Записка

— И сколько ещё ехать, шеф? — долговязый перегнулся через весь салон тесного такси, облокачиваясь о колени рядом сидящего Лёни и заглядывая к водителю в глаза. Фёдоров вздохнул и цокнул настырности друга. Колени как-то неосознанно напряглись под весом рук в белых перчатках, которые Гаркуша забыл снять после выступления. — Минут десять, — усатый седой шофёр неопределённо повёл плечом и оценивающе глянул на мартовскую слякоть на вечерней дороге. — Курить можно? — немного картаво спросил вокалист, поглядывая в зеркало заднего вида. Глаза таксиста смерили артистов изучающим и отчасти любопытным взглядом через это же самое стекло. Старик глухо усмехнулся. — Таким пассажирам сделаю исключение.       Олег наконец сообразил, что надо бы вернуться в нормальное полускрюченное положение и перестать давить руками на Лёню. Длинные и угловатые ноги вновь упёрлись в спинку переднего сидения. Музыканты синхронно принялись крутить рычажки и открывать окна с обеих сторон. Курить хотелось ужасно. Фёдоров коротко поблагодарил водителя и протянул полупустую пачку другу. Блондин тормознуто моргнул, глядя на дрожащую руку Лёни. Они всегда выкладывались на концертах по полной программе, как физически, так и морально. Однако певец всегда имел особенность отходить и успокаиваться после пережитых выступлений дольше и тяжелее других. Концерты существенно сказывались на его здоровье, ведь на них он оставлял всего себя, а по пути из клубов добирался уже не он, а его бледная и дрожащая тень. Но сигарету Олег всё же принял. — Ты как? Нормально? — полушёпотом решил спросить Гаркуша, хотя ответ и без того лежал на поверхности побелевшего и напряжённого лица брюнета. — Пойдёт, — тихо послышалось за гулом оживлённой московской дороги, которая просыпалась и со страшной силой била ключом по людским ушным перепонкам здесь, на центральном на кольце, каждый божий вечер. Тряска в руках мешала спокойно прикурить, да и огонёк зажигалки постоянно норовил потухнуть от ветра из окна. Гаркуша, изрядно уставший смотреть на одно и то же, повторяющееся из раза в раз и из концерта в концерт, достал из кармана свою зажигалку, поднёс огонь ближе к чужим губам с зажатой сигаретой, бережно прикрыл одинокий язычок пламени рукой. Кудрявый благодарно глянул в разнозрачковые глаза друга, из последних сил слабо улыбнулся ради вежливости, закурил. — Может, валериану? — озадаченно почесал шею танцор, глядя на то, как тремор чужих пальцев грозит случайно уронить пепел в салон и запачкать одежду Лёни. — На мне эта шляпа не работает, — кудрявый жадно затянулся, многозначительно косясь на согруппника, — Стряхни.       Гаркуша и не заметил, как на кончике сигареты уже успело натлеть приличное количество пепла. Засмотрелся. Поспешил последовать совету друга. Мимо такси по соседней полосе пронеслась белая машина и ослепила фарами чувствительные глаза Олега, отчего они слегка заболели. — Сейчас до ресторана доберёмся, там и отдохнём, — утешительно сказал долговязый, на что Лёня медленно кивнул с прикрытыми глазами. Ресницы подрагивали, будто учась этому от уставших пальцев, отражали в себе блики оранжевых дорожных фонарей. Олежка тяжело вздохнул и откинулся отяжелевшим телом на спинку сидения. — Ты тоже нервный какой-то, — певец выкинул окурок в окно и тоже откинулся на спинку, поворачивая уже более расслабленное лицо к другу. — Укачало, — блондин отмахнулся, разглядывая проносящиеся мимо мерцающие вывески и горящие тёплым светом квадратики окон на гладях зданий. — Уже как месяцев пять, наверное, — зацепился Фёдоров, не желая отвязываться после небрежной отмазки Гаркуши. Олег нахмурился и повернулся к вокалисту, с непониманием вглядываясь в отчасти ехидное выражение согруппника. Собраться и сформулировать внятный ответ Олеже давалось сложно. Мешало крайне несущественное и столь же раздражающее расстояние между лицами. Головы обоих безвольно покачивались на каждой дорожной кочке и неровности, но глаза друг от друга никто отводить не спешил. — Больше, — нечитаемым тоном сказал блондин и вздохнул.       Лёня стал кусать губы, а Олег изводил себя давно установленным табу не смотреть на них. Гаркушины пальцы утонули в кармане брюк и нащупали аккуратно сложенный листик, над которым долго и кропотливо работал поэт. Этот листочек, исписанный неровными чернильными строчками, ждал своего часа уже давно, кажется, больше полугода. Однако его владелец всё никак не решался использовать его по назначению, но всё равно брал его с собой чуть ли не каждый раз, самоотверженно надеясь, что когда-нибудь ему всё же подвернётся удачный и подходящий случай. На деле же таких «подходящих случаев» происходило довольно много, но проклятая нерешительность вновь и вновь останавливала Олега. Сейчас блондин посчитал своим долгом перебороть сомнения, которые больно роились внутри него. Он должен решиться. Ситуация располагала, а в Лёниных глазах Олегу чудилось что-то смахивающее на намёки обоюдности. Взаимность. Или же оно лишь таковым казалось?       Нависло неудобное молчание, но, к счастью, а может и несчастью обоих, шофёр оповестил их о том, что машина уже подъезжала к ресторану. Олег чертыхнулся и дал себе по лицу, однако лишь у себя в голове.       