О дьяволе, что принимает женскую личину

Дьявол сменяет лица. Дьяволу вообще-то не свойственна эта занудная привязанность к отражению. Иначе ведь было бы сложно. Хотя, нет, не сложно. Бывают ли сложности для дьявола? Просто не так забавно. Поэтому дьявол сменяет лица. И чаще, чем принято думать, лица женские. А почему нет? Женщина — сосуд сатаны. Люди, конечно, были неправы, но и что с того? Ох, если бы человечество знало, что дьявол лишь подстраивается под их глупые выдумки ради забавы… Но они не знают, а потому придумывают и придумывают, давая такой простор для творческой личности (или что там у дьявола), что веселее с каждым днём. Так вот. Женское лицо, оно почти как мужское, но с большим набором издёвок. Потому что все в этом мире ненавидят женщин. Да, эту странную особенность дьявол им не внушал. Он-то ненавидит всех примерно одинаково. Но люди всегда любили какие-то градации, так что, пожалуй, ничего удивительного. Смешно только, что они почему-то никогда не предполагают, что дьявол может придти в женском обличии. Видимо, потому что думают, что тогда ему будет неудобно владеть отдавшимися ему ведьмами. Дьявол готов поспорить. Или дьяволица, но это тоже придумали люди. Всё-то им нужно разделить и уточнить. — Ты ведь всё ещё Воланд? — даже бардовые губы шевелится с каким-то лёгким любопытством, пока она разглядывает это совершенно новое и без всяких сомнений старое тело. Высокая, но не слишком. Плечи узковаты, но не критично. Руки и ноги жилистые, сухие, хотя всё ещё по-молодому упругие. Лицо жуткое, но очень женское: высокий лоб, что становится ещё выше от зализанных назад волос; глубоко посаженные глаза, всё не перестававшие мигать чем-то таким зазеркальным; короткие морщинки, словно бы карандашом начерченные на коже; прямой нос, достаточно крупный, чтобы выделяться, но без горбинок и вздернутости; тонкие светлые губы, растянутые в улыбке и от этого потерянные совсем. Не сказать, что это женщина выглядит как воплощение зла. Нет, скорее, она похожа на… нет, совершенно неясно, на что она похожа. — Ближе к «да», чем к «нет», моя королева, — почему-то женскими губами это звучит, ощущается и кажется куда более неловким и двусмысленным. Словно бы само это тело уже вселяет грех. — Я всё ещё Воланд, я всё ещё тот, кем являюсь. Но в некоторой другой ипостаси. О, ипостась! — вдруг смеётся, заливисто и громко, пару раз ударяя себя ладонью по колену. — Ужасное богохульство говорить так, правда? Маргарита задумчиво тянет руку. И как-то очень уж потеряно сжимает ладонью грудь, спрятанную под жилет и рубашку. К слову, слишком мужские, для обычной женщины, но эту отчего-то делающие ещё женственнее. — Бесцеремонно, — но никак не протестует. Только глазами сверкает, крутя свою трость в правой руке. — Кажется, всё это правда настоящее, — Маргарита понимает, что глупо, наверное, не верить, что дьявол может менять свой облик. Но проверить очень хотелось. — Я задам тебе один вопрос? — Задавай, я отвечу, если смогу, — как будто он может не ответить. Или она? Человеческий язык даже дьявола стремится наградить категорией. — Ты принимаешь этот облик, потому что дьявол больше любит женщин? — щурит глаза Маргарита, пальцами проводя по горлу Воланда — ни следа от кадыка. Изучение этой его… ипостаси занимает ужасно сильно. — Вопрос крайне глупый, — резюмирует, перебрасывая трость из ладони в ладонь. — Дьявол не любит. Этого достаточно? — Тогда другой вопрос, — пальцы касаются накрахмаленного воротника и крепко пришитой верхней пуговицы. Замирают. — Зачем тебе эта личина? — Потому что хочется! — вскидывает она руки. И трость с грохотом валится на пол, заставляя Маргариту всю вздрогнуть. — В этом ведь и самое… вкусное в жизни, — её взгляд вдруг перестаёт так ярко мигать и на мгновение замирает чем-то тяжёлым и перекрывающим дыхание. — Делай то, что хочется. Даже если это утопание во грехе. Ведь не всем набиваться в рай, так? Для кого-то ведь разжигали геену огненную? Может, для неё? Однозначно. Вряд ли хоть один батюшка отпустит ей столько развязный поцелуй с самим дьяволом. Пылкий и яркий — жар изнутри идёт. Такой сильный, что пуговица, та злополучная пуговица, расстегивается как-то сама. Как-то так быстро и так случайно, что Маргарита и не уверена, что это сделали её руки, а если и они, то было ли это под чутким надсмотром чего-то вроде сознания или разума. Да уж, разум занят другим. Разум занят руками Воланда, теперь такими мягкими и небольшими, что сейчас без всякого напряжения пересаживают её к себе на колени, без лишних церемоний пробираясь под платье и изучая кожу на бёдрах. — Так что? — то, как говорит Воланд в такие моменты — пугает. Слишком спокойно и весело, словно подобное — обычный вечер у близкого друга и не более. — Я могу сделать так. Щелчок пальцами. Что-то в секунду сияет, потом взрывается, снова сияет и тухнет окончательно. И перед Маргаритой снова тот Воланд. Властный мужчина с яркой перчинкой во взгляде. Но… нет, что-то не то. — О, Вам сам дьявол не кажется соблазнительным, — смеётся он звонко. И вновь щелкает пальцами. — Так, видимо, лучше. Да, про опасения людей. Что дьяволу в женском обличье будет неудобно владеть отдавшимися ему ведьмами. Удобно, поверьте. Так удобно, что ведьма запрокинет голову, зажмурив слезящиеся глаза; так удобно, что ведьма губами будет шептать то ли проклятия, то ли благословения; так удобно, что ведьма вцепится своими ладонями дьяволу в волосы, уничтожая причёску, вопьётся в губы поцелуем, размазываясь собственную помаду и простонет что-то такое умилительно-пошлое, что дьявол даже будет тронут; так удобно, что ведьма и не обратит внимания, как сильно ноют у неё ноги, как затекли сжавшиеся ладони и как тянет от напряжения поясницу — в голове только пальцы, умелые и издевающиеся, в голове только ритм, что никак не поддаётся укрощению, в голове только разноцветные глаза, удовлетворено сверкающие из темноты брошенной на них тени. Да, дьяволу в женском обличии так хорошо удаётся владеть отдавшейся ему ведьмой, что та будет готова позабыть обо всём на свете. И обязательно отдаться вновь.