Лю-лю

      — Па-па, — первое слово, которое сумел пролепетать Микеланджело.       Позволив себе несколько секунд счастливого ступора, Сплинтер размашистым жестом подхватил едва подросшего черепашонка цепкими руками, подбросил его, уже заливающегося хохотом, поймал и закружил по тому отсеку коллектора, который они считали чем-то вроде гостиной. Косые лучи заката пробивались через решётку высоко над головой, золотили плотный, влажный воздух подземки и играли на узорном, ещё не затвердевшем как следует маленьком панцире.       Вот и самый младший заговорил. Выходит, мутация наградила даром разумной речи всех четверых малышей. Воспитывать их будет сплошным удовольствием. Воспитывать их — отныне важнейшая, единственная цель. И словно почувствовав это, каждый из черепашат в своё время первым словом произнёс не что иное, как «папа». Но это было не удивительно.       — Лю-лю. — Чем Майки удивил, так это вторым словом.       Сплинтер даже не сразу разобрал, что оно обозначает. Для Леонардо следующим после «папа» стало простое «да», с которым он завороженно ходил за крысой, будто привязанный, и соглашался с каждой фразой. Рафаэль во вторую очередь выдал противоположное «нет», и упрямо отбрыкивался ним от любых попыток чего-то от него добиться. Донателло же вскоре освоил «что», и донимал этим вопросом с утра до ночи, неутомимо тыкая пальчиком во всё, что попадалось ему на глаза.       — Папа, лю-лю, — повторил Микеланджело, до боли крепко ухватил ручонками за шерсть на шее, прижался всем тельцем и поцеловал крысиную щеку.       — Люблю? — неверяще, слегка дрожащим тоном переспросил Сплинтер. Черепашонок закивал.       Откуда он вообще это услышал? Вынужденно одинокий отец, конечно, старался как можно больше всего произносить вслух, ведь у детей не было другого источника для изучения речи. Но никогда не замечал, как на самом деле часто говорит этим зелёным комочкам слово «люблю».       — Папуля, я тебя люблю! — повторял позже Майки едва не ежедневно. — Я тебя сильно-сильно люблю. Па, я тебя обожаю. Папулечка, ты самый-самый-самый лучший!       Младший из сыновей оказался столь же щедр на эмоции, сколь и неугомонно болтлив. Ласковые признания выливались на крысиную голову неиссякаемым потоком — снова и снова, всегда и везде. Стоило ли горевать, что в тоннели канализации проникает так мало солнечного света, если в их небольшой мутантской семье подрастало собственное солнышко? С ясными, как полуденное небо, голубыми глазами и россыпью милых веснушек на улыбчивом лице. Братьям его тёплых признаний доставалось тоже, но отцу — больше всего.       Взрослея, он находил новые способы выразить свои чувства. Рисовал их ярчайшими красками из тех, что Сплинтеру удавалось раздобыть в виде выброшенных кем-то гуаши или карандашей. Задорно выплёскивал из себя песнями или танцами. Не скупился на забавные шутки, способные спасти самый пасмурный и неудачный в плане добычи день. А в итоге научился готовить вкуснее и лучше всех остальных.       — Передай, что это от Майки с любовью, — просил он отнести очередной свой кулинарный шедевр именно с этим сообщением, если по каким-то причинам не мог сделать этого сам.       Три его старших брата выросли совершенно другими. Все разными, но другими. Они так редко напрямую признавались в любви, словно для них это было нелёгким испытанием. Однако это вовсе не означало, что они не выражали своей привязанности к отцу. Каждый в своей манере.       — Это так называемые биколорные лампы, на них вот здесь нанесён люминофор, — тараторил нечто малопонятное Донателло, показывая какие-то ярко-розовые светильники, которые установил в небольшой теплице, где Сплинтер приловчился выращивать целебные травы. Так вот что он бережно складывал в свой рюкзак, когда они всей семьёй недавно выбрались на дальнюю и пустынную городскую свалку! — Они будут стимулировать у твоих растений набор биомассы в короткие промежутки времени, активизируя укоренение, повышая резистентность к вредоносным организмам и способствуя накоплению полезных веществ.       — А вот этой кнопкой ты теперь можешь переключать сигнал между всеми доступными спутниками и выбирать себе сериалы на любой вкус, — застенчиво поправляя вечно сползающие очки, инструктировал Донни отца, как пользоваться новым пультом. Перед этим почти неделю носился по Логову с проводами и инструментами, колдуя над тем, чтобы провести в дом кабельное телевидение. На узком личике темнели от смущения щёчки. — Ну вот, я же говорил, что сумею, что не дам тебе скучать.       — Отец, умоляю, не пугай меня так! — горячо рыдал он у Сплинтера на груди, вскидывая напуганный, пронизанный золотистыми всполохами карий взгляд. Сплинтер всего лишь потерял сознание, в очередной раз простудившись — с ним такое случалось при высокой температуре. Случалось часто, но Донни почему-то шокировало, как впервые. — Клянусь, я всё сделаю, всё выучу, я из панциря выпрыгну, но стану врачом! Ты никогда-никогда больше не будешь болеть.       Донателло проявлял любовь своей многогранной полезностью и заботой.       — Бать, ну чё ты не позвал, тебе ведь тяжело, — Рафаэль неизменно встречал его в аккурат на том месте тоннеля, дальше которого сыновьям запрещалось соваться одним. Немногословный и вечно угрюмый, он отбирал приятно-увесистый после удачной вылазки за продуктами мешок, без труда взваливал на свои крепнущие день ото дня плечи. — Не ругайся, но в следующий раз я буду тебя вон под тем люком ждать, лады? Нечего тебе самому всё тащить.       — Нет, не вернусь, можешь хоть отлупить! — яростно спорил, бликуя в отдалённом свете уличных фонарей хищно-зелёным отсветом глаз. Он зарёкся отпускать Сплинтера без сопровождения через тот пустырь, на котором за ним увязались бродячие собаки. — Пусть только попробуют на тебя снова напасть, я с них шкуры спущу и лично сошью тебе коврик. — Конечно, никакие шкуры бы Раф с них не спустил — он до одури обожал собак. Но только до тех пор, пока они не угрожали кому-то из семьи. Так что ходить через тот пустырь стареющей крысе с такой верной, уже достаточно обученной боевым приёмам охраной стало куда спокойнее.       — Засранцы вреднопанцирные, я ж вас предупреждал: ещё один писк — и хвосты пооткручиваю! — бранился он хриплым шёпотом на двоих младших, которые что-то не поделили и развели галдёж, а менее жёсткий старший не смог утихомирить их по-хорошему. Сплинтер одновременно и хмурился за самодельной ширмой в своём спальном углу по поводу методов междубратского воспитания, и улыбался тому, что и без него уже было кому навести порядок. — Совсем охренели, батя на пять минут прилёг. Только посмейте мне его разбудить!       Рафаэль от любви становился надёжной защитой и опорой.       — Что ты, отец, мне совершенно не сложно, — Леонардо в очередной раз мягко отобрал из крысиной ладони густую щётку и принялся щемящими своей нежностью движениями вычёсывать шерсть на спине. — Разве это выразит всю мою благодарность тебе? Кем бы мы стали без тебя? Что вообще бы с нами было, если б не ты? Позволь пока почитать вслух тот роман о рыцарях, что мы начали вчера. — И чудесные ощущения переплелись с мелодичным, как чистый ручей, голосом старшего сына.       — Ни о чём не беспокойся, я обещаю, что за всеми ними присмотрю, — страстно заверял Лео, когда Сплинтеру понадобилось надолго отлучиться. Логово всё же не было достаточно надёжным убежищем, чтобы четверо любопытных сорванцов не нашли себе здесь приключений. Ему тревожно было оставлять детей одних, но сомнения так и таяли, стоило заглянуть в бездонно-мудрые не по годам синие глаза. — Ты ведь знаешь, они давно меня слушаются. Я справлюсь, поверь. Ты можешь на меня положиться.       — Нет-нет, я не устал, покажи мне, пожалуйста, снова, — искренне просил Леонардо повторить ката, едва держась на ногах. Его красивое, сильное тело от перенапряжения уже трясло, но он и не думал сдаваться. С исступлённым упорством требовал новых знаний, жадно впитывал, перенимал всё до последней капли из того, что только мог дать ему отец. — Не волнуйся, мне хватит терпения. Я не пожалею никаких сил, чтобы стать… таким, как ты.       Леонардо выражал любовь тем, что рос идеальным сыном, просто сыном мечты.       Под большим-большим городом, укрытые одеялом асфальта и укутанные сетью тёплых труб, взрослели четыре необычных мальчишки. Каждый по-своему, но все без исключения они любили своего настолько же необычного отца.       Их невозможно было не любить в ответ.