истины

Чун Юнь нахмурился и передёрнул плечами, вглядываясь в оживление на пристани. Жители шумели, расталкивая друг друга локтями, матросы, пошатываясь с непривычки, волочили на плечах тяжёлые тюки с товаром, а торговцы, обрадованные потенциальными клиентами, громко, без стеснения зазывали к себе в лавчонки. Возвращение «Алькора» всегда вызывало ажиотаж: весь Ли Юэ, кажется, был наслышан о решимости и непоколебимости капитана Бэй Доу, команда которой приветствовала любую безумную инициативу. Сегодня они вернулись из Инадзумы и, судя по порвавшемуся парусу, свисавшему белой тряпкой по мачте, и раздражённому экипажу, грубо огрызавшемуся на каждого, кто попадался им под ноги, путешествие выдалось не из лёгких. Чун Юнь переступил с ноги на ногу, прикрывая глаза на несколько мгновений. Он не любил шум и суету: обладая слишком сильной энергией Ян, в толпе молодой экзорцист легко заводился, поддаваясь общему возбуждению. Книга, спрятанная за пазухой, уткнулась ему в ребро острым уголком, неприятно корябая сквозь тёмно-синюю ткань кофты, и он, вздыхая, поправил её. Син Цю давно хотел себе именно этот экземпляр, так что, пользуясь выдавшейся возможностью, Чун Юнь не преминул забежать в книжный и выложить кругленькую сумму довольному продавцу. Наконец на деревянных сходнях появилась знакомая светлая макушка: красная прядь на мгновение ослепила своим жаром, заставляя Чун Юня вздрогнуть и боязливо поморщиться. Казуха остановился и обернулся: за его спиной показалась Бэй Доу, по-дружески хлопая по плечу и что-то выговаривая с лёгкой улыбкой. Осторожно лавируя между людьми, стараясь не касаться разгорячённых тел своим, Чун Юнь ловко пробрался к кораблю, пользуясь внезапной заминкой. Если бы Сян Лин, перед которой он и по сей день чувствовал вину, не попросила встретиться с инадзумовцем, чтобы взять кое-что для Синь Янь и передать ответный мешочек с гостинцем, Чун Юнь вряд ли бы заговорил с ним. Казуха легко спустился по шатающемуся мостику и остановился, оглядываясь. Он не знал, встретит ли его кто-то или в этот раз придётся самому заглянуть к старым знакомым ближе к вечеру или даже завтра. Чун Юнь потянулся, чтобы прихватить инадзумовца за рукав, открыл рот в попытке окликнуть, но внезапно почувствовал на себе тяжёлый взгляд. Он сглотнул: всё его существо чувствовало если не опасность, то тревогу и предупреждение. Такое случалось довольно редко: злые духи боялись его и исчезали прежде, чем заученные и отработанные ритуалы по изгнанию начинали действовать, похитители сокровищ, встречающиеся на пути, легко сдавались, видя двуручный меч и горящий глаз Бога. Чун Юнь настороженно обернулся, но понял, что ищет угрозу не там, заметив яркую ткань прямо перед ним. Казуха носил традиционный инадзумовский наряд в сдержанных цветах: белое и бурое переплетались в хаори, запахнутом на свободной рубахе, и деталях вроде пояса и элементов брони на плече. Чун Юнь нечасто видел его и то издалека – после совместного путешествия Синь Янь, безмолвно просив подождать, останавливалась поболтать с Казухой на улочках, когда «Алькор» причаливал к берегам гавани, – и запомнил только алую кляксу кисточки и пожар рыжего кленового листа на бедре. Так что вывод напрашивался сам собой: кто-то стоял за Казухой прямо сейчас и предостерегающе щурился, глядя прямо на экзорциста. Чун Юнь посмотрел на него из-под ресниц, стараясь как можно более незаметно дотянуться до рукояти меча за спиной: мало ли, какие у чужака намерения. Он был выше Казухи на полторы головы и казался таким большим по сравнению с изящной фигурой мечника; то, что привлекло внимание юноши, оказалось объёмным хаори красного цвета. Незнакомец чем-то напоминал Казуху: всё тот же традиционный наряд, полосатый сиреневый шарф, копна светлых волос, стянутых в высокий хвост, тёмные штаны (не похожие на традиционные хакама, а, скорее, напоминающие шаровары самого Чун Юня), уходящие под голенище мягких сапог, закрытых лёгкой бронёй. Длинный инадзумовский меч покоился в ножнах, но Чун Юнь не мог не видеть, как предупреждающе близко ладонь чужака лежала рядом с рукоятью. Мужчина казался чуть старше Казухи, лет на пять, а, может, и меньше; приятные, мягкие черты лица сглаживали впечатления, а небольшие морщинки в уголках глаз – глубоких, грязно-серых – и рта заставляли думать, что человек перед ним любил улыбаться. И всё же было в нём что-то такое… опасное и настораживающее. То ли напряжённая поза в момент, когда Чун Юнь попытался дотронуться до Казухи (из слепой зоны, но он не имел дурных намерений), то ли насмешливо-настороженный взгляд, которым он смотрел уже на молодого экзорциста, то ли то, как он морщился – не постоянно, нет, а как будто бы его что-то беспокоило с небольшой периодичностью, – он не мог точно сказать да и вряд ли бы сумел облечь ощущение взволнованности в слова. Казуха прервал молчаливое разглядывание, обернувшись и увидев нахмурившего Чун Юня. Мягко улыбнувшись, он взмахнул рукой – приветственный вежливый жест как по щелчку пальцев разрушил царящую вокруг него атмосферу холода. – Я уже видел тебя, – не переставая улыбаться, сказал Каэдэхара, в любопытстве склонив голову к плечу. Разглядывал. – Ты – друг Синь Янь и Син Цю, верно? Чун Юнь, если я не ошибаюсь. Чун Юнь расслабился, опуская руку к бедру, и кивнул: – Приятно познакомиться. Меня попросили передать тебе кое-что. Казуха кивнул – в его алых глазах играло солнце, и они казались какими-то прозрачными и бездонными. Незнакомец внезапно улыбнулся и покачал головой, давя зарождающийся