Букет

Гарик измученно проскулил и подтянул ледяные ноги к груди, накрывшись тонким покрывалом, что служило одеялом, почти с головой. Он страшно вспотел, как мышь, весь был мокрым и ворочался на кушетке, сминая и без того совсем плохую простыню — та чуть ли не насквозь пропиталась потом, пока он лежал и откровенно умирал. А все из-за каких-то дурацких цветов, черт бы их побрал. Он просто хотел сделать Соколову приятно. Поднять настроение, заставить в сто тысячный раз улыбнуться и вызвать робкое «ну Игорь» в качестве реакции — вот. Вот это он хотел. Очень хотел, так хотел, что аж шило в одном месте зашевелилось. Подвернулся удобный случай: не так давно Герман отправил его собирать какие-то камни в лесу, и Гарику ничего не оставалось делать кроме как пойти и искать дурацкие голыши — по словам ученого, они обладали некими невероятными свойствами, поэтому ему жизненно необходимо было набрать в жестяное ведро десяток-другой. Ну Гарик и набрал. В процессе он вышел на очень красивую поляну. Середина весны, погода сходила с ума, а солнце начало люто припекать: Зона вся обросла пышной (и местами — радиоактивной) зеленью. Она вовсю задышала после холодной зимы и готовилась мучить сталкеров неистовой жарой до самого сентября. А еще стали расти цветы, которые и привлекли внимание Гарика. На широкой зеленой поляне они показывались из земли прямо по центру в круге, все разноцветные и красивые, настолько, что он сначала невольно подумал, что наткнулся на какую-то новую аномалию. Сначала он спокойно собирал камни, ползая на четвереньках туда-сюда, как придурок. Один голыш в ведро положил, второй, третий, но каждый раз, нагибаясь или присаживаясь на корточки, он то ли случайно, то ли специально, направлял взгляд в сторону ярких красивых бутонов, которые гипнотизировали своей красотой. В весеннем воздухе, прогретом теплыми лучами, витал легкий аромат пыльцы, и Гарик порой мотал головой и шумно фыркал. А потом подумал… В последнее время он часто размышлял о том, как признаться Соколову в симпатии. Сначала он просто собирался подарить ему котенка-баюна, который вместе с матерью и маленькими братишками жил под ржавым вагоном заброшенного поезда. Вообще, Гарик бы всех забрал, но дай Бог Герман хотя бы одного разрешит оставить… эх… А вообще, те котята правда милые! Они упитанные, мягкие и теплые, привыкли к Гарику и постоянно мяукают, когда он к ним приходит и приносит еду. А еще у них пузики круглые, и так прикольно в них пальцем тыка- Гарик нарвал цветов, предварительно кинув в поляну болт, чтобы проверить, есть ли там аномалия. И нарвал много. Целый букет. Причем цветы эти не похожи ни на одни из тех, что он когда-либо видел: пестрые, яркие, от нежно-фиолетовых до почти белых; с лепестками причудливой формы и мягкими листьями такого… салатового цвета, такого яркого и сочного оттенка. Соколову точно понравится, подумал Гарик. Соколову все нравилось, что тот для него делал: бутерброды с криво нарезанной колбасой — невероятно вкусно, носки заштопать — во век жизни буду благодарен, подарить какую-то безделушку, купленную по скидке у Гавайца — очень мило. Соколов вообще постоянно эмоционально реагировал на разного рода презенты. Каждый раз отводил взгляд огромных, точно как у одного из тех котят, глаз, неловко чесал затылок пальцами и забавно заламывал брови. Вот он так сделает, когда Гарик подарит ему цветы, а когда скажет «ты мне нравишься» — о-о-о-ой… Ой. Гарик не успел ничего подарить — свалился в обморок, стоило ему по возвращении из леса переступить порог бункера. Герман и Озерский его тогда приволокли в комнату, раздели и уложили на кушетку, после чего утащили камни и эти поганые цветы к себе на изучение. Оклемался их непутевый раб только к вечеру, даже к ночи, и тут же об этом пожалел: голова раскалывалась, ртуть в древнем градуснике, который Озерский сунул тому подмышку, грозилась сломать стекло и стремилась к отметке за сорок; из носа текло, руки и ноги не слушались, ровно как и язык. Гарик почти не мог думать, но в голове, словно забитой густым туманом, промелькнуло «кажется, я умираю». Это все эти цветы! — Игорь? Гарик лениво перевернулся с левого бока на спину и повернул голову вправо, в сторону Соколова. Тот нервно глядел ему в глаза и комкал дрожащими пальцами ткань потрепанных синих штанов, что были на нем надеты. Он выглядел так, будто тоже надышался радиоактивной пыльцы: испуганно вытаращился, трясся весь, расстрепанный, как цыпленок, и Гарик бы от такой картины точно как минимум усмехнулся, но у него будто мышцы лица отнялись. У него только получилось скривить рот так, как если бы он собирался сказать «ы-ы». — Игорь, как ты? Гарик похлопал ресницами пару раз. Агрессивно, чтобы точно понял, что все очень не очень. — Это те цветы? Герман сказал, что ты мог умереть, если бы еще больше ими надышался, — взволнованно пробормотал Соколов. — Ты чуть лоб не расшиб, когда упал. Я боялся, что ты не очнешься. Гарик в ответ неразборчиво что-то промычал. — Зачем ты принес этот букет? Гарик помолчал. Посмотрел так, как собаки смотрят на своих хозяев после того, как те их отчитали за какую-то шалость, и вытянул бледные губы. С первого раза не получилось, и он попробовал еще — изо всех своих отсутствующих сил старался изобразить поцелуй. С ним, с Соколовым, с непутевым и боязливым воякой, который обожал животных и часто тискал пузатых котят-баюнов, но часто при их виде или во время простого почесывания за ушком становился излишне сентиментальным и мог пустить слезу. С Соколовым, с которым часто болтал до самой глубокой ночи, до тех пор, пока Герман со своей бессонницей и острейшим слухом (а также неприязнью к любому, кто не работает в бункере), не начинал бузить. С Соколовым, с которым удалось довольно быстро поладить, который никогда не отказывал в просьбе поиграть в нарды и который упорно игнорировал существование прозвища «Гарик». Соколов вдруг пересел на кушетку к Гарику. Осторожно приподнял его, придерживая, и аккуратно убрал с горячего от температуры лба короткие темные волосы, мокрые от пота. Тот слабо улыбнулся, пытаясь сфокусировать взгляд и снова что-то промямлил. Гарик в крепких руках вояки совсем чувствовал себя куском пластилина, который поплавился на ярком солнце, но это чуточку облегчало поганое самочувствие. Еще бы знобить перестало… — Это мне? — Мь-мь…е-е…м-м-м… — Я тебе нравлюсь? — Му-му-у-у… н-н, — да. — Дурак ты, Игорь, — Соколов погладил Гарика по лбу. Едва ощутимо коснулся пальцами левой щеки, розовой, и смущенно улыбнулся. Тот закрыл глаза, наслаждаясь ласками. Точно как пес. Который, к сожалению, захворал. — Самый настоящий. Лучше бы камень подарил! -М-м-м… Ох уж эти цветы.