Пятна

Анжелина смеётся во сне. Третью ночь (третью потерю сознания, в темноте ванной комнаты время остановилось, вместо солнца – пятна в глазах, так и не привыкших) подряд она садится рядом. Протягивает руки, берёт огрубевшие от долгой работы с механизмами ладони Марка в свои. Его бьёт дрожью постоянно от духоты, грязи вокруг, липкого пота, и ледяное прикосновение сестры – крохотное, на секунду, облегчение. Её голос. Анжелина не размыкает губ, вместо этого шевелится чёрная рана поперёк горла; теперь она аккуратная, сформировался контур, правда напоминает рот со срезанными острым лезвием губами. - И зачем? Марк пытается ответить, но слова застревают в горле. Уж конечно, ему приходилось отваживать от неё ухажёров и до Бакстера, в далёком прошлом. Парней не учат адекватно проявлять симпатию, интерес. Бросания рюкзака за школьный книжный шкаф перерастают в лапанье за зад, сальные шутки и зычный хохот вслед. В хватания за запястья. В оскорбления, идиотские требования и злость на любую ерунду. Сестрёнка не заслуживала такого к себе отношения. Это он и хочет сказать, но не получается, глотку, опухшую от ледяной воды, скребёт болью. - Я не просила убивать из-за меня человека, – рана хлопает краями. В глазах, посечённых красными прожилками, глубокая печаль. – Это не помогло бы ни мне, ни тебе самому, правда? Уголки раны тянутся вверх. - Но мне приятно, чёрт возьми. Только я боялась встретить Сета здесь. Опять всё это пережить. Что он там говорил? Несчастный случай, хе-хе. Случайно на кухню за ножом не заходят. Не выбирают самый острый, не взвешивают рукоятку, не протирают её салфеткой от отпечатков. Хоффману казалось, он отвык от сильных эмоций, а здесь, на цепи, растерял последние яркие ощущения, но слышать эти слова страшно. После нескольких лет наплевательства на десятки пойманных, помещённых в ловушки, размазанных кишок и разбитых голов Марк впервые трясётся от безысходного ужаса: Анжелина переносит его в роковой день к месту убийства каждый раз, ведёт за руку, хватает за волосы: не вздумай не смотреть! - Ты не отвечал на мои звонки, так жаль, – она словно и не сокрушается совсем, в голосе слышна невинная шаловливость. – Всегда был рядом. Кроме того дня, когда это понадобилось по-настоящему. Я не сержусь. Тем более, потом ты так старался поскорее ко мне попасть! Зря, честно сказать. Я бы тебе не дала натворить глупостей. Было ещё рано. И это правда: память подстёрла несколько попыток послать нахрен эту жизнь (бывали ведь дни, когда и напиться не помогало, особенно участились такие случаи ближе к знакомству с Крамером), но что Хоффман помнил непременно – каждый раз кто-то тянул на себя руку с пистолетом, выбивал из кулака таблетки, удерживал узел, не давая набросить петлю на шею. Будь Энжи здесь на самом деле, наверняка бы пошутила, что вешаться при его массе – идея так себе. Скорее бы получилось потолок обрушить или порвать тугой укреплённый трос. Анжелина смеётся над выражением лица Марка, красно-серого от пыли с кожным салом, въевшихся в каждую пору. Рана дрожит, плюётся, оставляя маленькие пятна с неровными краями на щеках, воротнике, молнии куртки. - Я тебя очень любила, дурачок, – тонкий звон её смеха давит на мозг, заставляет течь едкие слёзы, способные, наверное, наконец ослепить Марка; он не выносит вида жуткой улыбки, но и отвернуться не решается. Боится предать ещё раз. – И очень жду. Теперь время пришло, ты уже достаточно всё испортил. Хватит бороться. Там тебя ищут только чтобы наказать. За то, какой ты замечательный братец. Подумай, сколько гадин остались почти что безнаказанными. Умерли мгновенно. Мистер Крамер их освободил. А тебе не поможет... Бледные руки трясут Марка за плечи. - Ну давай, хватит упрямиться, – брызги летят фонтанчиками, пачкая, обжигая, словно не кровь это, а кислота. – Пора домой, братец! Я тут совсем одна, и мне это дико надоело! Давай, мать твою, просыпайся! Анжелина никогда не дала бы ему пощёчину. Но скулу жжёт, около уха остаются болезненные полоски от ногтей, и Марк открывает глаза. Трёт веки: загноились, не разлипаются. Скрипит дверь, её оттолкнули вправо совсем на небольшое расстояние. Полоска света из коридора бьёт по глазам, Марк дёргает рукой, закрываясь. Предплечье ноет – верно, совсем отлежал. Почему открыто? Забывая о боли в одеревеневших мышцах, Хоффман хватается за лодыжку. Миг надежды. Рука нащупывает железный браслет выше пятки, кольцо в нём, тянущуюся цепь. А в проходе стоит до боли знакомая фигура. Свет из коридора не даёт разглядеть черт, вся она кажется лишь чёрным силуэтом, мультяшным фоновым персонажем, тенью, только не вытянутой – идеально повторившей контур тела. - Постой, – он сам вздрагивает от звука своего голоса: спазм отпустил горло, будто его и не было. – Говори со мной. Пожалуйста, скажи, что ты здесь, что я не сошёл с ума! Вместо перезвона колокольчиков – сип с присвистом. Как у матёрого куряги, ещё и простуженного. - Плохо, братец, – она покачивает головой в своей манере. – Раньше ты попросил бы меня бежать прочь из этого ужасного места. Неужели я ошиблась? Тебе правда понравилось быть жестоким? - Нет. Не к тебе! – до чего Хоффман жалкий сейчас, кто угодно бы сблевал от его вида. – Я не переставал думать о тебе ни на минуту! Когда тебя не ст... Ты ведь мне не кажешься? - Ну до чего по-мальчишечьи, – честное слово, он сам до такого голоса не докурился бы никогда, не то что сестра со своим здоровым образом жизни. – А все остальные смерти, Марк? Тоже ради меня? Думаешь, мне бы это понравилось? Силуэт переступает порог. Берётся за ручку. У хрупкой сестры не хватило бы сил закрыть. Но дверь скользит к стене, оставляя лишь небольшой зазор. Туда просовывается изящная кисть, роняет, словно пальцы перестали слушаться, маленький носовой платок, неравномерно окрашенный. В полутьме Хоффману почему-то отлично видно: множество золотистых клякс и несколько багровых. - Нет, – умоляет он. – Ты никогда не поступила бы со мной так! Не уходи, нет! Не надо, Анжела, не оставляй меня здесь! - Ты ведь меня не спас. Оставил. Дверь с грохотом захлопывается. Хоффман падает на колени, закрывает ладонями лицо, давит в глазницы, остервенело сдирает с носа грязь вместе с частицами кожи. Ничего, кроме боли. Всё иллюзорно, кроме отчания. Краем подсознания он понимает, что больше и во сне её не увидит...

