Признание в ночи

Сегодня Полная Дама впервые за много-много лет смутилась как юная школьница. Она стыдливо прикрывала лицо ладонью, прятала глаза, то и дело оправляла своё нарядное одеяние и периодически срывала листочки с ближайшего куста — лишь за тем, чтобы растереть их в пальцах и уронить себе на колени, тут же о них забыв… У Полной Дамы был повод для смущения, как и у любой сентиментальной женщины: сегодня ей признались в любви. Над землями Хогвартса светила ослепительно-белая полная луна, ночные птицы перекликались в Запретном Лесу, пугая и смеша друг друга, перебивали одна другую, торопились рассказать каждая своё. Их крики далеко разносились в ночной тиши и долетали даже сюда, в замок Хогвартс, в башню Гриффиндора, проникали внутрь через приоткрытое окно и мягко затихали в пустых коридорах. Впрочем, здесь, у входа на факультет, было не совсем уж безлюдно, если можно применить такое выражение к призраку. Прямо напротив портрета Полной Дамы стоял единственный посетитель. Не стоял, вернее, а парил в воздухе в полуметре от пола, покачиваясь не то от едва заметного сквозняка, не то от избытка переполнявших его чувств. Сэр Николас де Мимси-Дельфингтон. Почти Безголовый Ник. — Дорогая моя леди, — говорил он, прижимая полупрозрачную руку к столь же эфемерной груди. — Моя прекрасная леди… Четверть часа назад сэр Николас разбудил Полную Даму, и не как нибудь, а игрой на старой мандолине, у которой сохранилось лишь две струны, а полукруглый корпус иссох, растрескался в нескольких местах и грозил развалиться в любой момент, дотронься до него менее деликатная — живая и сильная — рука. Где сэр Николас взял инструмент, Полная Дама его так и не спросила, а сам он не спешил признаваться. Он вынырнул из темноты коридора, остановился в воздухе возле её портрета и заметил, что она сидит с закрытыми глазами. Она, должно быть, задремала, пользуясь тем, что ночью поток студентов почти иссякает, и каждый следующий, кто желает войти или выйти, появляется только минут через двадцать, а то и через полчаса. Полная Дама сомкнула веки лишь на минуточку, но её сморило, и она была немного раздражена, когда услышала, как кто-то бренчит на расстроенной гитаре почти у неё над ухом. Она встрепенулась и готова была как следует отчитать возмутителя спокойствия, но раздражение от резкого пробуждения почти моментально сменилось удивлением, и с каждой секундой удивление только росло: старый знакомый, можно сказать, коллега, висел посреди коридора с побитой временем мандолиной в руках и извлекал из своего инструмента странные, нереальные звуки, которые нельзя было назвать мелодией даже из лучших побуждений: куда больше это напоминало призрачные стоны неприкаянной души. Каковой, впрочем, сэр Николас и был. Только сегодня его по непонятной причине потянуло не на приключения, а на лирику. Полная Дама открыла было рот, чтобы спросить, чего он желает от неё в столь поздний час, но сэр Николас опередил любые её вопросы своим признанием. И признался он отнюдь не в грехах или шалостях, а в самой настоящей любви. Впрочем, как и всё у него, признание это вышло каким-то незавершённым и даже несколько похожим на фарс — в точности как вся жизнь сэра Николаса и как его смерть. “Мадам, — начал он, с трудом зажимая лад на грифе и перебирая струны одним пальцем, от чего мандолина не столько зазвучала, сколько закряхтела. — Я очарован вашей полновесной статью и вашей неземной личиной”. Полная Дама принялась интенсивно моргать и даже несколько раз тряхнула головой, точно поверить не могла, что видит и слышит именно то, что ей показалось. А сэр Николас продолжал в том же духе: как он пленён, как заворожён, как сбит с толку, как потерял сон и покой — и как почти потерял голову. От любви. И едва признание прозвучало, сэр