В ресторане уже ждали изрядно охмелевшие согруппники во главе с Весёлкиным, который обнял соседей за плечи и что-то вдохновенно напевал, как ему казалось, тихо и мелодично. Их «виповский» столик стоял за резными деревянными ширмами, но другие посетители всё равно изредка косились в сторону звуков буянившего Вовы. Завидев товарищей, Весёлкин засиял и полез обниматься, будто бы они не виделись долгую дюжину лет. — Мы ведь одновременно по такси рассаживались! Вы как уже так нахреначиться успели? — плюхнулся на стул Гаркуша, лицезрея опустевшую ещё до их с Лёней приезда бутылку вина. В ответ послышалось нечленораздельное, но очень экспрессивное бормотание с не менее эмоциональными рукоплесканиями. Лёня предпочёл сесть подальше от буйного Весёлкина, поближе к Олегу. Мало ли что мог выкинуть пьяный Вова. «Себе дороже!» — думал вокалист. Пить отчего-то совсем не хотелось, но перед кудрявым сиюминутно практически магическим образом организовался наполненный бокал вина. Вокалист вздохнул и сделал глоток. Руки уже не дрожали, да и в целом всё тело и разум стали приходить в долгожданный порядок.       «Олежка ведь говорил, что не надо так выкладываться. Будто я умею иначе!» — размышлял у себя в голове Фёдоров, параллельно считая удары сердца и глядя на некогда дрожащие пальцы, — «Волнуется, что ли?..» — спина ощутила тепло чужой ладони. Гаркуша поддерживающе обнял друга за плечи, легко похлопывая того по ссутулившейся спине. — Всё пучком? — в который раз за вечер решил поинтересоваться долговязый, вылавливая ответный взгляд Лёни из пучины его напряженной задумчивости. От него ничего нельзя было скрыть, но почему-то его иногда навязчивое волнение и странноватые попытки заботы ничуть не раздражали шатена. И в который раз Лёня решил отмахнуться лёгким кивком. — Вы сидите, я отойду, — кинул остальным Фёдоров, но казалось, что он остался услышанным лишь Гаркушей, который проводил того взглядом. Остальные же продолжали шуметь и балаганить, будто бы им самого концерта не хватило. От вокалиста в миг будто и ничего не осталось, словно его здесь и не было. Один лишь его пиджак, висевший на аккуратно задвинутом стуле.       В мужских комнатах было до невозможности тихо и пусто. Совершенная противоположность их выступлениям, с иронией подумалось Лёне. Он всё стоял у зеркала в приглушённом свете лампочек и собирался с мыслями. Хотелось просто плюнуть на всех и поехать отдыхать домой. Но товарищи по группе бы вряд ли поняли. Однако Гаркуша бы понял, даже поддержал. Сам бы на такси посадил, да самолично дверь машины бы ещё для измученного певца придержал. Лёня как-то совсем провалился в собственное отражение в зеркале, расфокусированно осматривая собственные мутные глаза. Он мог лишь предполагать, сколько же времени он так простоял, наслаждаясь тишиной и обдумывая разные вещи. Всё чаще думы возвращались и зацикливались на поведении светловолосого друга. Оно было определённо нетипично, но других определений этому явлению артист дать не мог, а потому решил поскорее смыть тени наваждений с лица холодной водой, привести примявшуюся причёску в более-менее презентабельный вид и вернуться к группе.       К его удивлению, за столиком было пусто. Лёня даже успел допустить мысль о том, что ребята и вовсе решили так скоро закончить трапезу и разъехаться по домам, однако оставленные на местах пиджаки и куртки свидетельствовали о том, что они просто вышли на перекур. И действительно: стоило Лёне накинуть пиджак и усесться за столик, как пошатывающаяся компания кутёжников уже вновь ворвалась в стены заведения. Только вот Олега с ними Фёдоров уже не наблюдал. Стало как-то беспокойно. — А Гаркунделя где потеряли? — озадаченно приподнял брови вокалист, на что в ответ понеслись попытки друзей объяснить заплетающимися языками то, что танцор решил, как понял Лёня, уехать к себе в отель. Кудрявый лишь разочарованно хмыкнул и сник, прячась от друзей за бокалом вина. Он с тоской окинул взглядом опустевший стул рядом с собой и закутался в пиджак. Стало как-то неуютно. «Неужели это из-за его поспешного уезда?» — меланхолично размышлял Фёдоров. В помещении стоял неприятный сквозняк, отчего руки стали мертвенно холодными. Лёня поспешил упрятать их в карманы пиджака, но стоило ему опустить туда пальцы, как они нащупали нечто угловатое и маленькое. Шатен удивленно нахмурился, оглядываясь на шумных друзей и незаметно для них доставая под столом сложенную втрое бумажку. Почерк он узнал сразу, ещё даже не начав читать.

«Я бы мог истолковать это в стихах, но не хочу добавлять этому письму неуместного пафоса. Я бы мог сказать всё это при встрече, но я слишком сложно решался даже на эту жалкую записку. Я бы мог и дальше делать вид, будто всё хорошо, но я ненавижу тебе врать. Мы могли бы спокойно дружить и дальше, могли бы, да и дружили бы, но я так устал, до смерти устал, Лёнь. И я не знаю, что мне делать с собой. Я влюблён, я очарован одним лишь тобой. И… могу я тебя попросить сжечь это письмо?»

— Олеж…— почти бесшумно и до невозможности мягко вылетело на выдохе из приоткрытых подрагивающих губ. Позже на них несмело нагрянула улыбка.