фей, с подкатными лестницами, в которых тоже вмещались шкафы, с небольшими одиночными местами для чтения и работы в задней части здания, где свет каждого отдельного окна отдан во владения одной посетительнице, сидящей за перегородкой в окружении цветов. Мало кто из этих девушек ещё будет здесь, когда начнёт смеркаться, и тёплый, убаюкивающий свет зальёт столы с книжными завалами, оставляя робким призракам тени. Сесиль знала, что в полночь со своей дозорной башни спускается послушница Жозетт — если в темноте остались не найдены покинутые книги, она обязательно даст о них знать, столкнув их с неподобающе громким грохотом, пробивающем заклятье тишины, истощённое под конец дня.
О нём-то Сесиль и вспомнила, когда постоянные посетительницы замерли в ступоре, понимая, что грохот и крики просыпающегося города на странность легко пробираются за двери храма тишины. Отшутившись, Сесиль ринулась в башню.
Чтобы сотворить купол, нужно было соприкоснуться с сердцем библиотеки: то был деревянный пюпитр, пустивший корни по всему зданию во всём его многообразии и противоречии форм. Сесиль гордилась своими способностями в волшебстве, и помимо врождённого дара к левитации и взращиванию цветов могла выучить парочку-другую заклинаний, подходящих её натуре. Она положила на пюпитр кисти ладонями кверху, словно ребёнок, собравшийся читать воображаемую книгу. Заклинание нараспев взвилось к потолку, звуча молитвой богине-матери о тишине и покое для знаний страждущих и ищущих умиротворения. Стены книжного храма налились магией, как деревья от корней наполняются водой. Усталый вздох вылетел изо рта Сесиль, и она порадовалась, что не нужно заряжать тишиной воздух внутри.
После полудня пришла Дороти с Эмелин. Девочка тихо ускакала подглядывать за юными художницами и архитекторками, пока её мать устало упёрлась руками в стол Сесиль, уронив голову.
— Не знаю, что и делать. Учительница говорит, что она до сих пор ужасно читает. А уж как пишет я и сама вижу…
— Несмотря на это, вам всё равно удаётся поддержать в ней любовь к чтению, — Сесиль многозначительно заглянула в читательскую карточку малышки, и мадмуазель Эм улыбнулась, явно вспоминая дочку, склонившуюся над книгой. — Даже хромая грамотность и медленное чтение вслух не мешали гениям создавать шедевры литературы, как не помешают и Дороти ни жить, ни творить, если продолжать поддерживать её в том, в чём она сильна. Может, из неё выйдет отличная иллюстраторка?
Они посмотрели на девочку, увлечённо расспрашивающую студентку. Её глаза сияли, руки отчаянно теребили оборки платья, лишь бы не вцепиться в чужой карандаш. Вздохнув, Эмелин вернула книгу, которую брала сама: «Как воспитать непоседу, пособие для начинающих и бывалых мам», и пошла к дочери, мимоходом поздоровавшись с посетительницей, которая захаживала сюда часто, и, к удивлению Сесиль, обычно приходила с собственными книгами. Иногда она брала библиотечную, принималась читать здесь, но с собой не брала — а потом приходила с такой же новенькой, предпочитая садиться в одиночные места.
Запомнить каждую посетительницу было сложно, а уж все книги, читаемые ими и того сложнее. Сесиль решила поиграть с самой собой и принялась перебирать карточки. «Её должна быть менее потрёпанная и… вот же она» — что-то заставило остановиться и всмотреться в имя: Амели́ Левкада. Под ним значились книги о море, кораблестроении и пиратках, сборники женской поэзии, народные сказки, феминистские труды… Сесиль посмотрела на неё ещё раз: белые с зелёными локонами волосы, незамкнутый венок из листьев на голове, тёмная одежда и яркая, тяжёлая обувь. «Всё-таки, по внешности мало что можно определить» — она разглядывала гостью, и вдруг их взгляды встретились — та как раз выбрала книгу. Редкий, смазанный неловкостью случай. Вдруг к незнакомке подскочила Дороти и показала свой школьный альбом с рисунками, позволив Сесиль сделать вид, что она вовсе ни за кем не следила.
