II.В сумерскую ночь

Эта ночь была по особенному горячей. Было бы глупо удивляться тому, что ночи в Сумеру знойные — и летом, и зимой. Сегодня, правда, и под холодным блеском луны ощущался горячий воздух, что согревал даже легкие, когда проникал в ноздри. И прохладная ванна с лепестками падисары, что пахли густым, богатым ароматом, совсем не помогла — запах, кажется, грел кожу, оставшись на ней легким, едва ощутимым, маслом. Люмин выпила стакан воды, не пожалев, что так и не приняла предложение Кавеха остаться погостевать в доме Аль-Хайтама. Несмотря на то, что секретарь академии обычно не был гостеприимен и в гости позвал лишь раз и то по делу, однако снизошел до кивка в знак своего согласия на ночные посиделки. Но Люмин отказалась и сейчас, бесцельно бродя от жары и бессонницы, решила, что выбор был правильным. Таким образом, единственный человек, которому она могла бы помешать была Паймон, но та спала, громко посапывая. Путешественница тихо двинулась в сторону балкона — они расположились в местной гостинице, и та была вполне себе просторной. Выходя, однако, разочарованно поджала губы — ветра не было. На ясном небе серп луны отливал синевой, но жарил не хуже солнца, а в воздухе пахло не свежестью, а цветочным ароматом и зернами кофе от которых становилось приторно. Упираясь ладошками о перила Люмин чуть склонилась вперед, оглядывая глазами улицу. Может, из-за той же жары, но там, внизу, было совсем тихо и лишь из ближайшего ресторана — именовался он рестораном Ламбада — слышались звуки веселья пьющих сумерцев. — Неудачное место для остановки, — раздалось за спиной и Люмин развернулась так резво, что — должно быть и жара была тому виной — у нее закружилась голова. И все же, приподняв голову, увидела на самом краю ската крыши, над дверью, что вела обратно в комнату, фигуру. Он сидел, согнув одну ногу и расположив на колене локоть, другой же лениво покачивая. Малёхонькая птичка, что пыталась спастись в тени шляпы, присела у самого его бока, думая, что не прогоняют ее лишь оттого, что не замечают. — Я думал, бывалый путешественник знает, что главная улица города — не место для спокойных ночей. — И тебе добрый вечер, — изогнув губы в легкой улыбке поприветствовала Люмин. Минуло три месяца с тех пор, как они виделись последний раз. То был канун рождества в Фонтейне. — Добрый? — Голос у Странника, как и обычно, сквозил поддевкой. — Что доброго, Люмин? Он называл ее по имени. Путешественница сочла слова знакомого за недовольство погодой и небольшим шумом из ресторана, оттого, пожав плечами, сказала: — Здесь неплохой вид, — это о том, что в гостинице было не так уж и плохо. Лицо Скарамуччи сделалось, казалось, еще более злорадным. Лишь сейчас Люмин заметила, что полупрозрачные легкие ткани с его шляпы покачивались в сторону из-за ветерка, что он призывал специально для себя. Интересно, ему бывает жарко? Если вопрос имеет практический характер, то совершенно глупо было бы делать вместилище для Бога не жаростойким. — Глупости, — сказал он. — Но, если тебе нравится смотреть на неотесанных пьянчуг и это болото, то пожалуйста. Судя по твоей компании, с которой ты обычно проводишь время, то мне не стоило удивляться. Болотом он назвал раскидистое озеро, что окружало город. — Паймон сейчас спит… — И эта писклявое нечто в том числе, — добавил Странник, поводя носом в сторону словно и говорить об этом больше не желал. Люмин в ответ попыталась сдержать улыбку от привычного нрава своего давнего знакомого, но тот вдруг соскользнул с крыши и очень мягко опустился на перила. Сказал вдруг с тоном, что был присущ ему до того, как его одежды окрасились в синие краски: — ты в городе второй день, но узнал я об этом от Нахиды, а не от тебя. Люмин перехотелось улыбаться. Она вдруг почувствовала себя виновной и, под взглядом Скарамуччи, потупила глаза уткнувшись ими в сторону. — Я попросила Сайно передать в академию весточку, — сказала Люмин. — Почему сама не зашла? — Голос