***
– Что вы тут делаете? У вас, кажется, сегодня выходной? – с улыбкой поинтересовалась Анна. Закрыв за собой дверь её кабинета, Ян улыбнулся в ответ: – Меня привела сюда тяга к прекрасному. Вы же не прогоните одинокого путника, ищущего услады для глаз? Анна ответила ему долгим знающим взглядом и покачала головой: – Ни в коем случае. Тех, кто ищет услады для глаз, из музея не прогоняют.***
Скетчбук Яна постепенно заполнялся зарисовками: Анна в профиль, Анна в анфас, Анна в три четверти; Анна до плеч, Анна по пояс, Анна в полный рост; Анна за компьютером, Анна перед экскурсионной группой, Анна тянется к форточке, балансируя между столом и подоконником… Ян замечал всё: то, как светлые волосы Анны обрамляют её лицо с тонкими чертами и высокими скулами; то, как играет солнце на её золотистых ресницах; то, как от улыбки в уголках её прозрачно-голубых глаз собираются тонкие морщинки… И изгибы её стройной фигуры, и нежность рассветного румянца, и изящество ухоженных рук с узкими кистями и тонкими пальцами, и лёгкость походки, и уверенность осанки, и открытость улыбки. Ян раз за разом предлагал написать её портрет. Анна раз за разом обещала подумать.***
У Анны были интересные духи: влекущий, едва уловимый аромат черёмухи и чего-то ещё неузнаваемого, но такого же свежего, весеннего. Он задерживался в её волосах, на сгибах локтей, в ярёмной впадинке и ниже – в манящей глубине декольте. Ян вдыхал запах Анны до боли в лёгких, щекоча её атласную кожу. Вызывая у Анны сдавленные вздохи в попытке сдержать смех. – Ш-ш, – Ян прихватил губами её мочку уха, – тише, дорогая. Мы же не хотим, чтобы нас кто-то услышал? – Тогда не стоило всё это начинать, – фыркнула Анна ему в волосы, – на рабочем месте. Среди бела дня и… Ян! Со стола съехала стопка бумаг, уступая место Анне. В кабинете было бы тихо, если бы не шорох мнущейся одежды, не заполошное, неровное дыхание, не глухой стук пуговиц по лакированному дереву, не предательский скрип допотопного стола и дореволюционного паркета.***
При посторонних Ян по-прежнему флиртовал с Анной. При Витале – только смотрел. Скетчбук пополнялся набросками. Оставаясь с Анной наедине, Ян не мог удержать руки при себе: перебирал её волосы, щекотал нежное местечко за ухом, добиваясь затаённого смеха, крепко прижимал к себе за талию, ласкал через одежду аккуратную грудь. Целовал золотистые веснушки на щеках, горбинку носа, улыбающиеся губы цвета пионовых лепестков. Они скрывались за запертой дверью кабинета, в полумраке боковой лестницы, в тесноте дальнего закутка, ведущего во внутренний двор. Три раза они чуть не попались – уборщице, какой-то волонтёрке и самому Виталю. У Анны бешено стучало сердце, пунцовый румянец растекался со щёк на уши, шею и грудь, но в глазах горел азарт и губы невольно складывались в улыбку: – Как подростки… В принципе, Ян ещё совсем недавно был подростком. И Анне это нравилось: вся их необузданная страсть, забытая осторожность, безрассудство и беззаботность юности. Анне нравилось и в сорок оставаться желанной и молодой. Её открытость и смелость сводили Яна с ума.***
– Почему Виталь так реагирует? – Переживает. Боится, что меня могут обидеть. – Ты взрослая женщина… – Я его мама. Он всегда будет меня защищать, мой юный рыцарь… или дракон? – Даже от потенциального счастья? – Счастью придётся доказать свою состоятельность. – Сразить дракона? – Договориться с драконом. – И как это сделать? – Стать драконом.***
Чемпионат завершился, волонтёрство тоже. Ян продолжал встречаться с Анной уже за пределами музея. В скромной и тесноватой квартире-студии, заваленной реквизитом для натюрмортов, красками и холстами, Анна смотрелась странно: чужеродно и в то же время на своём месте. Прекрасная натурщица – нет, сияющая Муза, снизошедшая до заурядного творца. Багровые и тёмно-синие драпировки оттеняли белизну её кожи, рассеянный свет из окна превращал её в перламутр. Ян повторял кистью контуры точёной фигуры, которые он снова и снова изучал руками, губами, языком. Но удержать Анну надолго не удавалось. Всё, что они могли – украсть для себя несколько часов в неделю. Несколько жалких часов попеременно бешеной страсти и тихого, медитативного покоя. – Виталь скоро уедет в Германию, – вскользь обронила Анна в начале августа, застёгивая перед уходом платье. – Я смогу приходить чаще. Возможно, даже оставаться до утра. Наконец-то они могли не спешить – с разговорами, прикосновениями, подбором оттенков и полутонов. Впервые проснувшись с Анной в одной постели, Ян долго не мог поверить, что это не сон.***
– Может, рассказать ему? – Кому? – Виталю. – Ни за что! – Почему? – Он мне этого не простит. – Почему его вообще должна касаться твоя личная жизнь? – Ты не понимаешь. Он так любил отца… Для него всё, что мы делаем – надругательство над его памятью. – И что теперь – живым больше не жить, если кто-то умер? – Виталь пока не может справиться со своей болью. Я хочу дать ему время.***
Душное, знойное, пыльное лето увядало. Под ногами шуршали сухие листья, ветер из лёгкого и освежающего становился резким и неприятно холодным. Портрет Анны был завершён. – Осталось покрыть лаком – и можно на выставку, – улыбнулся Ян, показывая готовую работу. Неловко пошутил: – Главное, чтобы Виталь не увидел, а то ещё кислотой обольёт, как «Данаю». Анна долго молчала, разглядывая картину с непонятной тоской в глазах. – Значит, вот я какая? – тихо спросила она. Ян нахмурился, не понимая: – Какая? – Юная. Свежая. Манящая. – Я такой тебя вижу, – ответил Ян, привлекая её к себе. Анна глубоко вздохнула, прижалась к его груди, не отводя взгляда от картины. Прошептала с болезненной горечью: – Жаль, что портреты не могут стареть.***
Золото осени проржавело, истлело в серую пыль, покрылось налётом снега. На стене у Яна висел портрет – один миг из жизни, запечатлённый в своей неизменности. Время шло. Портрет не старел. Анна больше не приходила.***
Виталь: Милена Виталь: Ты не оборзела? Виталь: Это что за дичь? Совсем с головушкой не дружишь? Милена: Я обещала мстю – и я мстю. Милена: Прими это с честью. Заслужил. Виталь: На святое покушаешься? Виталь: Всё, не сестра ты мне больше. Виталь: Собака сутулая.