Как пережить первые семь дней после разрыва отношений?

      В понедельник утром он прошел мимо, не взглянув на нее.       Васька, милый-наивный Васька, убежал вперед, не замечая (и слава Богу) и пропустив явление Королевича народу.       Ярослава знала, что все будет именно так. С особой желчью, какой-то довольной даже, приговаривала: малолетки и их трехдневная «на всю жизнь» которая, любовь. А еще в Штаты везти собрался, шут гороховый!       Она сына чмокает небрежно, дура, курица тупая, опять в своих терзаниях погрязла и ребенка стоически не замечала; да из школы по стеночке выходит.       И как ее глупое сердце, которое само их сюда завело, сейчас возмущается, что глаз не поднял, насмешливой улыбкой не одарил, сарказма и пламенной речи — не выдал?       К машине перебежками двигается, только бы не наткнуться. На сидение откидывается, вздыхает глубоко: эй, эй, ты чего это, мать, все хорошо. мальчик остыл-забил, мы же все этого хотели. макарчик от счастья наверное банкет на тысячу персон заказал. сапрыкин впервые в жизни похвалит за разумность. что не так-то, ясь? Ответ неожиданный из самых глубин: Все. Все не так, все не то.       Ей безумных трудов стоит зубы сжать и в руль вцепиться, только бы не вернуться, чтобы скандал закатить. Она прав на это не имеет, сама инициатором разрыва стала, первая заднюю включила.       Ярослава Олеговна же конченная, сам говорил. Что теперь уж…       Но почему-почему-почему ей сейчас так больно, а ему — плевать?       Как было бы хорошо, если бы чудом каким-нибудь все забылось, стерлось из памяти, будто и не было ничего. А может, он так и сделал? Или его Наташка в тайне опоила? Макар гипнотизера притащил?       Яся себя на стоп-слове ловит, чтобы до мыслей об иллюминатах и всемирном заговоре не дойти. До белой ручки уже доползла, так хоть тут остановиться.       Обида у него не прошла, поэтому так рьяно игнорирует? Или это новый способ привлечь внимание? Чем недоволен, ему же сто раз разжевали и в рот засунули: нет, Елисей, мы не сможем быть вместе, это нереально. Бред. Вымысел. Иллюзия.       Ей и без его — разочарований хватает. Она по жизни — предательница. День ото дня куда-то бежит, что-то ищет: берется и до конца никогда не доводит. Локти кусает и мир презирает, вместо того, чтобы в себе покопаться, да от дерьма внутреннего избавиться.       А теперь еще и мальчик восемнадцати лет с разбитым сердцем и вытраханным нутром. Ее бы не просто посадить за это, четвертовать, чтобы другим неповадно было.       Поддалась импульсу, теперь расхлебывает. Повелась как дурочка, Как маленькая сама, честное слово. Из них двоих, он всегда разумным был, слова какие-то серьезные говорил, поступки и ответственность на себя взваливал, а она бегала — стрекоза тупая.       Даже сейчас тонну оправданий ищет, машину не заводит: может ошиблась? Может он сам сейчас придет и снова о любви заговорит?       Ну не может же так быть: ей — тонну отвращения хавать, ему — побоку?       Ярослава головой о руль пару раз долбится, истеричкой себя называет и к сигаретам тянется. Сюр, пакость и дом два. ***       Во вторник она идет по школе с царственной осанкой и счастливой улыбкой, глядя только вперёд.       Девочка четырнадцати лет, получите-распишитесь. Принять проигрыш не смогла, аргументов для самой себя не нашла и отправилась самостоятельно Ваську отвозить, на что Сапрыкин только пальцем у виска покрутил. — Мам, поедем после школы к бабушке? — Конечно, сыночек, мы с тетей Наташей тебя заберем! — мурлычет, ну чисто мартовская кошка.       