смех в рукаве хаори. Враждебность рассеялась тут же, с этой улыбкой, и Чун Юню стало отчего-то неловко, будто бы он подсмотрел за тем, что видеть не должен был. Казуха опять спас его, кивая: – Взаимно. Синь Янь многое рассказывала о тебе. Син Цю тоже и даже больше, хотя времени нам с трудом хватало. Я представлял тебя немного по-другому. Щёки Чун Юня опалило жаром – мало ли, что друзья могли рассказать. Особенно Син Цю. Иногда Чун Юнь вёл себя… не совсем так, как того требовало общество, поддаваясь на глупые и очевидные провокации Син Цю и подначки Сян Лин. Однако Казуха не казался человеком, способным жестоко посмеяться над его неловкостью: после своего дебютного путешествия в Инадзуму на фестиваль в качестве уважаемого автора Син Цю ещё с месяц к месту и не к месту упоминал задумчивого инадзумовского юношу. Чун Юнь и сам успел сформировать о нём некоторое – и довольно приятное – мнение, так что расслабленно пожал плечами и поинтересовался, чтобы поддержать беседу: – Не знал, что ты приедешь с другом. Казуха забавно хмыкнул – явно удивился, судя по тому, как на его лице появилось растерянное выражение. Он оглянулся, но, видимо, так и не найдя больше никого знакомого, вновь посмотрел на Чун Юня с лёгким недоумением. Чужак за его спиной тоже казался удивлённым: молодой экзорцист с трудом подавил улыбку, глядя на то, как тот опасливо осматривается. Но когда их взгляды пересеклись (Чун Юнь решил, что не при каких обстоятельствах не прервёт зрительный контакт), незнакомец вздрогнул и отшатнулся, в прочем, весьма неудачно зацепившись левым мыском о правую голень. Чун Юнь дёрнулся в попытке удержать мужчину от досадного падения в море: пусть он и вызывал противоречивые чувства, юноша не любил, когда другим было больно и дискомфортно. Мужчина покачнулся, но удержался на ногах: теперь он неотрывно смотрел на Чун Юня, будто не веря в то, что видел перед собой. – Осторожнее, – пробормотал экзорцист, – миллелиты вряд ли бросились бы вам помогать. – Разве это не их прямя обязанность? – весело усмехнулся мужчина. Казуха нахмурился и в два шага подошёл к Чун Юню, не успевшему никак отреагировать на выпад, практически вплотную – между ними осталось чуть меньше полметра. Его ладонь легла на лоб юноши – он почувствовал шершавую ткань бинтов и морской запах соли и воды, приятно охладивших кожу. – Ты весь горишь, – в голосе Кэдэхары отчётливо слышалось беспокойство. Не нужно было быть большого ума, чтобы понять, на что он намекает – такой, как Чун Юнь, легко мог перегреться со всеми вытекающими последствиями. А если Син Цю рассказал о том позорном инциденте на банкете… Чун Юнь почувствовал, как жар расползается по щекам ярче, горячее. – Мне говорили, что ты плохо переносишь жару, а сегодня солнце печёт хуже, чем в пекле. – Всё в порядке, – попытался успокоить его Чун Юнь, незаметно следя за действиями незнакомого мужчины. Тот вновь подобрался ближе одним слитным кошачьим движением и встал за правым плечом инадзумовца – опасно близко для того, кого даже не видели. – У меня всегда повышенная температура. Перед выходом я съел мороженное – оно успокаивает энергию ян и оказывает жаропонижающий эффект. К тому же, – неосознанно улыбнувшись, Чун Юнь продолжил, видя, что Казуха не выглядит убеждённым его доводами, – Син Цю дал мне флягу со льдом. Каэдэхара отступил на полшага – экзорцист с трудом подавил порыв остановить его: ещё немного, и он бы врезался в спутника, о существовании которого даже не знал. Этого делать не пришлось, потому что незнакомец сам отступил, слегка придерживая за плечи. Он не выглядел как призрак или злой дух: те в основном были полупрозрачные и редко имели столь выраженную антропоморфную форму. Его руки не прошли сквозь одежду и тело Казухи – они плотно лежали на плечевых косточках, пальцы чуть сжимались, сминая ткань столь незаметно, что, не следи Чун Юнь специально, никогда бы не заметил. Возможно, это действительно не предназначалось для чужих глаз – особенно то, как забавно мужчина подул на непослушные светлые пряди Казухи, смешливо щурясь. – Всё такой же заботливый, – пробормотал он себе под нос. У него был глубокий молодой голос, полный силы и воли к жизни. Когда Чун Юнь однажды слушал наброски нового романа Син Цю о рыцарской чести и боевой этике, он представлял себе главного героя именно так: высоким, курчавым, непоколебимым, насмешливым, но добрвым, справедливым, живущим сердцем больше, чем разумом. И голос у него был тоже чистый, твёрдый, уверенный, будто бы он всегда знал, что и как сказать. Осталось только понять, насколько соответствовали правде сделанные выводы. – Казуха, – медленно проговорил Чун Юнь, отводя взгляд. – Не знаю, кто он, но ты не один. Разве не чувствуешь? Казуха отрицательно мотнул головой и тут же насторожился, принимая боевую стойку: к тому моменту, как Чун Юнь успел его остановить, он уже наполовину вынул меч из ножен. Поднялся лёгкий ветер, донося с моря брызги и аромат глазурных лилий: они росли под самой пристанью, прибившись к опорным столбам, и, как думал Чун Юнь, их должны были скоро убрать, перенеся в декоративный пруд, куда-то вглубь города. Зашелестели листья – анемо глаз бога предупреждающе замерцал на поясе. Мужчина вздохнул, зарывшись рукой в туго стянутый хвост: – И всё такой же безрассудный. – После, пару мгновений рассматривая готового защищаться Казуху, он обратился уже к Чун Юню, приподнимая уголки тонких губ в смелой улыбке: – Так ты, значит, видишь меня. Чун Юнь сглотнул образовавшуюся во рту густую слюну и неуверенно