declaration

Итак, Сатору Годжо уже три с половиной месяца думал, как сделать любви всей своей жизни предложение. Узнал бы кто из его клана — ахуел бы и не выхуел — или, того хуже, из одноклассников в Техникуме, наверное, помер бы сразу от ужаса. И дело не в том, что самый завидный жених Токио — а может сразу всей Японии — в магическом и-не-только мире планирует жениться, нет. Для начала — обручиться. Дело в том, что этим предложением он хочет, во-первых, признаться в чувствах. Не отойдя от шока, во-вторых, предложить встречаться. Выждать пару минут официальных отношений, и, конечно же, в-третьих, надеть кольцо на безымянный палец и повязать их запястья пестрой алой лентой. Хороший план. Очень синтоистский, надо сказать — Сатору планировал сделать все по правилам, обрядам, приметам и… всему-всему, короче. Перед тем, как покинуть Техникум с огромным чемоданом, он даже плюет на новые лакированные туфли, чтобы отвести неудачу. Вечерний холод заставляет поежиться, но Сатору уж точно знает — скоро он по этой сладкой прохладе соскучится. В Каире даже зимой жарче, чем дома, судя по многочисленным статьям в интернете. Сатору в ужасе от того, что будет происходить четырнадцатого февраля в аэропорту, а потом и в самой столице Египта, ведь прогноз погоды передает солнечность и двадцать два градуса тепла по Цельсию только утром. А днем до тридцати. Ну, нет. Ну, это извращение. Вылет в десять вечера, но в аэропорту Сугуру ждет его с девяти. Сатору глупо улыбается, едва видя его в компании нескольких магов-помощников Японской Ассоциации, парочка из которых должны быть переводчиками, насколько Сатору помнит. Ему на них до лампочки, ему главное — найти общий язык с Сугуру Гето. Желательно, чтобы языка было сразу два, но это детали… — Сатору, — мурчит чужой тихий голос, и парню тут же хочется прямо сейчас встать на одно колено, достать тонкое помолвочное кольцо со вставкой из черного оникса, разрыдаться и умолять этого горячего парня стать его возлюбленным, парнем, а через две минуты официальных отношений — женихом. Замечтался он что-то. Опять. — Сугуру, — тянет парень в ответ, поправляя волосы и стараясь выглядеть чуть солиднее, чем он есть, — что, пошлешь меня на регистрацию? — И не только туда, — смеется друг, но Сатору искренне страдает от этого, что за жестокость, — давай, вали уже, бизнес класс Техникум не каждый день оплачивает. Еще бы, ведь бизнес класс и ебаный частный самолет для этого задания оплатил клан Годжо, ведь его принцесса должна летать только на самом лучшем. Но об этом стоит тактично умолчать. Иначе Сугуру начнет ворчать, бубнить и упрямиться. Поэтому Сатору уходит на регистрацию молча, а после бдительным взглядом смотрит через плечо на своего будущего мужа, с которым они пока просто лучшие друзья. Как же это неосмотрительно. Главное, что Сатору — осмотрительный. Он осматривает буквально каждый угол самолета, а только после пускает Сугуру на борт, заигрывается в нидзя, шпиона и разведчика, а после со скучающим стоном плюхается в кресло. В полностью пустом самолете с кучей свободных сидений, конечно, его друг-когда-уже-жених неизменно садится рядом.

***

Персидский залив встречает их необычайной синевой, Дубай — привычным тысячноголосым шумом. Ранним утром уже жарко, и это вызывает отчаянный скулеж. Ну и как в такой суете делать предложение? Тем более, когда в самом эмирате они будут не более трех часов, пока не прилетит следующий самолет. Сатору вот не знает, где тут самые злачные места соблазнения. Может быть, стоит узнать. Купить путеводитель. — Пойдем гулять, — рвется из него сила, неунывающий оптимизм и энергия. Сугуру не оценивает: — Мы летели двенадцать часов, Сатору. Да что ж такое?! — Ты одиннадцать из них спал, — ворчит он, пожмякивая в кармане кофты коробочку с помолвочным кольцом. Сугуру закатывает глаза, цокает, но соглашается на прогулку: они обходят высотки вдоль и поперек, забираются на крышу Бурдж-Халифа на Радужном Драконе, сидят на пике, любуются рассветным небом. Сатору понимает: пора. Ветер дует в лицо так сильно, что слезятся глаза, но это его не останавливает. Потому что в этот момент хочется быть уязвимым и немножко слабым, не хочется прятаться за техниками и слоями проклятой энергии. Хочется по-настоящему, чтобы внутри все дрожало в ожидании ответа, чтобы вся грудная клетка светилась при согласии или чтобы сердце хрустело осколками при отказе. Как пойдет. — Сугуру, — кричит он, что есть сил, пока ветер заползает в уши оглушительным ревом, — Су-гу-ру! — Чего, — хохочет Гето, дергая дракона за рога и направляя прямо вниз, — да не бойся ты! — Сугуру, — на последнем издыхании, вопит Сатору и жмурит глаза, ведь они, черт возьми, летят сейчас прямо вниз с чертовой высотки, — ты мне очень нравишься! Я тебя люблю! Они плюхаются о землю, но драконье проклятие надежно защищает их от превращения в лепешку, а после развеивается прочь. — У меня уши заложило, — на повышенных тонах заявляет Сугуру, — что ты там орал? Все хорошо? — А-а-а… Ага. Хорошо.