И плевать, что на улице конец мая, у него — егэ это пиздецки важное, и ей лучше бы в нору спрятаться и пересидеть все эти войны-действия.       Нет, мы грудью на баррикады, разумом в преисподнюю.       Васенька в класс залетает, счастливый, что мамочка с ним возится, нихрена еще не понимающий. Такой же ребенок, как и Королевич.       У нее святого внутри нет ничего, ей на входе в церковь уже плохо становится.       Машет сыну рукой, инстинктивно выгибаясь, чувствуя, зная, что он где-то здесь. Ну не чужие же люди.       Неделю целую друг друга в разных позах имели. — Люблю тебя, — говорит громко, вся такая безмятежная мамочка выходного дня. (И пособия для престарелых идиоток)       Оборачивается, одними шпильками все мужское население в дрожь приводя, и так же беспрепятственно удаляется, словно ничего не происходит.       Ничего же не случилось.       В машине опять с десяток разочков лбом стучит о руль, а так все нормально. Все хорошо, Ясь, актрисочка ты наша, показала, как тебе плевать и как ты вообще была права, когда его на набережной одного бросала. Так держать. *** В среду, после бессонной ночи и литра энергетика, в коридор выходит, на звонок дверной матерными звуками отвечая. — Ясь, ты совсем дурочка? — Натусик заполняет собой всю квартиру, вручает ей портфель сына и подталкивает Ваську на кухню. — Почему мне Елисей злой звонит и орет, что ты Васеньку одного в школе бросила? — У него продленка, — аргументирует Ярослава. — И с чего он тебе звонит, мог бы сообщение отправить. — Глупая, — вздыхает настоящая Сапрыкина, прошлую за полноценного человека не считая. — Чувства твои бережет, не знаю, точку эту вашу нарушать не хочет. Чего пристала, дай в туалет пройду!       Ее — бережет, а своих у него не осталось. Спасибо, Королевич, ты все-таки хорошая нянька. ***       В четверг Васька сам в школу забегает, рукой у двери машет, и тут же падает, громко «охая».       Она подрывается, впервые за неделю свои каблуки проклиная, и к сыну с третьей попытки проталкивания пробирается.       Елисей его уже на себя облокачивает, ногу умело щупает и что-то неразборчивое шепчет. — Эй, ну ты чего, Вась, не обращай внимания, — повышает голос, не обратив и толики внимания на плюхнувшуюся рядом ее. — Ушибом отделался, в следующий раз первым дверь толкай. — Ты уверен, что ушиб? — Ярослава тяжело дышит, беспомощно руками по лицу ребенка водит и жалобный взгляд поднимает. — Вдруг перелом?       Королев плечами пожимает, так же неотрывно на ногу смотрит и спокойно отвечает: — До медички дойдем, она скажет. Пойдем, дружок.       Васю на руки поднимает, улыбается. Про новую игру что-то спрашивает, оставляя ее на том же месте.       Ярослава глазами хлопает, ни черта не понимает, презрительный взгляд почему-то Матрешкиной ловит и вперёд бросается.       Четверг. Цифра четыре. Что-то про чертей, плохие знаки, и надо бы у Наташки свечи для самоочищения забрать.       Королевич с пятки на носок перекатывается, руки в карманы сложив, когда их медик просит в коридоре подождать. Не смотрит. Не знает. Не чувствует ничего.       Она себя такой мерзкой с осени не чувствовала, когда впервые к нему на член присела. Какая же…       Как-то все по-дурацки вышло. С Сапрыкиным они хотя бы разговаривать могли. С оскорблениями через каждое слово, но разговаривали же. С Макаром просто на одной ноте: что в сексе, что после разрыва. А с ним… вообще никак.       Если она первая нарушит сейчас вот эту границу, хуже же станет. Совсем невмоготу, ни одно успокоительное не спасет, ни одна бутылка не выстоит. Пусть лучше так. Никак.       