его делался все холоднее. Глаза же меркли. Он был недоволен и сжигаем глубокой обидой за этот поступок. Но Люмин не могла ему признаться в том, что, несмотря на их прошлую встречу, она понятия не имела как себя вести. И близким другом ей он ведь не был, и встречались они прежде лишь ведомые разными обстоятельствами и никогда по собственной воле не сталкивались. Странник был отстранен, закрыт и нрав его тяжелый не позволял сблизиться, а Люмин, хоть и с добрым сердцем, подступиться к нему все никак не могла. И его попытки самому найти с ней контакт понять не могла, оттого как способы сближения у Сказителя были специфическими. — Я не знаю, — призналась путешественница. Губы Странника от злобы скривились. Она нашла время на встречу с тупицей махаматрой, дылдой секретарем, что был сам себе на уме, ушастым зазнайкой из леса и еще чудом не спившимся архитектором-истеричкой, но не с ним. Сказитель спешно отвернулся, возвращая своему уму ясность. В сердце несколько столетий бушевала яростная гроза и Люмин была той, с кем старые страхи наполняли его вновь, заставляя тихо сходить с ума и скрежетать зубами. Но что поделать? Судьба обходилась с ним жестоко и над ней властвовать он не мог. — Я не думала, что это так заденет тебя, — раздалось тихое и полное печали. Странник фыркнул: — Заденет? Едва ли. Но ты правда думаешь, что после долгих месяцев, я буду рад бумажке с двумя словами, которую ты даже не удосужилась принести лично? — Он вновь повернулся к ней лицом. — Чем же, позволь узнать, я отличаюсь от твоих приятелей? Брови Люмин приподнялись. Прежде Странник лишь сочился издевкой, а злость его она узрела в момент, как Нахида возжелала отобрать у него сердце… И сердце Люмин, в ответ на это, сжалось, когда понимание подкралось к ней со спины. Он бы не сказал ей прямо, а она и впрямь поступила с ним неправильно. — Может, выпьем холодный кофе? — Предложила вдруг она, улыбнувшись своей доброй улыбкой. Кофе на ночь было ужасной идеей, да и холодное Люмин совсем не любила, однако это было лишь предлогом, чтобы провести время вместе. В конце концов, тогда, в Фонтейне, кофе стало для них примирительным. Скарамучча переключился и брови его опустились. Темные глаза скользнули по двери, затем куда-то в бок. Он размышлял, прежде чем вытянуть руку и повелительно сказать: — Идем. — Куда? — Удивилась путешественница. Странник все еще был зол и ужасно обижен, поэтому проскрежетал: — Кофе пить. Тогда Люмин, чтобы не гневить его сильнее, вложила свою узкую ладонь в его и тонкие пальцы мгновенно сжались на бледной коже. Странник потянул ее на себя, вынуждая взобраться на перила, сам же воспаряя в воздух. — Но резонанс с Анемо… — слова выходили быстрыми, по мере того как Люмин пыталась предупредить о своем нынешнем положении. Будучи путешественницей, являющийся лишь гостьей в Тейвате, ей удавалось пользоваться всеми элементами с семи континентов, однако для того требовалось позаимствовать силу у статуи Архонта. — Я повелеваю ветрáми Сумеру так же искусно, как и грозами Инадзумы прежде, — сказал ей Скарамучча не без превосходства, что давало ему бессмертное тело. — Ты для меня лишь пушинка, листик с дерева и мне даже не нужно касаться тебя, чтобы заставить вспорхнуть, однако я предпочту держать твою руку. Уши Люмин коротко вспыхнули, однако в тот же миг Странник потянул ее вслед за собой и пространство, горячий сумерский воздух, обратился в обволакивающие волны, что удерживали ее на себе, подобно невидимым атласным лентам, прикосновения которых ощутимы и незначительны в одно и то же время. А холодные пальцы, крепко сжимающие ее ладонь, были всем, что позволяло ей верить в собственную сохранность, в то, что с ней ничего не случится и город, что сейчас плыл под ее ногами, будет оставаться таким же далеким. И вот уже яркие, теплые огни сменились листвой и широкими ветвями дерева, виднелись стеклянные крыши, что принадлежали академии и скромный уголок с прудом по пути в прежнее