а солнце светит всем одинаково

в чем назар никогда не усомнится, так это в своем врожденном чувстве вкуса. и плевать, что он только в прошлом году отучился носить сандалии с носками, это было давно и неправда. так вот, чувство вкуса... бля, ну, может, только назару улыбается и на лавочке посидеть до заката солнца. разложиться там с семками и напитками – квасом в будние дни и пивом в выходные. в июле все они – один сплошной выходной, так что выбирать не приходится. но вот именно никитосу приспичило отыскать полянку для так называемого пикника. и как назло, сука, без единого дерева! казах щурится недовольно, охает нарочито громко и впервые завидует жендосу. того хотя бы не слепит, козырек глаза прячет. и все равно, сука, ворчит. – надо было на речку идти, я же говорил, бля. – вода еще не прогрелась, – салим качает головой. – хуйня это все! вон, мелкий твой еще в июне на "косу" ходил, не помнишь, что ли? – помню. а еще я помню, как он простыл. так что лучше не рисковать. назару кажется, что от невнятного бубнежа за спиной у него плавятся последние извилины. во всяком случае, невнятный бубнеж лучше, чем капризы бывшего гимназиста. эдик вообще удивляет – сидит на пледе так манерно, словно его вот-вот нарисуют, как одну из никиткиных француженок, и молчит. довольный, падла. счастливый. наверное он это все и задумал, а воплощать в жизнь некиту пришлось. ровно как и обзванивать денчика и риту, которые ни в беседе, ни в личке не отвечают. – да отъебись ты уже от них, – цокает назар, прикрывая лицо ладошкой. назар хороший друг, честно-честно, но ему невтерпёж распаковать чипсы и развалиться на своем же пледе. он вообще ничего из дома брать не собирался, не всралось потом травинки и муравьёв судорожно стряхивать, но лариска и слушать не стала. всучила пакет, и все, деловая такая. – да блин, договаривались же, – никита качает головой, поджимает расстроенно губы. вот так предательство, да? – денис с элей сегодня, его хотя бы не донимай. лариса мало того, что деловая, так еще и всезнающая. карты нашептали, что ли? в любом случае, мансурову становится обидно. немного, но обидно. он с денчиком прошел через огонь, воду, медные трубы и мерзкий пубертат, а падла кучерявая ему про свиданку не рассказала! ведьме, получается, можно рассказать, а лучшему другу нельзя? назар не унывает. он все равно все узнает, просто через посредников. а потому казах заглядывает лариске через плечо. одуванчики фоткает, значит. ракурс подбирает, пыжится. – назар! да чтоб у тебя руки отвалились! – ой, какие мы грозные, боюсь-боюсь. пусть ругается, сколько влезет, все равно ничего уже не исправишь – самая крупная ромашка у него на ладошке. может, лариске за ухо засунуть, чтоб на морду кислую внимания не обращали? – козел ты, назар, – сотникова даже не злится. лишь смотрит с жалостью на цветок, который совсем скоро завянет. – да хорош обзываться, ведьма, мне же для дела. щас гадать буду, а потом, глядишь, и тебе конкуренцию составлю. – на новую машину на ромашке не нагадаешь. назар бы поспорил, честно говоря. че тут думать? отрываешь лепестки, наговариваешь – жига, ниссан, жига, ниссан, жига... лучше бы бэху, конечно, но при таких хотелках ему из машин светит только губозакаточная. – а мне оно и не надо. любит, – пальцы цепляют белый лепесток, тянут на себя. лариса с интересом наблюдает, как мансуров старательно уродует цветок, негромко нашептывая. и к чему это все? дена нет, вот и донимать больше некого? нет, подсказывает сердце. у назара для обычной клоунады слишком явный румянец на щеках и отчего-то беглый взгляд. и бегает он исключительно по лариске, такой же красной и смущенной. – любит... – ты целых два за раз оторвал, балбес. – не мешай, ведьма, я ж к тебе, пока ты карты тасуешь, не лезу. лезет, вообще-то. всегда лезет. и не только во время растасовки карт. раньше казалось, что только в школе пристаёт, чтобы хоть как-то во время уроков развлечься, а нет. в выходные тоже цепляется. и весной, и летом, и в универе, походу, тоже будет. по крайней мере, лариса на это надеется. вслух не признается, еще чего, а вот наедине с собой не стыдно. уже невозможно представить свою жизнь без этого дурня. не так интересно, что ли. не так красочно. – не любит, – назар отрывает последний лепесток, крутит стебель в руках. хуйня эти ваши гадания. пиздеж, трата времени и нервов. жёлтая сердцевина грустно смотрит на него в ответ, и назару больше всего на свете хочется раздробить ее на маленькие кусочки. некогда жалеющая ромашку лариса читает его мысли. мягко вынимает стебель, отрывает жёлтую часть и говорит так тихо, что назар сомневается, что ему не послышалось: – любит. слух может подвести, но тело – никогда. назар чувствует, как пылает его щека от лёгкого, скромного поцелуя. лариса пылает не меньше, отстраняется быстро, заробев, и больше не смотрит на него. ну и ладно. пусть не смотрит. главное, чтоб ладошку с пледа не убирала – назару очень нравится греть ее холодные пальцы своими.