кивнул. Казуха посмотрел на него всё так же настороженно: черты лица заострились, выдавая в нём тревогу и решимость. – Где? – отрывисто спросил он. Чун Юнь осторожно сжал его предплечье, удерживая от дальнейших действий. Юноша не думал, что спокойный и рассудительный Казуха из рассказов Синь Янь способен на бездумные действия: размахивать мечом и активировать анемо способность ради схватки с невидимым противником было бы верхом безумия сейчас, в самые оживлённые полчаса в порту. Но всё же подстраховаться стоило – так ему говорило слабое предчувствие. – За спиной. Незнакомец только пожал плечами, глядя на то, как в напряжении замер его друг, не предпринимая попыток оглянуться: – Он не увидит меня. Да и ты, вообще-то, не должен. – Я экзорцист. У меня сильный дар, – помедлив, всё же ответил Чун Юнь. Руку Казухи он так и не отпустил, скорее потому, что сам чувствовал себя не в своей тарелке. Вокруг сновали люди, стоял полдень, Казуха едва ли дышал, взволнованный и непонимающий, что происходит, незнакомец смотрел своими серыми глазами с глубоко скрытой обеспокоенностью и искорками азарта – Чун Юню надо было за что-то держаться, пусть от этого по телу и растекался жар. – Я заметил. Твоя энергия Ян ощущается слишком хорошо, – мужчина передёрнул плечами, показывая незамысловатым жестом, какой эффект на него оказывает аура экзорциста. Чун Юнь только кивнул: он всё ещё плохо справлялся со всем, что касалось контроля способностей и, порой, чувств, так что ничем не мог помочь. – Кто он? – тихо спросил Казуха. В шуме толпы его шёпот едва ли можно было разобрать, но Чун Юнь чуть склонил голову и вопросительно посмотрел на незнакомца, не сомневаясь в том, что тот услышал всё, вплоть до тихого выдоха в конце. – Скажи ему, что меня зовут Томо, – мужчина улыбнулся, но Чун Юнь не обманулся внешним спокойствием и добродушием: слишком уж сильно эти слова отдавали болью.

***

Они вдвоём отвели Казуху в спокойное уединённое место, под тень крыш низких домиков Ли Юэ. Казуха привалился к стене и молчал, глядя себе под ноги. Он не плакал, но взгляд его был рассеянный, бессмысленный, отсутствующий. Практически пустой. Чун Юнь встал неподалёку, чтобы не мешать, Томо слегка потрепал инадзумовца по вихрастым пепельным волосам (Чун Юнь стыдливо отвернулся, всё ещё не зная, как реагировать на то, с какой нежностью новый знакомый пропустил пряди между пальцев) и присоединился к экзорцисту. – Он ничуть не изменился, – прерывая молчание, сказал в полголоса Томо. Руки он спрятал за отворот нижнего одеяния, зябко повёл плечами – аура Чун Юня всё ещё слишком сильно давила на него. – Как видит возможность – так сразу хватается за меч. – Мне кажется, он просто хотел защитить меня, – пробормотал Чун Юнь, не желая, чтобы Казуха услышал их разговор. Он, в общем-то, и не мог – по отрывистым репликам вряд ли было возможно понять, о чём речь, но глядя на то, как Каэдэхара сидит в медитативной позе, восстанавливая душевный покой глубоким дыханием, Чун Юню меньше всего хотелось его тревожить. – Вы – его друг? Томо кивнул, соглашаясь. Было что-то отчаянно беззащитное в этом простом жесте – Чун Юнь, в силу своей деятельности, привык анализировать каждый жест, каждое слово, чтобы быстрее разобраться с проблемой и понять желание заказчика. Светлые, похожие на полуспелую пшеницу, волосы забавно съехали ему на лицо: хвост совсем растрепался за время их пути. Ловким движением Томо собрал их чуть выше затылка, затягивая бежевым шнуром, подумал немного и вздохнул: – Был. Не думаю, что он простил меня за то, что я сделал, так что вопрос стоило задать немного не так: имею ли я право им называться? Чун Юнь нахмурился. Ещё слишком молодой, он высоко ценил дружескую привязанность, считая её тем, что стоило оберегать до самой смерти. Возможно, отчасти это было влиянием Син Цю с его рыцарскими замашками: ценить свою честь и оберегать чужую было чем-то привычным и важным. Да и представить, что им с Син Цю пришлось бы расстаться по тем или иным причинам, даже звучало как что-то неправильное, невозможное. Чун Юнь никогда не отступался от идеалов, близких его мировоззрению, так что сейчас он с сомнением посмотрел на Томо и покачал головой: – Не думаю, что он не считает вас другом. Я плохо его знаю, – в ответ на насмешливый взгляд раскраснелся экзорцист, однако продолжил настаивать на своём, – но, кажется, он до сих пор… хранит память о вас в своём сердце. Вы ему важны – что сейчас, что, вероятно, и тогда, когда… вы ещё были живы. Томо выгнул бровь в немом вопросе. Он немного побледнел (если дух способен на такое – у Чун Юня это был первый опыт общения с потусторонним миром, так что ручаться он бы не стал) и спросил будто бы не столь заинтересованно, сколько это было на самом деле: – Так малыш Казу не рассказывал обо мне? Чун Юнь вновь вспыхнул, не привыкший к такому открытому проявлению чувств, и усиленно закивал, стараясь скрыть смущение: – Мы не друзья, господин Томо. Всё, что я знаю о Казухе, – только рассказы моих друзей, не больше. Так что я говорю лишь то, что вижу, можете не сомневаться. Томо не стал ему отвечать: хмыкнул, задумчиво отворачиваясь к гавани, и уставился на видневшийся из-за домов кусочек моря. Казуха тяжело дышал позади них – видимо, медитация не приносила желаемых успехов; шумели птицы – Чун Юнь слышал их клёкот и то, как рассекают воздух мощные крылья; шум города слился в общую гамму и стал неразборчиво неважным – они отошли слишком далеко от центра, приблизившись к границам гавани, чтобы разбирать отдельные