место заточение малой властительницы. Но они плыли все дальше и теплый ветер трепал золотистые волосы. Странник потянул за руку чуть сильнее, заставив оказаться ее еще ближе, когда они огибали длинные ветви по пути наверх. — Не боишься? — Спросил он и в потоке ветра его голос звучал тихо. Странник сверкнул темными глазами и ехидно улыбнулся: — здесь высоко, а я все еще могу быть злодеем. Люмин усмехнулась, покосив на него взгляд, говорящий о том, что это не станет для нее проблемой и он об этом хорошо осведомлен. Они переглянулись, безмолвно понимая друг друга. Скарамучча мог бы выдавить еще что-нибудь колкое — просто потому, что он все еще злился на нее за тот поступок — однако лишь опустил вторую руку на сгиб талии, прижимая ее плечо к своему тогда, когда требовалось приземлиться. Путешественница оглянулась — они были высоко над городом, на толстой ветви дерева и вокруг совсем ничего, кроме Сумеру, что теперь раскрывался словно на ладони и куда ни глянь видно всю ширь территорий. Бесконечные леса, полоска песков пустыни вдали, рябь водопадов, что несли собой воды Фонтейна и яркие огни Ли Юэ на востоке. И здесь, на этой вершине, спрятанные в тени листвы, они были совсем одни и тянуло здесь одиночеством, но не страшным, а таким спокойным. Заметив на себе взгляд Странник беспечно отозвался: — Что? Вам, человеческим созданиям, кофе на ночь вредно. По старой привычке он все еще подчеркивал разность между собой и остальными. Был ли он рад этому или же напоминал себе о том, насколько несчастным его это делало было неясно. — Тогда чай, — отозвалась Люмин, следуя примеру Сказителя и садясь, позволяя ногам болтаться в воздухе. — Мне нравится чай, который ты делаешь. Странник не повернулся к ней продолжая демонстрировать лишь свой профиль, но даже так было видно, что румянец мелькнул на его щеках. Чай, что доводилось пробовать Люмин, обладал мягкой горечью и, иногда добавляемый туда рис, делал из него полноценное блюдо. Позже она пробовала много видов чая — и в Ли Юэ, и в Сумеру, и в Фонтейне, однако тот чай, что приготовил для нее тогда Странник запомнился ей ярче всех. Словно прочитав ее мысли, он произнес: — Неужели помнишь? — Я бы не забыла, — ответила ему Люмин. Странник исказил губы в какой-то горькой усмешке. Глядел вдаль, в сторону водопадов Фонтейна. — Многих повстречала? Люмин, кажется, все уже понимала. В каждом новом регионе она встречала множество людей и многие из них делались ей друзьями. Делая новый рывок, она продолжала двигаться, оставляя за собой след из воспоминаний, которыми были наполнены встречи, истории, совместные задания и теплые, крепкие связи. Все они, ставшие незаменимой частью их общей истории, навсегда оставались в ее сердце в этом долгом странствии. И ей предстояло посетить еще несколько новых стран — встретить новых людей — чтобы завершить этот путь. Но Люмин клялась… — Я никогда не забуду тебя. Странник умолк. Все внутри гремело, словно рвалось наружу. Ложь, ложь, ложь… Она оставит его позади лишь как прошлое, которое уже минуло, стало неважным. Она пойдет вперед, пройдет еще несколько континентов, а затем, должно быть, найдет брата и покинет Тейват. Он навсегда останется безликой фигурой, с которой она когда-то имела дело, чью историю знала, но на его место придут другие люди — их будет еще много. И в конце концов все они вытеснят его из ее памяти. Люмин видела, как в глазах его что-то стремительно менялось. Протянула руку и нежно коснулась его плеча: — Клянусь тебе. Стало вдруг так больно. Куникудзуши чуть поддался вперед, ссутулив плечи и крепко стиснул зубы — в груди так болело. Но его божественное тело не должно болеть, потому что внутри оно совершенно полое, а он — лишь шарнирная кукла. Брошенный собственной создательницей, матерью, забытый и ненужный, вытесненный другим, более совершенным телом, он был обречен оставаться позади для всех, кого встречал на своем пути. И ты, путешественница, тоже его заменишь. — Что с