Кто из нас слепец?

                                                                                                                  В полумраке гостиной Сэллоу крадётся едва ли слышно,                                                                                                                               можно сказать  — почти что едва дыша.                                                                                                                   Он надеется в общем-то, что о новых его похождениях                                                                                                                               ни одна не прознает салазаровская душа.                                                                                                                   Но на кончике чужой палочки предупреждающе горит                                                                                                                               алый  — и почти обречённо                                                                                                                   веснушчатый хулиган свой замедляет шаг. Если бы кто-нибудь Мракса спросил, почему же он до сих пор не пустил по венам Сэллоу чёрную от боли кровь  — вряд ли Оминис смог бы хоть что-то ответить. А если уж быть откровенными до конца  — не пытался бы даже. Не теряя лица, в лучших традициях чистокровных посоветовал бы любопытному не совать свой нос не в свои дела. Но если бы вдруг отвечать пришлось перед собой самим  — что юлить, тех причин он знает как минимум десять. Не знает только, насколько они весомы. А ещё не знает, на сколько на самом деле хватит его терпения.  — Снова ведёшь себя, как мамаша? — вкрадчиво спрашивает Себастьян, замирая в шаге от кресла, на котором сидел блондин. В этот миг Оминис готов поклясться: конец терпению придёт сейчас. За окном уже ночь, на часах — двенадцать. Между чёрных бровей пролегает суровая складка, линия челюсти вмиг становится жёстче, ещё острей. В голубых глазах, не видящих ни черта, бьётся лёд, одновременно — раскаляется сталь.  — Должен ведь хоть кто-то, раз твоя тебя должным образом не воспитала. Воздух вокруг густым становится до предела. Салазар знает — не этого он хотел бы. Палочка Сэллоу, взлетая, Оминису глядит в грудь. Палочка Мракса целится выше — в горло. Плечи шатена подняты высоко, расправлены гордо. Проходит ещё один миг — и Себ выдыхает, садится на подлокотник, раскрытой ладонью трёт устало своё лицо.  — Туше. А то правда ведь подерёмся. Мраксу остаётся одно — соглашаться, кивать, а ещё подбирать слова. Уж в который раз? И можно ли подобрать? Что сказать человеку, у которого мёртв отец, мертва мать, и к которым ещё не сегодня-завтра примкнёт сестра? Сэллоу сходит с ума в попытках отыскать выход, просит о помощи друга опять и опять. Мракс устал объяснять: он здесь не помощник, а время при всём желании даже вдвоём им не удастся развернуть вспять. Хотя если бы Оминис мог — он и небо бы опрокинул на голову с ног. И просто на головы тем, кто их Анну проклял. Сэллоу сгибается вдруг неудобно, жмётся виском к твёрдому дружескому плечу, прикрывает глаза, сознаваясь устало:  — Я больше так не хочу, но не могу иначе. Сколько я бьюсь уже, запертый в клетке снитч? Будто не выбраться, как бы крылья не гнулись и не поворачивались. Мракс не знает, что сделать, и так и молчит, застыв. В мыслях галопом несутся несбыточные мечты. Как бы могли они здесь вот сейчас сидеть: Анна б смеялась, Себастьян о чём-то галдел, Оминис слушал, в своё же не веря счастье. За какие грехи им выпала волчья доля? Его бы воля...  — Не помог даже чёртов скрипторий. Хотя Фреде такое пришлось пережить... ... а невидимые ножи будто вкручиваются под лопатку. Мраксу с детства твердили: голову выше держи, на недостойных не стоит времени тратить и сил, и ни за что, никогда, никого ни о чём не проси. Оминис не просил, просто дружбу Сэллоу себе принадлежащей считал по праву. А по какому  — гриндилоу его разбери. И невольно сжимаются добела сильные пальцы на горячем, от тоски поникшем плече.  — Эй, полегче, Оминис! Ты зачем?..  — Ты зачем её в наши втянул дела?  — Она хотя бы мне помогла. Треском поленьев в огне звучит голос друга. Оминис молча встаёт во весь рост, покидая кресло, да так резво, что не ожидавший Сэллоу заваливается набок. Как грубо. Вскакивает, вновь ощерен, глядит взъерошенным диким зверем.  — Сколько ещё потерь? Сколько нужно тебе прожить, чтобы стать умней?  — Это в чём? Я и так живу, без конца оглядываясь за плечо. Чтоб меня не поймали, чтоб у Анны был снова шанс. Чтоб она смеялась заливисто и горячо. Чтобы на выпускной я повёл её в танце!  — Ты, быть может, и смотришь через плечо, но Мерлин свидетель: что там творится не ведаешь.  — Бредишь, да? У Мракса в груди бессильная бьётся злоба. Если он мог бы, ох, если б он только мог бы... Он шагает вперёд. Его голос отрывист, и льдист, и сух:  — Я присвоил тебя себе ещё с первого курса. Не согласен: делиться, терять, робеть. Ты бы видел — конечно, если б смотрел. От слов блондина у кудрявого сорванца перехвачен дух. Он робеет секунду, вторую. На третью  — подаётся вперёд и касается поцелуем холодных губ.