выкрики и смешки. Чун Юнь выдохнул: фляжка на поясе холодила бедро, но, он чувствовал, ещё немного, и растаявший лёд в ней окончательно нагреется; книга всё так же упиралась в ребро, успокаивая своей тяжестью. Он выпил немного воды, позволяя ей охладить взбудораженный организм, прочитал про себя пару успокаивающий дух и сознание мантр, выученных специально для подобных непредвиденных случаев, и нерешительно подошёл к Казухе. – Ты как? Казуха открыл глаза, немного мутные, но всё такие же алые, прозрачные, только уже без той искры озорства и довольства, которая была в порту. Очевидно, известие сказалось на нём не самым лучшим образом, хотя он старался держаться. Казуха натянуто улыбнулся: – Намного лучше, не стоит так переживать, – и затем отвернулся, глядя туда, куда продолжал смотреть его друг. У Чун Юня пронеслась мысль, быстрая, но закономерная – он даже не сумел ей удивиться: похожи. Как же они похожи. Лисий прищур, тихая, невесомая походка, движения в боевой стойке, даже улыбка, пусть у Томо она была шире и ярче, тогда как у Казухи – нежная, незаметная. Видно, они провели в компании друг друга не так уж и мало времени, раз сумели впитать в себя некоторые черты и привычки. И в то же время они казались абсолютно разными: Казуха всё ещё не утратил воспитания молодого господина – это сквозило в его манере держать себя, в некоторых его жестах и фразах (пусть в них, вероятно, по вине Томо, и проскальзывала просторечное, грубое словцо), даже в том, как по-доброму снисходительно иногда он смотрел на людей. От Томо же чувствовался буйный дух свободы: его широкая, уверенная походка, его волосы, забранные в небрежный хвост, то, как он держался за свой меч, скалясь на солнце и потенциальную опасность, как выражался и выражал свои мысли. Чун Юнь бы сказал, что они напоминали Инь-Ян: несмотря на различия, они… хорошо дополняли друг друга, сглаживая и заостряя качества и повадки. Поражало и то, что всё это он вычленил за те неполные сорок минут, что они находились втроём. Что вскроется ещё, будь у них больше времени и возможность..? Набравшись смелости, Чун Юнь на одном дыхании проговорил едва ли не скороговоркой, не давая мысли остаться лишь призраком в голове: – Вам нужно поговорить. Томо заинтересованно оглянулся, но не предпринял попытки подойти поближе: как только его присутствие было раскрыто, он стал держаться на некотором расстоянии, позволив себе лишь тот заботливый, чувственный жест. Казуха выглядел растерянным (или потерянным – Чун Юнь не мог точно сказать, что подошло бы лучше), но через секунду уже улыбался уголками губ – улыбка больше напоминала блеклую тень: – Я ценю твою заботу, Чун Юнь, и вижу, что своим поведением поставил тебя в неловкое положение, за что мне искренне жаль. Но… – он вздохнул и посмотрел прямо на Томо, как будто точно знал, где тот стоит. Серые глаза вспыхнули тревогой и глупой надеждой – Томо быстро прикрылся рукавом, делая вид, что поправляет причёску, а затем и вовсе отвернулся. И всё же Чун Юнь видел, как он взволнованно схватился за отворот хаори в попытке успокоиться. – Но не думаю, что это хорошая идея. Чун Юнь опустился перед ним на колени и положил руку на его плечо, крепко сжимая. Он не боялся запачкать светлые шаровары (в конце концов, большая часть его приключений заканчивалась тем, что светлая ткань переставала быть такой) или перегреться – желание помочь ощущалось чересчур нестерпимым, важным и требовательным. – Ты не доставляешь мне никаких неприятностей, Казуха, – пробормотал он, собираясь с силами. – Я сам хочу помочь. Не мог бы ты объяснить – почему? Извини, если лезу не в своё дело, – всё же смутился экзорцист, чувствуя, как румянец растекается удушливой волной по шее, – просто вы оба выглядите так, будто вам это необходимо. Казуха зарылся забинтованной рукой в волосы, взлохматил нервным жестом – красная прядь на мгновение перемешалась с серыми. Видимо, так он успокаивал себя, своё растревоженное сердце – Чун Юнь видел, с каким трудом тот держит себя в руках, сохраняя остатки самообладания. – Прошло столько времени, что я уже забыл, каково это – знать, что он рядом. Томо медленно, осторожно приблизился к ним из своего укрытия. Встревоженный словами, он внимательно вгляделся в сложное выражение лица Казухи, в прочем, не пытаясь коснуться и ободрить. – Ты зря всё это затеял, юноша, – с сомнением и некоторым раздражением протянул он, косясь на Чун Юня. – Никто не любит вспоминать о прошлом, которое доставляет неприятности. Оставь. Но Чун Юнь не обратил на духа? призрака? никакого внимания, полностью сфокусировавшись на Каэдэхаре. Он знал, что Томо был не против разговора – пусть так, с помощью посредника, но поговорить с Казухой он хотел, может, даже больше, чем обрести покой, покинув этот мир. Чун Юнь видел это желание в каждом жесте, в каждом слове, обращённым к Казухе – и чем боьше он убеждался в этом, те больше ему хотелось помочь. – Иногда, – сказал Чун Юнь столь проникновенно, наскоько только был способен в данный момент, – один разговор может решить всё. Я знаю место, где нас никто не потревожит. Если желаешь, я отведу вас туда. Клянусь, – с жаром, не свойственным ему, проговорил он спустя мгновение, видя сомнение и нерешительность, – один раз. Больше я не стану настаивать. Только по твоей собственной просьбе. Томо рядом устало вздохнул, утыкаясь носом в фиолетовый шарф. И когда Казуха выпрямился, отряхивая плечо от невидимой пыли, только пробормотал с еле заметной улыбкой: – Какой же ты всё ещё глупый, малыш Казу.