тобой? — В ее голосе слышалось беспокойство. И он стиснул пальцами ткань своих одежд на груди, пытаясь унять боль. Люмин вполголоса спросила: — Сердце?.. Странник исказил губы в полуболезненной усмешке. Какое же сердце? Сердце есть только у людей. И тогда, превозмогая боль, он взглянул на нее: — У меня нет сердца, — он почти шептал. Его тонкие, аккуратные пальцы вдруг разжались, и рука метнулась в ее сторону — подушечки пальцев мягко врезались в кожу над открытым участком у груди. — Может, твое забрать хочу. За всю свою жизнь Странник хотел заполучить сердце трижды: впервые, чтобы сделаться человеком, затем же, чтобы занять свое божественное право на господство, и сейчас, чтобы навсегда заполучить ее. Щеки Люмин запылали. Она видела, как подрагивало его лицо от этой неизвестной боли и как блестели его глаза. Но она не знала, что ей требовалось сделать или сказать. Она была растерянна. Но он продолжал: — Будь у меня свое, — сказал безымянный, — отдал бы взамен. Горло сдавило словно удавкой. Люмин робко протянула руку, касаясь кончиками пальцев того места, где он стискивал ткань на своей груди. Все внутри потянулось к нему словно в ответ. А он ждал. Лелеял лишь мысль о том, что она не отвергнет его. И тогда путешественница ответила ему — вместо слов потянулась, гонимая странным чувством, мягко касаясь губами его губ. Ее щеки густо запылали от собственных действий и этих чувств. И Странник вмиг прильнул к ней сильнее, заводя руки за спину, чтобы прижать крепче. Ее губы были теплыми и мягкими, от нее пахло далекими звёздами — золотистыми и яркими. Он никогда и никого не целовал, но сейчас чувствовал себя самым настоящим человеком, в этом порыве эмоций, лаская ее губы и чувствуя, что боль отступает. Обнимал ее так крепко, словно пытаясь вдавить ее в собственное тело, поместить туда, где должно располагаться сердце, чтобы ощущать ее тепло, заточенное в нем самом, долгую вечность этой жизни. И ему бы хотелось, чтобы этот миг затянулся — поцелуй сделался напористее по мере того, как он стискивал ее стройное тело в своих руках, находясь в состоянии, когда совладать с самим собой попросту сложно. Он чувствовал ее теплые пальцы, которые она разместила на его щеке с особенной нежностью, от которой его тело полыхало словно от огня. Ее губы покраснели, распухли, стали влажными, отчего скользить по ним становилось еще приятнее, и голова его туманилась все сильнее. Однако, превозмогая себя, он скользнул кончиком носа по ее щеке, затем ниже, наконец пряча лицо в сгибе ее шеи. Прижался к ней крепко и она, Люмин, чувствовала, как колотится его сердце — или же ее собственное отдается эхом в его полой груди. Ее лицо выражало растерянность, однако она смиренно принимала переменчивость Странника и ее руки опустились на его плечи, чтобы с нежностью обнять в ответ. — Не уезжай, — попросил он и голос звучал его глухо и тихо. Но Люмин не могла оставаться на одном месте. В конце концов, ее конечной целью являлся брат, сколь бы сильно она не привязывалась к людям в этом мире. И когда она найдет его, то обязательно предложит закончить их странствия и остаться в Тейвате навсегда. Но это будет потом — в далеком, неизвестном будущем. И ответа для него подобрать она не смогла. Обещать то, чего не будет — не стала. Однако, совсем негромко, для одного лишь него, она сказала: — Я всегда буду возвращаться к тебе. И ветер растворил ее слова, навсегда заточив их в кукольном теле. Он не стал вместилищем для божества, сделался непригодным для одной единственной цели, для которой был создан. Но он не чувствовал себя пустым — без сердца, без частицы Архонта внутри. Он вдруг сделался цельным — ему больше ничего не требовалось, чтобы почувствовать себя кем-то. Он был куклой, созданной для Архонта, бывшим Предвестником Фатуи, несостоявшимся божеством, ныне носителем Анемо глаза Бога, отреченным и всеми забытым, но в ее руках он был тем, кем никогда еще ему не доводилось бывать — он был нужным.