Васька через семь минут совсем не комфортной тишины выскакивает, левую ногу поджимая, и к Королеву бросается: — Спасибо, Элси, это ушиб, синяк уже есть вот такооой!       Елисей его три раза вокруг себя кружит, на скамейку осторожно садит и волосы треплет: — Молорик, братец, держись давай. Я побежал.       Удаляется спокойно, словно бежать не от чего, и в лицо ее, ошарашенное таким вот отношением, не смотрит.       Совсем все плохо, получается? В прошлый раз язвил, хамил, выбешивал. Конченной припечатал. Послал. Реакцию живого человека обнажил. — Пойдем домой, сыночек, — совсем не дрогнувшим голосом произносит Ярослава. Она же сама этого хотела, чего теперь реветь? ***       В пятницу Настюха ее в ближайший клубо-баро-притон вытаскивает, сразу с шотов заказ начиная. — Это, — первый. — Просто пиздец, — второй. — Я так больше не могу, — третий. — Это его показательное «мне наплевать, я свободен и телом, и душой», меня убивает. — Четвертый. — Да забей ты на малолетку плюгавую свою, — авторитетно заявляет подруга. — Давай тебе сегодня нормального мужика найдем, отпустишь себя наконец.       Они три часа жопами вертят, всем попсовым трекам подпевая, и к бару каждые десять минут не забывают прислониться. — Ну как? Я же говорила, что тебе расслабиться надо. Ты в этой школе света белого не видела, а потом дома сиднем сидела. Скажи, кайф? — Кайф, — кивает Ярослава, мутным взором толпу обводит и тут же морщится. — Я отойду ненадолго.       Настюха кивает, бармену рукой машет и бухущую в хламину на все четыре стороны отпускает.       Яся-трезвая дала бы ей по шее за такое наплевательское отношение, Яся-под градусом сама себе не хозяйка, поэтому в скрюченной позе над умывальником замирает, стараясь не блювануть.       Ведет себя как дура.       Ведет себя как дура тем, что все время попрекает себя этим. Да сколько можно то? Ей тридцать один, уже все косинусы-тангенсы жизни пройдены, изучены и использованы на практике. Какое кому дело, это же ее жизнь.       Трусливая, вздорная и злая девчонка. — Ярослава Олеговна, вы в порядке? — расплющенное лицо Матрешкиной ей худшим скримером кажется, и Яся отпрыгивает, водой заливаясь и громко матерясь. — Королев, Королев, иди сюда!       Девчонка за дверью скрывается, а потом — обеспокоенная — появляется, Элси своего любимого впихивая.       Яся на все это безразлично смотрит, а потом на пол съезжает. Уже абсолютно параллельно, пусть хоть в лес вывозят и по частям избавляются. Или трахаются перед самым лицом.       Она, конечно, желудок опустошит, но слова против не скажет.       Жалкое зрелище, наверное. Правильно ее сначала Сапрыкин, а потом и Макар бросили. Только пацан малолетка, который не знает еще, что с такими пропащими женщинами не связываются, подобрал и сердце себе на «погреться» забрал. — Ясь, ты как? — он ее по щекам легко хлопает, хмурым лицом мельтеша перед полузакрытыми глазами. — Да, блять, зачем так-то напиваться? Тебя спросить забыли, Королевич.       Что-то ты резко прозрел, ходил весь такой ослепленный обидой, великого слепого корчил. Сейчас зачем-то на руках тащишь.       В чем логика твоих действий, Елисей?       Бросил бы, наплевал по старой памяти, перл выдал и свалил с Матрешкиной своей. — Юль, к нашим иди, скажи, я домой решил, — говорит он, голову ее аккуратно придерживая.       Весь такой правильно-пушистый. Она его ненавидит вот очень сильно.       Послужной список у Ярославы — добро пожаловать в ад без очереди, а он — святой. Да как тут не беситься?       