***

Чун Юнь привёл их на один из каменных уступов гор, нависающих над гаванью. Это было одно из их с Син Цю излюбленных мест: здесь всегда стояла пасмурная погода, в воздухе клубился молочный полупрозрачный туман, а с края открывался живописный вид на город и небольшую равнину перед ним. Они часто коротали здесь время: Чун Юнь охлаждал после дороги, присаживаясь возле камня и доставая из походной сумки заранее заготовленное мороженое, Син Цю либо устраивался где-то рядом, под боком, но на небольшом расстоянии, и доставал книгу, читая вслух, либо доставал меч и оттачивал приёмы. Син Цю, честно сказать, казался Чун Юню удивительным. Они оба усердно практиковались, чтобы достичь достойного уровня владения оружием, но, как знал экзорцист, Син Цю уже в идеале знал все приёмы школы Гу Хуа и даже давал несколько занятий в неделю в качестве наставника. Он не только с лёгкость управлялся с одноручным мечом, но и мастерски использовал копьё, в прочем, оставляя его на крайние случаи. Как один из наследников торговой гильдии, Син Цю прилежно учился точным наукам и ораторскому искусству – язык у него был подвешен что надо, да и сам он был юношей умным, которому учёба давалась довольно-таки легко. И между этим он всегда находил время на свои увлечения, будь то борьба с похитителями сокровищ или заезжими бандитами или написание собственных романов. Чун Юнь ещё с первой встречи, не подозревая о шальной стороне друга, был очарован им, и, что удивительно, даже после открытия его «тёмной» личности, это очарование никуда не делось, а, наоборот, окрепло, усилилось, разрослось. От мыслей о Син Цю его отвлёк голос Томо (он вздрогнул, ещё не успев привыкнуть к высокому тембру нового знакомого). – Мы пришли? Чун Юнь кивнул головой и указал на камень: – Можем присесть или остаться стоять. Как вам удобно. Казуха прошёл мимо него, устремившись к самому краю. Его привлёк вид, открывавшийся с вершины, и Томо, беспокойно нахмурив брови, последовал за ним, становясь за спиной. Интересно, промелькнуло у Чун Юня, он делает это непроизвольно или… Казуха выдохнул в восхищении. Руки зашарили под верхнем слоем одежды в поисках карандаша и обрывка бумаги – несмотря на подавленное состояние, он не мог противиться порывам вдохновения. Томо заглянул ему за плечо, касаясь носом волос, – Чун Юнь, едва ли сам не затаив дыхание, видел, как глубоко вздымается его грудная клетка, как он – лишь на мгновение – прикрыл глаза – всего-то миг, но… Наверное, Казуха пах морем – Чун Юнь не знал точно, сколько плыть до Инадзумы на корабле, но люди в порту шептались, что не меньше пяти дней. За это время вся кожа, должно быть, пропиталась солью и солнцем, хотя Казуха так и оставался фарфорово бледным. – Томо, – вдруг мягко сказал Казуха, не отрываясь от листа бумаги, выуженного из-за пазухи. – Не подглядывай. Томо отшатнулся, пойманный на месте с поличным, растерянно обернулся на Чун Юня, но тот и сам не знал, что и думать. Казуха не мог его видеть, это точно, как вряд ли мог и чувствовать – судя по всему, Томо ходил за ним достаточно долгое время. – Иногда мне тепло, когда ты рядом. Казуха рассмеялся на этих словах – тихо, нежно, спокойно и почти-то весело, с толикой светлой грусти, как бывает, когда тоскуешь по кому-то столь долго, что уже смиряешься с утратой. Чун Юнь уже немного жалел, что настоял на своём: он не представлял, что будет дальше, если уже сейчас, на каком-то ином, приоткрытым наполовину для его глаз, уровне они общались так… так болезненно прямо, на языке жестов и взглядов, полуфраз и полунамёков, не имея при этом возможности коснуться, обоюдно услышать. Не имя возможности полнценно разделить миг уединения. Казуха какое-то время продолжил быстро выводить иероглифы – новое ли стихотворение, хайку или обрывки мыслей, плавно перетекающих из мыслей на бумагу. Томо не решался подходить, стоя на некотором расстоянии и выглядя при этом хуже побитой собаки. Чун Юнь не вмешивался – ждал. Всё должно было идти своим чередом, и он позволял этому случиться так, вероятно, как это было написано в книге за его пазухой. – Когда твой глаз бога вновь зажёгся, я сразу понял: ты – со мной. – Казуха обернулся, но взгляд, печально-светлый, прозрачный, бесцельно бродил по пустоте перед ним, не умея ни за что зацепиться. Он действительно не видел Томо, но, казалось, это не особо расстраивало ни его, ни, что удивительно, Томо. Возможно, сказывалась сила привычки: Кэдэхара отвык от того, что за плечом всегда стоит тот, кто прикрывает его спину и чью грудь защищает он; а, возможно, у него и не было цели найти среди ветра, тумана и влаги фигурку отболевшего прошлого, и это случайно ожили остатки старой памяти, как дань уважения, как жест застарелой скорби. Чун Юнь вопросительно склонил голову, сжимая ладони в кулаки, чтобы подавить волнение. – Но я не… я не замечал Томо с тобой в те разы, когда ты приезжал сюда, – робко то ли спросил, то ли пробормотал он, не решаясь смотреть ни на одного из них. – Я навещал его могилу перед отплытием и, не удержавшись, забрал с собой то, что носил долгое время. Казуха провёл по ткани одежды, потянул на себя красный шарф, задевая свой глаз бога, и только тогда Чун Юнь, наконец, заметил фиолетовое свечение рядом. Электро глаз бога, в такой же оправе, что и анемо, мягко переливался всеми насыщенными оттенками сиреневого, тёмного, глубокого, с частицами электричества внутри. Казалось, все чувства Чун Юня внезапно обострились, и он услышал тихое шипение разрядов и шелест листвы в ветряном урагане – но этого не могло быть, потому что в противном случае он бы слышал, как морозно потрескивает его собственный. – Когда малыш Казу таскает с собой эту безделушку, я могу сопровождать его, – наконец откликнулся до сих пор молчавший Томо. Его голос был неожиданно низкий, почти что бархатный и почему-то тихий. Чун Юнь сглотнул: – Я буду… передавать всё настолько дословно, насколько смогу, – предупредил он. Казуха кивнул, соглашаясь. Улыбнулся, как умел только он – по-доброму печально, с теплотой давно ждавшего человека: – Давно не виделись, мой друг. Чун Юнь, зажмурившись, сделал глубокий вдох, протяжно выдохнул. И начал говорить то, что от него требовалось.

