Четырнадцатое февраля

Чонгук помнит первые полгода своей жизни после смерти (чертов оксюморон) Тэхена. Помнит, как сначала не мог понять и поверить, что это конец. Что его больше нет и никогда не будет рядом. Помнит, как по привычке ждал пожеланий хорошего дня и открывал мессенджер, гладя подушечками пальцев изображение родного лица и изо всех сил веря, что сейчас возле иконки человека, записанного нежным «мой Тэхен-и», появится зеленый кружочек и уже отнюдь не возможное «в сети». Помнит, как еще до рокового дня ссорился с Кимом из-за мелочей, думая: «Ничего страшного, у нас ведь еще много времени! Помиримся!»… И сожалеет. Сожалеет, что не ценил каждую секунду, когда Тэхен влюбленно ему улыбался. Сожалеет, что сразу после ссоры не бежал к нему с виноватым «прости». Будь Чонгук немного умнее, он бы успел сделать с ним множество вещей. Будь Чонгук хоть на гребаную капельку менее эгоистичным, он не позволил бы Тэхену умереть. Услышал бы, как самый радостный в его окружении человек отчаянно-безмолвно просит о помощи. *** Не обходится без мучительно-долгих месяцев реабилитации, во время которых Дилан беспрестанно находится рядом, осведомляется о самочувствии и позволяет Чонгуку просто по-человечески поплакать в свое плечо. Этого достаточно днем… Ночь же приносит с собой боль и чувство вины, пожирающие изнутри, лишающие сна и злорадно скалящиеся с насмешливым: «Ты виноват в его смерти, Чонгук». Конечно, со временем раны начинают затягиваться, а теплые совместные воспоминания — тонуть в толще новых, созданных им и Диланом. Братом Тэхена. Вам может показаться, что встречаться с родственником того, кто еще недавно нежился в ваших объятиях и был для вас всем миром, — чертовски безрассудно и даже жестоко, но у Чонгука нет времени думать о том, что было бы, будь он идеальнее. Нет сил и желания это делать, потому что однажды он уже опоздал. Опоздал всего один раз за всю свою жизнь и потерял самое ценное, что имел, а потому решил для себя, что сделать это еще раз просто не имеет права. Нынешний Чонгук заходит в квартиру с букетом цветов, отряхивая с шапки снег, и почти сразу попадает в кольцо родных рук, сытым котом жмурится от ласковых слов и поцелуев-бабочек, не упускающих ни миллиметра его кожи. Дилан всегда такой — нежный, до ужаса влюбленный и жадный до внимания. Может, так на них обоих повлияла потеря близкого человека. А может, ослепленные любовью к другим людям, они не видели друг в друге родственных душ. — Как ты, солнышко? — брошенное участливо и нетерпеливо, пока руки скользят под ткань домашней футболки на привычное место – чуть ниже талии. — Все хорошо, — жмурясь и целуя в родинку под нижней губой. «Хорошо? Ты хоть раз с четырнадцатого февраля прошлого года чувствовал себя хорошо? Как ты вообще можешь говорить о «хорошо», когда Тэхен из-за твоей глупости лежит сейчас под слоем грунта? Вы двое просто чертовы эгоисты!» — вопит чонгуково сердце, пока сам Чонгук влажно целует шею Вана и совершает глубокие толчки. И ведь правда: без Тэхена совсем не хорошо. С ним все было иначе. Секс был скорее выражением чувств, нежели потребностью. Поцелуи не отдавали неприятной приторностью, оседая на кончике языка. С ним не хотелось забыться. Его не хотелось забыть.