Неужели сам не видит, все разжевывать. — Королев, поставь меня где взял, — практически связно просит, чуть ли не умоляет, а ему плевать — тащит упрямо, зубы стиснув, только взгляд нечитаемый кидает. — Да ладно тебе, Елисей, ты мне не должен ничего, зачем это? Иди к друзьям своим, я такси сейчас закажу и… — Помолчите пожалуйста, Ярослава Олеговна.       Пьяная, жалкая, с отвращением к себе — за то что сдалась, не смогла его счастливым сделать, бросила там тогда, и к миру — эти их мудацкие запреты и осуждения, кому бы вы сдались, тупые мрази? Их — между ними же.       Отвлеченно ловит себя на мысли, что клуб как-то долго не заканчивается, и вообще, какая сейчас разница? Губу нижнюю зажевывает, смелости прибавляя, и носом в мочку его впечатывается. — Да ладно тебе, чо злой то такой? — возмущается Настюха, где-то позади семеня. — Сам и виноват: игнорщик хуев, она же совсем на тебе поехала.       Ярослава слушает вполуха, улыбается, как будто что-то смешное и совсем не стремное, и кивает пару раз согласно: «да, поехала, оправданий не ждите».       Королевич такси вызывает, а по ощущениям — отвязаться готовится, на других ее оставить и свалить в свою молодежно-непристойную какофонию.       У нее дрожь по телу от его рук пробегает, мысленные запреты в задницу Макара летят, только обида растет с невыносимой такой резвостью.       Придурок. — Пусти меня, сказала, — истерическим криком выходит, когда она отпихивать с силой начинает, тут же крепче себя прижатой ощущая. Нормальная бы радовалась и молчала. Яся — ненормальная. — Вали к своим малолеткам, сам ты конченный!       Настюха охуевающая сбоку стоит, пальцем у виска крутит и головой мотает, мол нельзя так, Ясенька, чо ты творишь то, дура набитая?       Но Ярослава Олеговна — взрослая, она свои минусы обыгрывать победно научилась еще лучше плюсов. Ужом крутится, чтобы с рук быстрее соскочить, ногами землю чувствует и локтями от себя отпихивает: — Катись отсюда, Королев. У меня ваще все зашибись, я себе мужика нормального нашла наконец-то, — шипит, уже остановиться ну никак не может. — Ему егэ сдавать не надо!       Елисею, по ее мнению и расфокусированному взгляду, впервые в жизни ударить женщину хочется. Руки вверх поднимает, типа не собирался трогать и вообще мимо проходил, тут же в карманах прячет и криво усмехается: — Удачи в отношениях, Ярослава Олеговна.       Уходит, не оглядываясь. Даже машину не дожидается, козел.       Яся на подругу с видом победительницы одно мгновение смотрит, а потом сломанной куклой на землю летит и воет подстреленным зверем. Какая же все-таки… дура. *** Субботу она впервые решает провести хоть как-нибудь. (Не думая о Королевых и всех к ним привалившимся, например)       Вызваниванивает Наташку, закупается продуктами и набирает в навигаторе место встречи. — Ура-аа, — Васька в рюкзак полкомнаты скидывает: довольный. — Мы на шашлыки едем!       Майские праздники их стороной обошли, у нее же тогда эпицентр чувственного взрыва был, так хоть так.       После вчерашнего рандеву, голова — как высохший лавровый лист: дотронься, тут же сломается. Но она зубы поджимает, Ваську пристегивает и в путь отправляется.       На даче у Сапрыкина всегда отдыхалось хорошо. Там воздух, речка и всё прочие мирские радости. — Мам, мам, не таскай, тебе нельзя, давай я, — сыночек у багажника вертится, пакеты на себя примеряя, и улыбкой мамашу непутевую одаривает.       Единственный на всем свете, кто любит просто так. Просто за то, что она — это она. Не бывшая жена и первая любовь, не охуенный сексуальный партнер, не горячая училка. Просто вот она.       