***

- Типа, круто, – девушка плюнула в пальцы, пересчитала купюры и сунула пачку прямо в декольте. – Слушай, ну вообще у тебя, конечно, любовничек. Ты его там, ну, отмой, как будешь забирать. А то, типа, он вообще как кусок дерьма выглядит. - Приму к сведению, – клиент переступил на левую ногу. Опёрся о стену, поправил причёску. – Ты же помнишь, о чём мы договорились? - Ток ты не угрожай, да? – девушка почмокала губами. – В нашей сфере деятельности рот открывают и закрывают ток за доплату. А ты доплатил ще-едро. Чо, когда ещё приезжать? Ты, типа, прикольный. И заботливый такой. Мне мой чувак говорит, пиво запивать персиковым соком дурь. А ты вон какую дурь прощаешь, да? Она оскалила зубы. Клиент и бровью не повёл. - Дальше мы сами справимся. До свидания. Девушка дёрнула плечом. Запахнула куртку, в последний раз окинула его взглядом. Нормальный мужик, кожа как у младенца, пахнет приятно, одет с иголочки. Что только с правой ногой? Впрочем, штаны стаскивать, наверное, не надо. Такую услугу он не заказывал. - Пока, красавчик. Ещё приглашай. Конченых клиентов у неё было достаточно, чтобы немедленно выкинуть из головы необычный заказ. Некоторые хотят за час шесть раз спустить, а кому подавай оргазм за две минуты, или всё, негативный отзыв. Почти как в играх того маньяка, ну этого, который подох две недели назад – не уложишься в отведённое время, тебе крышка. Этот белобрысый хоть и странный, на маньяка не похож. И человек, к которому она сегодня заходила, не особо. Больше на клиента психотерапевта – но у них, блин, такие расценки, что можно понять, почему предпочли вызвать её.