***

На удивление, они вспоминали прошлое. Чун Юнь, первое время растерянно переводивший взгляд с одного на другого, вскоре лишь махнул рукой, позволяя беседе течь так, как того хотят собеседники. Он думал, что «поговорить» включило бы в первую очередь разрешение старой обиды: пусть он и не знал, что между ними приключилось, то, как Томо жмурился каждый раз, глядя на привязанный к поясу глаз бога, не оставляло никаких сомнений. – Помнишь, когда мы встретились впервые, ты носил эту дурацкую причёску со стянутыми в тугой хвост волосами? – смеясь, продолжил Томо один из их диалогов о юности. – Я тогда подумал, что ты очередной напыщенный сынок из местной знати. Думал, преподам тебе урок, а ты уложил меня на землю в три движения. Казуха улыбнулся, кивая: – Конечно. Но, кажется, уже тогда я тебе понравился. – Как могло быть иначе? Наглый юнец был первым, кто смог извалять меня в песке! – в эмоциональной манере всплеснул Томо руками: теперь они сидели на том самом камне, бок о бок, а Чун Юнь, сжимая в руке фляжку, стоял перед ними. Это не ощущалось так неловко, как он мог предположить, но интимность воспоминаний давила на плечи тяжёлой ношей. Лишь мысль о том, что такие разговоры были нужны и важны им обоим, грела его быстро бьющееся сердце. Они говорили обо всём: о первом впечатлении, первой совместной битве, о планах на жизнь, о проблемах и тревогах юности, о маленьких и незначительных радостях, удаче, смехе, разделённым на двоих, о первой ночёвке под открытом небом. Казалось, они прожили полноценную жизнь на двоих, полную горестей и счастья, разделённого напополам. Чун Юнь перестал смущаться где-то ближе ко второму часу нескончаемой беседы, вовлечённый в дружеские препирательства. – Ох, Томо, ты не забыл, как жаловался на то, что тебе не достался экземпляр «Цветущей юности»? – в смущении прикрыл рот рукой Казуха. – Ты плакался мне в плечо три дня, пока я не пробрался в издательский дом Яэ, чтобы выкупить один. Даже вспоминать стыдно. – Какие были звёзды, малыш Казу! В ту ночь мне хотелось жить как никогда, - Томо, совсем расслабившись, привалился к плечу Каэдэхары и мечтательно потянулся ладонями к смурному небу – до ночи ещё было далеко, да и его затянуло облаками. – В ту ночь ты напился, и мне пришлось тащить тебя на себе, попутно выслушивая глупости о том, что я, вероятно, мальчик-звезда, раз у меня такая бледная кожа. – Вот и я об этом, малыш Казу. Замечательная ночь. – Я всё ещё помню, как ты забрался в ручей, чтобы выловить Таме рыбу голыми руками. Мне пришлось сушить твою одежду и разводить костёр, чтобы ты согрелся. – Что за жалобы, малыш Казу? Забыл, как я таскал тебе фруктов в пещерку, в которой ты отлёживался с жаром? Кажется, ты просил меня рассказывать сказки… – Мы договорились не вспоминать об этом, Томо! – Молчу-молчу. Казуха расслабился, его спина больше не напоминала натянутую стрелу, а пальцы не сжимали в нервном беспокойстве ткань хакама. Он даже раскраснелся от смеха – даже румянец у него был по-аристократически бледным, розоватым, напоминавшим лепесток сакуры. Чун Юнь не мог не видеть, как Томо смотрел на него: вся его поза дышала с трудом сдерживаемой нежностью, восхищением и… Чун Юнь помотал головой, отгоняя назойливые нелепые мысли. – По секрету, малыш Казу совсем не умеет пить, – хихикнул Томо, прикрывая рот рукавом хаори. – Как вспомню, что он учудил в родовом поместье Каэдэхара в детстве… – Если он говорит о том, что я плохо переношу алкоголь, и о том случае – не слушай его, мой друг, – мягко перебил Казуха, слабо, мечтательно улыбаясь. – Воздух тогда вдыхался легче и беззаботнее, цвела сакура, и я… Чун Юнь не мог не смеяться вместе с ними, пусть и про себя, стеснительно прикусывая губу. Они действительно выглядели так, будто не расставались ни на мгновение: добрые друзья, наслаждающиеся обществом друг друга, с волнительным трепетом вспоминали то, что отдавалось в душе приятным тянущим чувством ностальгии. Чун Юнь в один из таких шутливых моментов подумал: похожи на нас Син Цю. Почему – он и сам не до конца понял. Томо, несмотря на грубую складку меж бровей, на самом деле оказался весельчаком и – можно сказать – балагуром. Он умел шутить, разряжая обстановку, ловко обходил острые углы и – как и предполагал Чун Юнь – любил улыбаться. При жизни, наверняка, ему нравилось обниматься, сгребая в крепкие объятья, приваливаться плечом к плечу, висеть всем телом на шее и смеяться, смеяться, смеяться. Чун Юнь верил – теперь уж точно, наслушавшись их баек и сложив из обрывков два и два, – что этот улыбчивый, ласковый, словно большой кот, горящий