И это греет сердце сильнее, чем тысячу признаний в любви от объединенного чудовища с лицом Сапрыкина, телом Макара и характером Королевича. — Почему нельзя?       Яся подлетает, запинается и через секунду на уровне двух пар ног оказывается. Смотрит с недоумением, потом голову поднимает, охуевает и Натусика внутренне к экзекуции готовит. — Вы здесь откуда? — чуть ли не плачет. На голове какой-то пучок кривой, из одежды — пижама и плащ, косметики ни грамма.       У Матрешкиной вон лицо сравнимо с боевой раскраской индейцев, мини-юбочка и платформа. Да какого хуя вообще?       Королевич, хмурый, с поджатыми губами, которыми надоел уже, сил никаких, праведник нашелся, ее под мышки в вертикальность возвращает. — Ярослава Олеговна, вы что, беременны от Элси? — у Юльки рот дрожит и надежды рушатся. А о чем думала вообще, когда сюда перлась? Это не ее территория, ей и по школе с ним хватает расхаживать.       Блин, совсем уже сознание помутнилось: с ребенком за другого ребенка бороться? — Матрешкина, ну ты дура набитая! — не сдерживается Яся, руками лицо чешет, потому что зудит от этих двоих. Заебали же конкретно.       Натусик нарядным лебедем в воротах всплывает и внимательно-пристально композицию: «всем хотелось разойтись в разные стороны» оглядывает. — О, Ясенька, давай скорее, мы заждались уже. А ты что, беременна? — Мы? — у Ярославы на губах, языке и небе — змеиный яд, поэтому второй вопрос (такой же идиотский, как и сама мысль об этом) она вежливо пропускает. Лучше ужалит сейчас всех присутствующих, потому что мечты/надежды в который раз обломали. Сколько, спрашивается, можно? Боже, куда ты смотришь, это же не-вы-но-си-мо. — Елисей наш полноправный бизнес-партнер, — Сапрыкина руками разводит, сучка, вид невинно-непонимающий на себя цепляет, а у самой в загашнике сто тысяч планов. На всякий случай. — Нам всем нужно наладить связь… дело не принесет нам прибыль, если в коллективе раздрай, Ясенька…       С «Ясенькой», как с дурой набитой, уже давно не разговаривали. Сапрыкин только, но она сама виновата была. — О-тли-чно, — по слогам проговаривает, чтобы ни у кого сомнений не осталось, что все точно отлично. — Тогда я выхожу из вашего коллектива. Сапрыкин, Ваську мне завтра привези!       Резко в сторону машины разворачивается и уходит. Какой-то ужас.       Вселенная слишком-слишком ее невзлюбила, раз такие ухабы подкидывает. Специально же их друг на друга наводит.       Зачем она вообще его в свою жизнь пустила? Не отвязаться… — Ясь, хватит дурью маяться, — недовольная Наташка в окно с пассажирской стороны стучит. — Надо смотреть страху в глаза. — Я тебе и так каждый день в глаза смотрю, — елейно отвечает Ярослава, на всякий случай средний палец высовывая. — Кстати, я беременна, и вообще замуж выхожу.       А потом сорок минут на обочине рыдает в три ручья. Матрешкина еще эта… простила что-ли? Дура, дура! Он же пользуется, идиотина малолетняя. Ему же не надо тебя, не ты нужна. Или уже она.       Юлька до истерики не доведет, сердце не разобьет, жизнь на сто градусов не повернет. Безопасно, комфортно, приятно. Супер. Все, как вы и хотели, Ярослава Олеговна. ***       Вместо воскресенья какой-то день бездельник намечается.       Ярослава с дивана не слазит, сериал идиотский про преодоления всех невзгод на пути истинной любви смотрит и третью коробку конфет, как семечек, щелкает.       Сапрыкины Ваську у себя держат. Наташка — овца белобрысая — так и не извинилась.       