Николас отбросил мандолину прочь театральным жестом. Несчастный инструмент рухнул на каменный пол в нескольких шагах от портрета Полной Дамы, и с тем кончилось его земное существование: корпус разлетелся в щепы, струны с гудением свернулись, гриф палкой отскочил к стене и остался лежать там; с корпусом его не связывал теперь ни давно рассохшийся клей, ни две последние металлические нитки. Полная Дама вздрогнула всем телом, отпрянула от края картины и только тогда сообразила, что всё это представление действительно имеет место, оно не снится и даже, возможно, не является розыгышем. Сэр Николас никуда не исчез, не пустился наутёк с хохотом, как сделал бы негодный Пивз, не разразился бранью на недогадливость Полной Дамы, как мог бы старый Филч, и не попытался разрядить обстановку, ввернув какую-то своеобразную несмешную шуточку, как любил директор Дамблдор. Нет, сэр Николас просто плавал в воздухе, то поднимаясь вверх немного, то вновь оседая, будто поплавок на волнах, и продолжал смотреть на Полную Даму пронзительным взглядом. Эта сцена между ними длилась те самые четверть часа, и сейчас Полная Дама, осознавшая наконец, что за неловкими эпитетами и сомнительными комплиментами легко просматривается то самое заветное признание, теперь не могла придумать, как же ей ответить на столь внезапный и ничем не обоснованный порыв. Говоря откровенно, у Полной Дамы имелось не так чтобы очень много кавалеров. Бывало, что захаживали к ней господа с других картин — приходили из соседних коридоров, спускались с других этажей, забредали даже с других факультетов. Среди них попадались интересные мужчины, с которыми можно было бы завести интрижку. Но сердце ни к кому не лежало. Полная Дама знала, что все эти визиты — лишь дань вежливости, а то, что во время них происходит, — лёгкий ни к чему не обязывающий флирт. И конечно же никто из гостей, на какое бы тесное общение он не претендовал, никогда ни в чём Полной Даме не признавался. Даже в симпатии. Визиты быстро ей наскучивали, и она развлекала себя лишь тем, что мысленно составляла пары из взрослеющих студентов Гриффиндора, а порой к немалой своей радости узнавала, что вот этот мелкий сорванец или вон та симпатичная малютка — дети тех, кто учился тут, в Гриффиндоре, десять или пятнадцать лет назад и кого Полная Дама мысленно сводила. Иногда у неё были доказательства: ведь студенты частенько шастали из башни и в башню по ночам, то застенчиво, порознь, то не стесняясь, парочкой. Иногда никаких доказательств не было, лишь намёки, взгляды, которыми юные гриффиндорцы и гриффиндорки обменивались, ожидая, пока Полная Дама откроет им проход. А порой и намёкам неоткуда было взяться, просто ей нравился тот или иной паренёк, и она подбирала ему пару среди симпатичных ей девочек. В такие моменты — а растягивались эти моменты на годы и десятилетия — Полная Дама могла совершенно не думать о себе и об устройстве своей жизни. Ведь её жизнь была смесью ответственной работы и светского общения с другими портретами. Всегда на виду, всегда среди людей, всем известная, но мало кому нужная настолько, чтобы остановился и остался только ради неё самой. И вдруг такое случилось. Внезапно. Неожиданно. Сэр Николас, коллега, давний знакомый, благородный господин с примечательным прошлым, вдруг ни с того ни с сего заметил, что Полная Дама одинока — и слишком хороша, чтобы и дальше оставаться одной. А то, что комплименты, которые он решил ей отвесить сегодня, выглядят, мягко говоря, неловкими, очень легко можно списать на время: с тех пор, когда сэр Николас крутил романы, прошла не одна сотня лет. Ничего страшного, что пышные формы её тела он поименовал тыквенными, круглое лицо сравнил со спелой головкой сыра, причёску назвал башней бараньих завитков, а платье — дорогим музейным экспонатом. Люди порой и не такое говорят, теряя голову, Полная Дама это прекрасно знала, а сэру Николасу готова была простить небольшие вольности, поскольку потеря головы с ним случилась далеко не только гипотетически и не в первый раз. — Моя богиня! — почти пропел тем временем сэр Николас. — Позвольте моим недостойным устам припасть к вашей пухлявой руке! Пусть этот страстный поцелуй станет первым доказательством… и ключом к чему-то большему! Полная Дама смутилась ещё сильнее, сердце её затрепетало подобно испуганной птичке в клетке, а в голове пронёсся вихрь ярких образов: вся её прошлая не особо интересная жизнь — и новая, исполненная счастья от настоящего момента и до самого конца. Она отняла руку от лица и протянула её сэру Николасу, стараясь, чтобы движение вышло не слишком вульгарным. Сэр Николас немедленно вспорхнул над полом ещё выше, под самый потолок, оттуда как с горки съехал к коленям Полной Дамы, вытянул губы трубочкой… Он стал похож на комара, точно нацелившего свой хоботок на нужную точку на теле жертвы, и Полная Дама поспешно ущипнула себя свободной рукой за бедро через складки платья, потому что сравнивать кавалера, который только что признался в любви, с надоедливым насекомым было как-то не слишком красиво, даже если это сравнение никогда не покидало мыслей и не было высказано вслух. Но едва голова сэра Николаса оказалась в непосредственной близости от протянутой к нему руки, Полная Дама потянула носом и от удивления приоткрыла рот. А в следующий момент отдёрнула руку и прижала её к собственной груди. — Сэр Николас! — воскликнула она. — Что происходит? Вы… пьяны? Сэр Николас буквально прошиб лбом полотно картины, не сумев вовремя затормозить, замер так, затем медленно вылетел наружу спиной вперёд и завис перед портретом. Глаза его, сверкающие в темноте, вновь уставились Полной Даме в лицо. — Мадам! — воскликнул он. — Это всего лишь половина бочонка эля! — Какой эль, господин Почти Безголовый? — взвизгнула Полная Дама, подбирая свои многочисленные юбки. Сэр Николас внезапно пал в её глазах и разом из благородного дворянина превратился в Почти Безголового Ника, неудачника и пропойцу. — Вы призрак! Вы не можете опьянеть! — Не могу, моя шикарная матрона! Это всё Пивз, вините его, не меня. Я лишь жертва обстоятельств, — язык у сэра Николаса ничуть не заплетался, и единственное, что могло бы выдать в нём опьянение, так это его излишне экстравагантное поведение. И тот самый запаха, который издали было не уловить. — Я призрак, увы! Но эль был настоящий. Как жаль, что поганец своими кувырками сумел сбить его с полки и опрокинуть на пол. Вы тысячу раз правы — я не смог пригубить сей напиток. Но ведь никто другой также не смог — всё было пролито и впиталось в половицы. Увы, моя пышная госпожа, весь эль бесславно погиб! Но ведь остался образ бочонка с элем, вот какая штука! И вот этой-то эфемерной субстанции, замешанной на лунном свете, мне хватило, чтобы… Полная Дама замахала на сэра Николаса руками. — В вас говорит алкоголь! — слёзы навернулись ей на глаза. — Подите прочь, господин Почти Безголовый! Как бестактно! Я хочу остаться одна! Печально качая полуотрубленной головой и слегка кренясь на левый бок, сэр Николас взлетел под потолок и удалился в потоках сквозняка, а Полная Дама принялась вытирать слёзы тыльной стороной пухлой ладони и думать о том, как ей теперь забыть это признание, сделанное так внезапно и по столь недостойной причине. Наутро студенты Гриффиндора лишь тихо удивлялись, почему их стражница сидит на картине, повернувшись к ним спиной, и не оглядывается, даже когда её окликают. К вечеру Полная Дама взяла себя в руки и решила, как и полагается оскорблённой женщине, что отныне Почти Безголовый Ник для неё не существует.