— Здравствуйте, я возьму вот эту. Можно сразу продлить срок на полтора месяца, вместо тридцати дней? — девушка, не представившись, протянула книгу. Сесиль, приятно удивившись выбору, прочитала название вслух: женское, рычаще ласковое имя:
— А ваше имя?
— Кажется, моя карточка уже лежит перед вами, — Амели несколько смущённо отвела взгляд. — У вас отличная память.
— Ох! Просто… Вы же подруга Дороти, да?
Амели кивнула, всё больше оттаивая:
— Эм рассказывала о том, что вы всегда очень добры к ним, да и я всегда видела, как вы искренне увлечены работой.
У них завязалась светская беседа, и выяснилось, что они обе с отрочества любят одну и ту же книгу, мало известную в их стране:
— Такой исторический колорит! — Амели говорила восторженно, насколько позволял её спектр эмоций при незнакомке.
— Да! А какая необычная магическая система? Новаторский подход, а ведь уже в то время придумать что-то оригинальное было сложно. Признаться, я постоянно сидела на форумах в Зеркале, — Сесиль усмехнулась. Именно эта история вдохновила её писать сценарии к комиксам, которыми она до сих пор мечтала зарабатывать.
Слово за слово, — Сесиль говорила особенно оживлённо, — и они уже подписались подруга на подругу во всех соцсетях, едва не забыв про то, где они находятся.
* * *
Амели едва поднялась с постели. Дальше всё было размыто сонным маревом, кроме вкусного горячего и сладкого завтрака и прощальных объятий с кошечками. Заперев металлическую дверь, Амели сбежала по каменным ступенькам, — как она любила этот звук! ноги, соприкасаясь с миром, никогда ей не врали, обувь — изнашивалась до победного конца, и даже тогда не сразу выбрасывалась, — выскочила из парадной и лениво взлетела: крылья дрогнули, витиевато-острые узоры цвета шартрёза отливали синевой в рассветном, ещё прохладном свете. Она любила вставать либо как можно раньше, либо как можно позже, никогда не умея долго задерживаться на середине. Это касалось всех сфер её жизни…
Двери в паучьи подземки были немилосердны к крыльям, так что приходилось проскакивать очень быстро, устремляясь навстречу самому интересному. Сквозняки, приглушённо-липкий свет, замызганные лавочки на станциях, люстры с вензелями, мозаики и каменные скульптуры фей, трудящихся не магией и крыльями, а руками и ногами. Здесь было много тех, у кого по той или иной причине не было крыльев, или они травмировались, и не могла помочь даже заколдованная паучья паутина и роса, собранная во время солнцестояний и равноденствий.
Амели втиснулась в вагон. Коричневый, с серым светом под потолком. Никакой магии в этом месте не было. Металл соприкасался с металлом и нёсся на электрической силе. Природа придумала всё, чтобы феи и без волшебства могли творить чудеса. Строить корабли, руками сотворять фигуры выше собственного роста в десятки раз, добывать огонь, не сжигая мир вокруг себя, запечатлеть мир в движении с помощью рук и подручных средств, от песка и угля до красок и карандашей, с помощью камер и плёнок. Амели любила приземлённый мир: он вскружил ей голову, и она мечтала передать это чувство остальным.
Она писала стихи, романы, временами подрабатывала, добывая или обрабатывая кофейные зёрна, и недавно начала курить… Иногда она слишком много думала.
Выскочив из подземелья, она понеслась прочь из города, из обжитых мест, в пущу. Путь занимал прилично времени, несмотря на то, что станция итак была безбожно близко к дикой природе. Без ускоряющей пыльцы и таблетки успокоительного такой путь проделывать было бы слишком сложно. Но награда стоила всего.
Речной воздух захлестнул её, прохлада заставила привычно поёжиться. Высокая трава росла здесь так плотно, что никакой фее просто так не протиснуться, не повредив крылышек. Здесь жили большие животные, не обладающие разумом, а ведь и разумные не жаловали маленьких наглых существ. Амели поморщилась при виде водомерок, слишком громадных и проблемных. Коллеги сновали туюда-сюда: вредить им было нельзя, но и позволять шастать возле пристани равно терять деньги. Не желая думать о насущном, Амели встряхнула головой, и наконец увидев свою лодку просияла: работа ждёт!