Валечка в их общий с Настей чат какую-то статью кидает, и Яся на пару минут в чтение погружается. «Первая неделя после разрыва, или как пережить время эмоционального обострения?» — Никак, — хмыкает она, откидывая телефон. Как будто бы сетевые коучи ей мозги на место вставят.       Лучше бы Валечка Макара с угрозами прислала, больше толку было. Может у Леры, в честь расставания с сыночком, бесплатный курс выклянчить? — Бредятина, — решает Яся, возвращаясь к просмотру.       На шестом признании Лукаса Марсельезе и ее очередном отказе, фильм теряет значительные краски и пронизывается какой-то гангстерской атмосферой, в дверь требовательно стучат.       Класс, все-таки раньше сына привез, умник, а сколько речей о прекрасном отцовстве было!       Она с закатанными глазами и язвительной репликой в дверях замирает, мгновенно рот открывая, и не находится с ответом.       Там ее страшный кошмар, первый посланник ада и личный мотиватор «как не следует делать». Королевич, одними губами шевелящий. — Не могу без тебя, — заявляет сразу же, в своих ногах путается и вперёд валится.       Ей еле удается за подмышки ухватить, но силы неравны, и они вдвоем на пол летят. — Не могу, Ясь, — для надежности повторяет. — Я дохну без тебя. — Ты нажрался что ли, Королев? — Эта неделя каким-то адом была, — не слышит, продолжая на своей волне чето-то там хотеть. — Смеха твоего не слышать, волос не касаться, тебя всю… хотеть. Я с Васькой в младшей школе, как идиот, все перемены сидел, чтобы хоть на день вернуть эти моменты наши. Как семьи. А во вторник ты вся такая недоступная мимо пронеслась… Ясь, меня кроет. — Ты дурак, Елисей, — у Ярославы по щекам слез — множество, но она эту исповедь к сердцу не прислоняет, чтобы потом с частью души не вырывать. — Мы же все решили, так правильно. У тебя Юля, друзья, егэ… — Да сдам я это егэ, Ясь, на все возможные баллы сдам, в лучший уник поступлю, честно, — он переворачивается, с нее вес снимая, и сверху садит, как пушинку. В глаза заглядывает, чисто щенок ластиться. — Только не надо бегать больше, Ясь… и замуж не за меня выходить тоже не надо. Я уже этого ребенка люблю и своим считаю, слышишь? Давай меня отцом запишем.       У женщины напротив глаза размером с нихеровый шар. Она понять его бухуще-малолетний бред не может. Какой ребенок? — Королев, заканчивай фигню нести, — отрезает, за плечи удерживаясь, чтобы и самой не двигаться лишний раз, и чтобы этот не завалился. — Нет у меня никакого ребенка, кроме Васи. И не будет, слышишь? — А наш? — А по лбу? — Нет, наш с тобой должен быть, — Елисей хмурится, какие-то формулы идиотские в голове высчитывает, а потом талию ее руками обвивает и в ложбинку меж груди утыкается. — Если мы сейчас зачатием займемся, у нас Водолей будет. Как ты, Ясь. — У тебя совсем головка бо-бо? — Ярослава точку отчета мысленно ведет: вот еще слово, еще слово, еще одно, и я его точно выпну. Вот еще только одно и всё. — Мне не двадцать лет, чтобы вот так с наскоку детей рожать! — А, то есть в целом ты не против иметь от меня ребенка? — в таком состоянии он слышит только то, что хочет слышать. Лыбится широко-широко, узоры на спине рисует. — Я тоже тебя люблю, Ясь. Давай у нас девочка будет, а? И мальчик. Но первая — девочка, чтобы красивая как ты была. — И умная — в тебя? — хмыкает Ярослава, забыв и о точках, и об отчетах. Он такой бред сладкий, воспаляющий сознание несет, что ей впору самой вскрыться, лишь бы из сна этого не выныривать. — И умная тоже в тебя, — вздыхает пораженчески он. — Елисей, — шепчет разбитая насквозь просто, как ваза расколоченная и сверху гранитной плитой придавленная. — Так нельзя. — Хью Джекман с женой считаются самой крепкой и любящей парой Голливуда, — перебивает он вот вообще не в тему. — Он ее младше на тринадцать лет, видишь, это вообще не аргумент! — Ты идиот? — Нет, — качает головой. — Не знаю. Единственное и важное, в чем уверен — люблю тебя. Не хочу расставаться из-за предрассудков и мнений. Наплевать.       