идеями и эмоциям, мужчина бросил вызов божеству, не побоявшись обнажить меч. Казуха рядом с ним выглядел счастливее: черты лица разглаживались, взгляд алых глаз теплел, на губах играла мягкая улыбка, похожая на бабочку – неверное движение, и она улетит, взмахнув крыльями, исчезнет, оставив лишь еле заметный след пыльцы. Томо то и дело норовил растрепать его волосы, толкнуть в бок локтём, дёрнуть за полу хаори – своим озорным поведением он напоминал задиристого мальчишку, всеми способами пытающегося привлечь внимание. Чун Юнь верил, что этот улыбчивый, ласковый, словно большой кот, горящий идеями и эмоциям, мужчина бросил вызов божеству, не побоявшись обнажить меч. Эти неловкие в своей бесполезности жесты казались Чун Юню трогательно невинными, той самой отчаянной попыткой сказать то ли «прости», то ли «я здесь», и, наверное, поэтому он не смотрел прямо на них, щурясь на белые облака на блекло-синем небе. Время близилось к вечеру: за беседами оно текло незаметно, мучительно быстро. Когда на их укромное место осел плотный влажный туман, холодный и молочно-серый, Томо, после некоторого молчания, спросил: – Откуда у тебя бинты на руке? Ты раньше не носил их. Казуха, выслушав вопрос, поддел аккуратный узел, постепенно разматывая повязку: – Обжёгся о твой глаз бога. Томо перехватил его запястье пальцами – пусть тот и не чувствовал этого в полной мере, – склонился над белёсым шрамом по всей ладони – от пальцев до основания тонкие нити стянутой кожи, и в самом центре – рваное пятно, округлое, узнаваемое до тошноты. Томо зажмурился, отвернулся, удерживая чужую руку в своей, на ощупь провёл пальцами – едва касаясь, хотя его прикосновения и так оставались неосязаемыми, бережно, нежно, с таким глубоким сожалением, что Казуха вздрогнул, будто чувствуя. Томо коснулся его в тысячный раз за сегодня, но только сейчас Чун Юнь, пристально следивший за ними уже некоторое время, вдруг понял, как можно было облечь в одно слово все те эмоции, которые выражало всё существо Томо и в ответ на которые доверчиво тянулся Казуха. Любовь. С любовью. И в этом простом слове крылась сама суть их отношений, с самого начала лежавшая на поверхности. Экзорцист неловко отвернулся: этого он точно не должен был не то что видеть – слышать. – Прости, – выдохнул Томо хрипло, с трудом ворочая языком и размыкая губы. – Я должен был… Чун Юнь не успел ничего сказать (хотя очень хотел, потому что, по его мнению, с этого стоило начинать) – Казуха перебил его, с лёгкой горечью качая головой: – Не извиняйся. Ты будешь – или уже. Томо сделал то, что должен был – и я бы поступил так же, на самом деле. – Как будто выговаривая сам себе, Казуха отвернулся в сторону обрыва. – Но всё, что меня волновало в тот момент, это лишь одно: почему ты не взял меня с собой? – Он говорил ровно, спокойно, только в голосе слышались отголоски вымучившей давней боли, бессонные ночи, слёзы злости, тоски, обиды. – Я хотел лучший мир. Мир без войны, без страхов и сожалений, под тёмным звёздным небом, с улыбками, смехом, без чувства вечной погони и преследования. То, о чём мы мечтали. О чём мечтал я. Сколько помню – я всегда жил этим и, кажется, до сих пор продолжаю. – Глухо проговорил Томо, сжимая призрачно неощутимыми пальцами запястье сильнее – Чун Юнь видел, как напряглась его линия челюсти и заиграли желваки. – Я хотел этот мир для тебя. – Я понимаю. Долго не понимал, потому что не было ни сил, ни желания, а сейчас – не просто понимаю. Я принимаю – не скажу, что полностью, но пытаюсь день за днём. И получается, не поверишь, – улыбнулся Казуха, не дожидаясь Чун Юня, уже предугадывая, что ему ответят. – Как только осознал это – как только собрал твой меч по кускам и прочитал – я всё понял. Спасибо, Томо. – Он немного помолчал, собираясь с мыслями, а потом выдохнул, прошептал на одном дыхании, будто боясь, не желая быть услышанным: – Но, знаешь, тогда, когда я вышел против Сёгуна, чувствуя твою руку на моей, твоё тепло рядом, твою уверенность и веселье, с которым ты поддержал меня, я вдруг осознал: лучший мир без тебя не возможен. Мир для Казу не существует без Томо. И я бессилен против этой истины. Чун Юнь уже не разобрал последние слова: он нёсся вниз, сквозь белый туман и высокую поросль травы, ощущая, как мокнет мягкая, поношенная обувь от выпавшей росы, как громко колотится сердце в груди, распространяя по телу невыносимый жар – он не мог услышать то, что не должен был слышать никто, кроме двоих. Не мог и не должен был. Поэтому сейчас он бежал, не оборачиваясь, и стараясь не обращать внимания на то, как слёзы размывают узкую тропинку.