***

Итак, Египет. Проклятия-мумии, пирамиды, расхитители гробниц, абсолютно кошмарное количество песка, который залетает в глаза с каждым новым порывом ветра. Их горе-сопроводители-переводчики-няньки нагнали их в самолете попроще спустя два часа после прилета Сатору и Сугуру, и теперь задыхались в строгих костюмах позади, пока они шли к пустыне, где все станет еще хуже. Аж предвкушение появляется. Сатору же, как умный человек, украл тюбик солнцезащитного крема у Сугуру, обмазался им, а после вместо штанов достал из чемодана короткие шорты. — В трусах на задания ты еще не ходил, — присвистывает Гето, хотя сам выглядит как влажная мечта педофила за единственным исключением — ему шорты по колено. И скоро восемнадцать. — Все бывает в первый раз, — довольно скалится Сатору, жадно разглядывая чужие натренированные ноги и капая слюной, которая опасно шипит на раскаленном песке. Повезло, что лазейка в технике спасает его от воздействия ультрафиолета. А посмотреть на потного перегретого Гето — та еще влажная мечта, так что Сатору все определенно устраивает. К тому же, ладонь приятно холодит бутылка мартини из горы со льдом, которую он умыкнул в отеле. Они идут даже слишком долго. Цель находится в одной из пирамид, прячась там от дневного света уже долгое время, но в какой конкретно пирамиде им искать проклятье Сатору узнает от полумертвых сопровождающих только сейчас. Понемногу накатывает усталость от использования Техники Безграничности так часто и долго — в сумме шестнадцать часов, пока они летели. Это действительно слишком много для одного дня, если вечером им предстоит сражение, но Сатору беспокоится совсем чуть-чуть. Они ведь сильнейшие. Технику он отключает — лишь на пару минут, Сугуру же может выдержать это, чем наследник Годжо хуже? — и стоически терпит жару, заливая в себя еще прохладное мартини, пока никто не смотрит. Но совсем скоро на голову начинает припекать. Весьма нехило так. Мозги на медленной обжарке. С твердой корочкой кожи. Какая мерзостная мысль, Сатору даже тошнит, когда он это представляет. Зажариться так же, как труп-гриль в мыслях, ему совсем не хочется, поэтому он заплетающимся языком спрашивает, когда намеченный в пути оазис. «Скоро», — задыхаясь, отвечают ему. — Ты в порядке? — заботливо интересуется Сугуру, позволяя опереться на себя. — Лучше активируй технику… «Я так пиздец тебя люблю», — пытается вырваться из груди признание. — Я… лаваш, — кивает вместо этого Сатору. Приплыли. Хотя, можно сказать, догребли. По песку. Сатору испуганно щупает выпирающий карман в шортах, но коробочка с кольцом оказывается на месте. Кольцо в коробочке — тоже. Черный оникс красив, но не сравнится с червонными глазами, которые прямо сейчас… О. Блять. — Что у тебя там? — допытывается Сугуру. — Лаваш, — кивает Сатору. — Совсем все мозги в кашу слиплись, — вздыхает в ответ друг. Да, какая жалость. Вот бы ты меня трахнул. А. Ой. Дорога плетется дальше. Точнее, дорога то идет, плетется — Сатору, хотя как дорога может идти, если она лежит? Да и какая дорога. Они в пустыне. Тут один песок. Солнце слепит глаза до слез, песок засыпается всюду, где есть хоть мало-мальское отверстие, то есть просто всюду… А мартини уже давно кончилось. Голова кружится, но непонятно отчего: опьянения, солнечного удара или всего вместе. Во рту до ужаса сухо. Непонятно, что именно щелкает в голове Сатору, когда после очередного порыва ветра он открывает глаза, а перед ними вместо пирамид и песка вокруг вдруг возникает мираж. Голубая вода, настоящее озеро посреди пустыни, огромные высокие пальмы, кактусы с яркими цветами, пьющие птички, обнаженный Сугуру… Черт. Божество. Блять. В неглиже. Это не иначе как проклятие — самое жестокое, потому что тут же идет кровь носом — особого ранга, потому что такая красота не может существовать в человеческом сознании. Рельефное тело, мышцы, уходящие к паху, пухлые соски и мощная грудь. Несколько вен на шее, прилипшие ко лбу волосы. — Пиздец. «Египетские царицы не такие красивые, — убежденно думает он, — какая там самая красивая и крутая? Клеопатра? Нефертити?» — Сатору! Сатору, приходи в себя! — кричит голос откуда-то сверху. Парень решает его проигнорировать. — Не-ет, — тянет он, теряя сознание от солнечного удара, — самая красивая — Сугуру… И вырубается, последним осматривая Сугуру, снявшего с себя мокрую от пота футболку, оазис и пальмы, а еще нужную им пирамиду. Да уж. Чуть-чуть не дошел. В любви не признался. И замуж не позвал.

***

Итак, Сатору Годжо уже три с половиной месяца думал, как сделать любви всей своей жизни предложение. — Сугуру… ты мне нравишься! — О? А, я знаю. — Будешь со мной встречаться? — Ха? А-ам, давай? Все в порядке, Сатору? — Сугуру! Ты станешь моим мужем?! — Боже, блять… А оказалось, его любовь давно обо всем знает. И теперь на безымянном пальце левой руки у него тонкое помолвочное кольцо с черным ониксом.