Любителей сидеть во время путешествий было немного, но каждого из них Амели готова была расцеловать. Пока они не открывали рот, чтобы раскритиковать пейзаж, воду, лодку и её саму, и не плевали на правила безопасности. Амели очень любила, когда к ней приходили женщины, девушки и девочки. Им она была готова простить большее.
— Эм! Дороти, привет, — Амели знала их уже давно. Они были её соседками, когда она ещё не переехала от матери, а потом вдруг пришли прокатиться по реке. Малышка Дороти была жадной до впечатлений, обожала чувствовать воду, и чудесным образом замирала на сидении, прикрывала глазки и глубоко дышала, заставляя Эм чуть ли не пищать от умиления и восторга в первые минуты, но потом и она расслаблялась, ловила лицом ветер, глубоко вдыхая, уходя всё глубже и глубже в саму себя.
— Ты слишком боишься летать, Амели, — сказала как-то Эм. Она годилась ей в старшие сёстры и иногда перегибала палку, упиваясь тем, что Амели не ребёнок, но всё ещё не так стреляна, как она. На нежелательные советы Амели лишь улыбалась. — Что уж поделаешь, мир опасен, не значит же это, что надо ограничивать себя!
— Я не боюсь летать. Но ты видела этих птиц? Они тебя склюют и не подавятся.
— Но ты ведь обладаешь защитной магией!
Амели налегла на вёсла. Кувшинки зеленели на ряби воды, и какие-то девчонки танцевали на них, хихикая и фотографируясь. Ветер поднимал их юбки, приглашал расправить крылья и поддаться ему. Рыба прыгнула совсем рядом, и они завизжали, а Дороти распахнула глазки и её ротик стал похож на сушку.
— Да, но только не когда дело касается меня.
Эм вздохнула, и одёрнула дочку, которая хотела полететь за рыбкой. Амели и впрямь могла спасти от лягушки, сома или ужа всех на своём борту. Она знала, что такое раздирающая ненависть, что такое встревать в драку, когда кто-то нападает на близких. Но стоило опасности переметнуться на неё саму — она стопорилась, ток волшебства останавливался, а праведная ярость превращалась в страх.
На следующий день Амели, думая о тех словах Эм, пошла в библиотеку. Хотелось почитать классическую поэму о фее-кровопийце, пугающе-страстных видениях, судьбе и готических замках. Таковы были её ожидания. Амели очень любила читать о женщинах и любви, но в библиотеке старалась книги не брать — она любила несколько вещей: упиваться чувством собственности, гнуть корешки, лепить кучу закладок, подчёркивать и оставлять заметки. Никто не должен видеть насколько её впечатляют трогательные, трепетные сцены, и тем более, в
каких именно историях — поэтому художественную литературу она читала либо дома, либо в уединённом местечке, наклеивая на строки, полные чувств, нежно-фиолетовые метки.
Она прошла в храм знаний, поздоровалась с Эм, дивясь совпадению. Ориентировалась она здесь хорошо. Амели была из тех, кто, входя в помещение, мигом сканирует его, а уж побывав в одном месте несколько раз, чувствует себя как дома. Словно притянутая родственной энергетикой книги, Амели нашла её очень быстро: багряно-лиловые тона, удивительно чистая обложка, не так много прочтений за всё время. Отчего же книга была в первых рядах?
Амели давно приглядывалась к библиотекарше. Внешне она была фактурной, необычной, её было интересно разглядывать. Любительница наблюдать, Амели всегда пыталась вычислить своих. Редкие звери. Она ненароком, но иногда специально, вслушивалась в разговоры библиотекарши с гостьями. Та долгими взглядами провожала кучерявых, крепко сбитых юношей и терялась от решительных взглядов девичьих глаз, подсвеченных золотом волос. Амели победоносно ухмылялась, замечая, как она поправляет причёску, завидев, что они приближаются к ней.
Сейчас она чувствовала на себе синий взгляд, и поняла, что сегодня она возьмёт с собой
такую книгу.
* * *
Договорились встретиться в оранжерее.