***

Он решил подождать их под деревом закатника: с их места его не было видно, но если бы они прошли сотню метров вниз по дорожке, то увидели бы светлую фигурку без проблем. Сам бы он не вернулся ни за что на свете – ему и так с трудом удалось успокоиться и привести температуру в порядок. Чун Юнь присел, привалившись спиной к твёрдому шероховатому стволу, задумчиво повертел в руках спелый фрукт: есть не хотелось, желудок был наполнен водой, но, чтобы освежить мысли и вернуть себя в нужное русло, он впился зубами в вязкую мякоть. Рот завязало, Чун Юнь поморщился, но продолжил есть, ощущая, как по пальцам стекает сок. Что ж. Ему трудно было представить Казуху с кем-то: отстранённый, задумчивый, отчасти холодный, с аристократически чарующим изяществом и красотой, он притягивал взгляды, не более. Но даже если Чун Юнь задумывался о чём-то таком (порой у них с Син Цю заходили разговоры подобного характера, и каждый раз юноша, краснея и бледнея, вынужденно отбивался от подколок друга), то смелее и закономернее рядом представлялась маленькая миниатюрная девушка. Казуха, если он не ошибался, был аристократом, так что и девушка должна была быть ему под стать: тонкая, образованная, знающая правила этикета, может, кроткая и покорная, называющая его молодым господином, опуская при этом глаза в пол от смущения. Но рядом был Томо – высокий, плечистый, грубоватый, смелый, отчаянный и самонадеянный. Оберегающий и желающий самого лучшего, дарящий любовь одним лишь взглядом, прикосновением, улыбкой. Томо, который, вероятно, засыпал с ним и просыпался каждый день, лениво расчёсывал ему волосы и перетягивал лентой в небрежном хвосте, Томо, который готовил им завтраки и таскал фрукты, который заботливо смачивал тряпку, сбивая жар, и с укором бурчал на каждую полученную царапину, смазывая их мазью. И, Чун Юнь не сомневался, Казуха делал то же, возвращая каждый взгляд, каждое прикосновение, каждое слово. Чун Юнь со стоном побился головой о дерево. Эти мысли никуда не уходили, лишь становились навязчивее и тяжелее. Одно радовало и волновало одновременно: всё же у Томо и Казухи появилась возможность выговориться, прикоснуться к душе ещё раз, не без помощи Чун Юня. Раздалось вежливое покашливание. Чун Юнь не удивился, увидев над собой широкую фигуру Томо. Тот стоял, засунув руки за отворот хаори, вполоборота, демонстрируя острый профиль. – Казуха просил его не искать, – с напускной ленцой проговорил он. – Оставь то, что просили передать, здесь и привяжи к дереву что-нибудь яркое: Казу заберёт по пути, а свою часть оставит отцу Сян Лин. Чун Юнь кивнул, поднимаясь. Пока он собирался, отряхивался, перевязывая ремешок с флягой и поправляя книгу, они молчали. Это не было неловко или смущающее, скорее, правильно и успокаивающе. Томо проследовал за ним до поворота и остановился, не решаясь идти дальше: – Не хочу надолго оставлять его одного. Чун Юнь угукнул в ответ и уже собирался сказать, что рад знакомству и – помочь, но вместо этого почему-то вырвалось: – Как вы поняли..? Томо усмехнулся, вертя в грубых пальцах соломинку. Удивительно, с какой неловкостью он это делал: растеньице измялось, истончилось, изломалось. Даже не верилось, что эти руки были способны на нежность. – Никак. Оно само пришло в момент: я просто не захотел уходить. – Но ушли. – Чун Юнь не осуждал, потому что знал, что не имеет право, но в груди что-то жалостливо сжалось, когда он произносил эти слова звук за звуком, медленно, будто специально. – Ушёл. Более того: ничего не сказав и не оставив взамен. – Но почему? – Я думал, так будет лучше. Следовать своим принципам, воле, слушать веление сердца и поддаваться порывам души – разве это не здорово? – Томо слабо улыбнулся, отбросил травинку и смело посмотрел ему в глаза: – Он бы пошёл со мной, а я не хотел рисковать ещё одной жизнью. Если бы мне выпал шанс, я бы поступил точно так же. Только вот… Чун Юнь поднял ладонь, останавливая: – Он бы понял вас. Томо кивнул: – Малыш Казу – да. Только он. Я жалею лишь об упущенных словах – наверное, стоило сказать об этом хоть раз. Они простояли в тёплом молчании добрых пять минут. Чун Юнь задумчиво вглядывался в темноту дороги: Ли Юэ плавно окутывала бархатная ночь, размазывая очертания. Он всё думал об услышанном: они оставались друзьями – самыми лучшими, близкими, понимающими, просто это не мешало им любить друг друга. Даже теперь, когда один из них уже давно был мёртв, а второй оставался жить ради него. Слишком знакомо. Он почувствовал, что надо идти. Туда, где его ждали и, скорее всего, злились за опоздание – он должен был прийти еще часа три, а то и четыре назад, принести книгу и, наверное, любимый чай, который он всё же забыл купить в качестве подарка. Томо остался стоять там, где они говорили. Дружелюбно махнул на прощание и следил взглядом серых глаз за тем, как он уходит, торопливо, нетерпеливо, для чего-то определенно важного. Только когда Чун Юнь начал таять в сгущающихся сумерках, он сказал то, что должен был сказать ещё тогда, перед павильоном, или даже много, много, раньше: – Я люблю его. Чун Юнь услышал. Замедлил шаг, выравнивая дыхание, и уверенно ответил: – Он вас тоже. И это была истина, которую можно было не проговаривать слух, но в которой они оба нуждались.