***
Конечно, Хайтам замечал. Как тут не заметить, Когда ты стабильно дважды в неделю отводишь Кавеха с попоек домой — хоть в чем-то у Кавеха была стабильность. Приходилось и раздевать его, укладывая в кровать — так шрамы были видны. Свежие корочки, поджившие розовые, старые бледные. Порезы, царапины, укусы. Иногда Кавеха выдавали пятна на рубашке. Иногда — чересчур быстро закончившийся запас бинтов в аптечке. Иногда — они же, пятнистые, в мусорной корзине. Хайтам ничего с этим не делал. Мог бы сказать, сделать замечание, но не стал. Не можешь помочь, так не мешай — лучший принцип, который только мог выбрать Хайтам сейчас. Не то, чтобы от этого ссор стало меньше. Наверное, без них они просто не могли.***
Очередная ругань по пустякам: недомытая посуда в раковине. Простая бытовая мелочь. Сказанные в сердцах обидные слова — и Хайтамом, и Кавехом. Хлопок дверью ванной. Пальцы впиваются в волосы и тянут вниз с силой. — Не можешь держать язык за зубами — так заткнись, — шипит Кавех сквозь зубы. Слезы обжигают щеки; Кавех яростно вытирает глаза, но делает только хуже: то ли царапнул ногтем глазное яблоко, то ли просто полез грязными пальцами... Впрочем, он всегда все делает только хуже. — Тебе нельзя об этом говорить, идиот, придурошный. Архонты меня подери... Он сползает на пол, прижавшись спиной к двери. Качается в обе стороны. Убаюкивает себя. Фантомные руки матери гладят его его волосам и приобнимают за плечи. Рыдания, скрытые за закушенной губой, меньше не становятся, а в голове стоит гул. Лезвия валяются в комнате. Силы, чтобы подняться и забрать их, нужно еще постараться найти — а сил нет. Кавех задирает рукава рубахи вверх; порезы на руках уже давнишние, но за неимением лучшего... чтобы добраться до бедер нужно расстегнуть ремни и развязать пояс. Кавех настолько не в состоянии, что даже выговорить это предложение вслух бы не смог. Зависимость, хроническая потребность, неутолимая аддикция. Он смотрит на шрамы. Шрамы ехидно улыбаются ему рваными краями ран. «Ну и чего же ты ждёшь? Давай!» И он, словно загипнотизированный, кидается сам на себя, расцарапав кожу. Срывая корки. Тревожа старые раны. Не хватает только соли поверх для идеально приготовленного состояния аффекта и острого психоза. Как же он жалок. Тремор постепенно проходит. Проходят и слезы. В глазах сухо, словно Кавех вернулся в пустыню и попал в песчаную бурю. Хотя, было бы это так — Кавех бы там и остался, не ища выхода. Лег бы в песок и растянулся бы на нем, как сейчас растянулся на кафеле, холодящем щеку и оголенные руки. После акта самоненависти всегда был недолгий промежуток блаженства. Лежа на холодном кафеле в ванной под шум льющейся из крана воды, который он расслышал только сейчас (и когда вообще успел ее включить? Условные рефлексы?), Кавех чувствовал себя так, словно вознесся в Селестию в облике нового архонта. Только вот, где Архонты, а где Он — все такой же жалкий. Лежащий на холодном кафеле с пятнами собственной крови и влажными следами слез. И после недолгого блаженства весь, казалось бы, выплеснутый негатив возвращается с новой силой: возвращается и назойливый внутренний голос, слово через слово вставляющий оскорбления, и желание себе навредить — только вот сил уже нет, и слезы, уже полные горечи, а не злобы, вновь заполняют глаза. — Нужно вставать... прибраться. Нельзя его волновать, что он ещё подумает?.. и без того от тебя сплошные неприятности, Кавех, — одновременно и ласково, и с болью говорит сам себе. С трудом, опираясь на ладони, садится на колени. В глазах плывёт. — Вот так. Он не должен ничего заподозрить. Молодец, Кавех. Молодец. Он кивает своему отражению в зеркале, что запотело от кипятка из кранов. Вытирая налипшие капли чистым рукавом рубахи, он усмехается сам себе. Истерически. Тот Кавех, что в зеркале — настоящий. Принимает себя. Видит себя насквозь таким, какой он есть: прохвостом, забулдыгой, должником, жуликом — и все в одном флаконе. И так каждый раз.Кавех улыбается. Отражение улыбается ему в ответ. Не моргает, не отводит взгляда.
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым —
Самое высшее в мире искусство.