Они переходили из душных тропических залов в ободряюще свежие с прудами, полными маленьких карпов с хвостами, похожими на лепестки цветов.
— Странно, что в мире есть маленькие и большие рыбы, цветы, кошки, но мы — только крошечные.
— Даже у насекомых разгон побольше.
Сесились на любое увиденное растение находила что рассказать, Амели же на каждом живописном повороте просила её позировать: ей очень нравилось фотографировать дорогих людей. Сесиль выглядела как героиня сентиментального романа, по ошибке надевшая дерзкую современную одежду, а исторический ботанический сад с неоновыми подсветками дополнял её образ. Сапфиры глаз ярко светились в окружении зелени, крылья вбирали в себя тёплые краски цветов.
Вдруг в их поле зрения попала парочка, одновременно наклонившаяся к пышному жасмину, и стукнувшаяся кончиками носов. И лбами. Они рассмеялись, а Амели и Сесиль странно застыли.
— Ого… Я думала, к чему тут столько сердечек, а сегодня ведь день влюблённых, — Сесиль неловко почесала голову, в которую осыпалось что-то с дерева.
— Мне ни разу не дарили открыток с признанием, — у Амели перед глазами возникли длинные розовые волосы, фиалково-синие глаза, улыбка — такая, что дыхание захватывало. Белые руки с выцветшими на солнце волосами одним взмахом превратили струю воды в кружащиеся в воздухе капли. Она танцевала с ними, то как балерина, то как жрица древнего божества.
— Приём, приём! — Сесиль рассмеялась. — Всё ещё будет, — в её голосе пробилась томная тоска. Она пыталась внушить это самой себе каждый день, глядя на новости, курс валют и дюжину пропущенных от матери. Почему она вообще её не заблокировала?
* * *
Амели пригласила Сесиль за столик у камелька. Сесиль не знала, куда смотреть: на пламень, на ночь в грандиозном с закруглённо-вострым кончиком окне, сливающуюся с синевой комнаты, как сливается небо с морем, на Амели, с её шёлковыми локонами, странно красиво светящимися в свете фиолетовой гирлянды, на мозаичный столик с проигрывателем, на котором крутился чёрный, блестящий круг музыки, похожей на сон, от которого не хочется отрываться. Или закрыть глаза и посмотреть в саму себя, в свою зелёную душу — одинокую рощу, полную теней? Амели привычно молчала, и Сесиль не понимала, как относится к этому чуждому языку. Сегодня на прогулке говорила в основном она. Рабочая привычка? Но это Амели изо дня в день сидела на маленьком деревянном судёнышке тет-а-тет с людьми.
— Новый год встречают с семьёй, сегодня — с партнёрами…
— Странное слово. Словно отношения — это бизнес, — Амели задумчиво переставила иглу на другую песню. Не про любовь.
— В тебе говорит пролетарий с аллергией на капитализм, — лицо Сесиль тронула улыбка. — Я все праздники провожу в одиночестве, даже если вокруг полно людей.
Амели посмотрела на неё долгим взглядом. Словно пыталась охватить им её душу, как делала это с миром вокруг. Её комната была холодной, но уютной. Сесиль вспомнила тот роман, что подруга взяла в последний раз, и вдруг стало жутко. Если бы она не знала Амели, и впрямь бы насторожилась.
— Знаешь, у меня много знакомых, и я стараюсь любить
всех родных, но… не то чтобы у меня бы моё одиночество что-то могло заполнить. Приятельницы, подруги, сёстры… Иногда всего этого недостаточно. Хочу подарить кому-то
всю свою любовь, — прозвучало так, что киновечер вот-вот мог бы стать вечером групповой терапии.
Они слушали треск проигрывателя и огня, проникающую сквозь стекло далёкую песнь сверчков. Сесиль и самой хотелось расплакаться. Сепарация, терапия, любимая работа, новые знакомства — жизнь становилась лучше, но не находилось верного, единственного эликсира от тоски. Она огляделась ещё раз. Голубые занавески водопадами стекали на пол, а звёздные подхваты только делали вид, что держат их. Потолок был расписан горами и холодными лентами северного сияния...
— Что ж. Будем одинокими вместе? — Амели усмехнулась, и они отпили чай.