Ярослава себя, все-таки и несмотря ни на что, взрослой воспринимает. И рассиживаться у входной двери, прямо над пахом у бывшего ученика Просто у бывшего Не самое лучшее решение.       У пьяного бывшего не-ученика. — Давай мы сейчас с тобой спать пойдем?       Она на ноги встает, его осторожно на себя тянет и к спальне ведет. Елисей от талии так и не отцепляется, следом безропотно идет, только улыбается блаженно.       Ну, точно — мужик. Как к спальне ведешь — сразу весь такой блаженный. ***       В понедельник она глаз открывать не хочет.       Лежит, жар слишком сильный со всех сторон чувствует, будто под африканским солнцем, одеяло скинуть пытается, тут же на руки чужие натыкается.       Приходится просыпаться. — Тяжело, — фырчит рассерженно, что сразу и резко, ладонь широкую с живота скинуть пытается. — Да не дави ты, чудовище. — Ясь, не зверствуй, а, — слышится хриплый стон. — Еще девяти утра нет. — У тебя уроки с восьми, умник!       Ярослава юзгается, изворачиваясь, и лицом к лицо оказывается.       У Королевича во взгляде такая мука, что смотреть страшно. — Голова? — сочувственно кривится она, руку на лоб горячий опускает и поглаживает, едва-едва дотрагиваясь. — Алкашня малолетняя! — Умеешь ты… Подбодрить, — Елисей лениво улыбается, но напряженно-дергающийся кадык заставляет ее смущаться и вообще…       Может он протрезвел и принял идею их расставания, как само собой разумеющееся. Не зря же по клубам с Матрешкиной своей ходит.       А она тут… тает, как идиотка. — Тебе пора, — тут же отодвигается, в грудь руками упирается, чтобы как можно дальше сопротивление оказать. — Ясь, это ты — чудовище, — мрачнеет Королев, с лица улыбку стирая мгновенно. Смотрит в ответ укоризненно: — Похмелье жуткое, но еще и желание — ж у т ь какое жуткое. — Стояк свой на себя наводи, — бурчит смущенно, тут же наверняка краснея. — Или на Матрешкину свою.       Он пару секунд мрачность с насмешливостью во взгляде смешивает, а потом на спину ложится, руки за головой скрещивая. — Если ты сейчас готова дурочку из себя строить, то я вчерашнее отчетливо помню. И от слов не отказываюсь. — Сам идиот, — Ярослава, наоборот, на живот переворачивается, нависает сверху и в глаза требовательно заглядывает. — Королев, ну ты чего? Неделю же как-то пережили, а она самая тяжелая после расставания. Дальше — проще. — Дальше только суицид, — косится Елисей. Сдержаться не может, на бок перекладывается, локоть выставляя. — Ясь. Я тебе пообещал, что егэ сдам, так? — Так, — подвох размером с планету чувствует, но кивает. — Поэтому ты и правда лучше отодвинься, — с глубочайшим сожалением на лице продолжает. — Лучший мотиватор, все дела… до свадьбы ни-ни, Ярослава Олеговна. Держитесь. — Сам держись, Королев, — цедит Ярослава, себя на застигнутом самой же собой желании ловит, взглядом по телу полуприкрытому вниз многозначительно ведет и ухмыляется: — У тебя это плохо получается. — Вы себя в зеркало видели? У кого угодно будет плохо получаться, — Елисей одеяло из-под нее выдирает, на край кровати скидывая, и с головой укрывается. — Идите вы… в душ.       Ярослава пару раз глупо глазами хлопает, а потом разряжается смехом. Все, как ты и хотел, Королевич.