Слава богу, хоть это Кавех, как ему казалось, умел.***
Кавех ставит его в тупик. Кавех заводится от малейших “не таких” взглядов в его сторону. Кавех воспринимает обычные слова как издевку. Кавех драматизирует, Кавеха слишком много и одновременно недостаточно, потому что за всеми его громкими возгласами, за разбитой в гневе посудой, за игнорированием приемов пищи и за затяжными “командировками” архонты его дери знает где не было искренности. Хайтам видел. Хайтам чувствовал. Кавех прятал настоящее за напускным, настолько привык ко лжи, что без нее уже не мог; Хайтам настолько привык подыгрывать ему, что не знал, как вывести его на чистую воду так, чтобы не спровоцировать на худшее. Не знал. Кавех дома и на людях — словно два совершенно разных Кавеха. Рядом с Тигнари и Сайно он был как распустившийся цветок. Смеялся так звонко, улыбался так широко, что, не знай Хайтам правду, повелся бы на его сладкую ложь — но он знал. И не велся. Все чаще во время их встреч сидел хмурым. Молчал. Считывал. Пытался понять.***
Всё, что Кавех пытался сделать в жизни, это доказать матери, миру, Хайтаму, и, в первую очередь, себе, что он чего-то стоит. Но каждый раз жизнь доказывала ему совершенно обратное. А, может быть, всё-таки пора? «Вдоль,» — думает он, держа лезвие над запястьем. Нет. Дома нельзя. Опять причинять неудобства Хайтаму. Нужно уйти. Может, сделать вид, что взял задание в пустыне, там умереть от голода и жажды? Может, сделать вид, что напился, и утонуть в реке? Может, сделать вид, что тоже напился, и спрыгнуть… нет, случайно упасть. Случайно упасть. С лестницы. Подавиться едой какой-нибудь. Наткнуться на похитителей сокровищ. Хотя, что у него похищать? «А может... может... » Дыхание участилось. «Вдоль... вдоль... вдоль... вдоль... Давай. Ненавижу тебя. Сделай хоть что-нибудь правильное в своей никчемной жизни,» — шепотом говорит он сам себе. — «Давай.» Поднимая взгляд на зеркало, он видит силуэт. Не свой — или свой, но неправильный и искаженный. Силуэт кажется идеальным. Там, в зазеркалье, не было места навязчивым мыслям, там — противоположный мир. Там Хайтам рад его присутствию в доме. Там — у Кавеха нет долгов. Там — он успешен, искренен и открыт; а тут, в реальности, он, не осознавая, сжимает пальцами левой руки лезвие. Шипит. Одергивает руку. Смотрит на карминово-красные подтеки. Пальцы были его табу. Шрамы на них — только рабочие. Без рук он останется без денег; он включает ледяную воду, сует под струю свежие порезы. Поднимает на зеркало взгляд, но мираж одурманенной психики пропадает, и в отражении — лишь блеклая действительность. Как же Кавеху это все надоело.***
Разбирая мотивацию и причинно-следственные связи самоповреждения, нужно учитывать несколько абсолютно противоречащих друг другу факторов: во-первых, ты можешь прочитать столько литературы, сколько среднестатистический человек видел только на экскурсии в дом Даэны, и благодаря этому можешь стать практически специалистом в психологической поддержке; во-вторых, эта твоя поддержка объекту твоего изучения может быть нахер не нужна. Хайтам убедился самолично. Вновь битая посуда (Хайтам устал покупать новую). Вновь захлопнутая дверь ванной комнаты. Вновь включенная вода. Хайтам знает — там из опасного только зубная щетка, но, при желании, Кавех найдёт что-то другое. Было бы желание. Хотя. Хотя лучше бы не было. Хайтам качает головой, стучится в дверь. — Кавех. Выходи из ванной. Поговорим. — Да? И с чего вдруг я должен с тобой говорить? Приказывать мне вздумал? Я не твоя собственность! — и вот опять. Излишняя драматичность. Механизмы защиты. — Что хочу, что и делаю. Это и моя ванная тоже. — Фактически, дом мой, — поправляет Хайтам и тут же жалеет, что это сказал: — О, вот как! Ну конечно, твой. Твой. Хочешь, чтобы я ушел и не мешался тебе? Хайтам с усилием делает глубокий вдох. Выдох. Считает от одного до пяти. Повторяет древнесумерский алфавит. Стучится еще раз. — Ты мне не мешаешь, Кавех. Прекращай и выходи в гостиную. Поговорим. Ему не отвечают. — Я слышу, что ты плачешь. — Так оставь меня одного! Наверное, для такого нужно иметь слишком крепкие нервы. Хайтам, честно говоря, не вывозил. — Я тебе не враг, Кавех. Тебе не нужно убегать от меня. Я буду ждать тебя. Кавех не ответил на этот раз. Но, вместо получаса за закрытой дверью провел лишь только десять минут. Заглянул в гостиную. Смерил долгим взглядом. «Потом поговорим,» — остается невысказанным между ними. Но не на долго. Не на долго.